АЙДЕССКАЯ ПРОХЛАДА Очерк жизни и творчества Владислава Ходасевича (1886-1939) (продолжение) ч.5 |
В 1922-1923 годах Горький не выносит сменовеховцев, а уже к середине 1925 года - открыто отмежевывается от эмигрантов. Так же быстро и в том же направления меняются и его литературные оценки, в частности, его отношение к стихам Ходасевича. Вот некоторые высказывания из его писем:
...посылаю обещанные книжки стихов; обратите внимание на Ходасевича...
- А скажите, пожалуйста, что мои стихи, очень плохи?
Горький считает себя реалистом - Ходасевич видит в нем романтика, а в
его «полуреальном, полувоображаемом типе благородного босяка»,
выведенном «на фоне сугубо реалистических декораций», - «двоюродного
брата того благородного разбойника, который был создан романтической
литературой». Еще в 1906 году, в самом начале своего писательского
становления, Ходасевич скептически высказывался в печати о
художественности сочинений Горького и писателей его круга; Горький знал
эти отзывы.
Этот жест Ходасевич назвал «театром для себя»: оба, отправитель и
адресат, в равной мере сознавали, что Горький не хочет объявить себя
эмигрантом, не может протестовать всерьез; но и вовсе смолчать в этом
случае он стыдился. Письмо это было жестом неловкого оправдания, знаком
зависимости Горького от Ходасевича, чей авторитет в русской эмигрантской
общественности продолжал, в отличие от его собственного, оставаться
незыблемым. Такого рода неловкости накапливались. Для быстро
большевеющего Горького становится сначала неудобной, а затем и
невыносимой нравственная тирания Ходасевича.
В отличие от очень многих, он не гонялся за славой и не томился заботой о ее поддержании; он не пугался критики, так же как не испытывал радости от похвалы любого глупца или невежды; он не искал поводов удостовериться в своей известности, - может быть потому, что она была настоящая, а не дутая; он не страдал чванством и не разыгрывал, как многие знаменитости, избалованного ребенка. Я не видел человека, который носил бы свою славу с большим умением и благородством, чем Горький.
Перелистав Некрополь и другие сочинения Ходасевича мемуарного характера,
мы найдем много столь же добросовестных высказываний о писателях, ни в
каком смысле ему не близких, а порою и очень далеких. Нелегкий свой долг
- «исключить из рассказа лицемерие мысли и боязнь слова» -
Ходасевич-мемуарист выполнил с большим достоинством.
Отличная идея дать статью о поэзии эмигрантов. Поэзия - насквозь
пессимистическая, образцы - прилагаю, вырезал из юбилейной - 50-й книги
«Совр. записок», «юбилейность» следует подчеркнуть. Но вместе с этим
следует, мне кажется, обратить внимание наших поэтов на ловкость, на
умение, с коими эмигранты делают из дерьма изящнейшие козюльки, тогда
как наши ребята отличнейший материал превращают в словесное дерьмо...
...пессимизм этот весьма гимназический и - наверное - у многих поэтов
является «служением традициям школы», метр которой - Ходасевич.
Я и знаю, и хорошо чувствую, как тяжело положение писателя в современной
России. Но почему-то все крепче надеюсь, что это скоро минует... Ходасевич был в числе немногих писателей старшего поколения, видевших в молодежи не конкурентов, а смену.
В газету «Возрождение», как и в журнал «Современные Записки», Ходасевич
привлек целую плеяду молодых эмигрантских поэтов и писателей... Вокруг
него как поэта и критика группировалось все то, что было наиболее
жизнеспособным в условиях эмиграции. Эта жизнеспособность отличает
сейчас окружение Ходасевича от тех, кто группировался вокруг Марины
Цветаевой и «Цеха Поэтов».
Я не могу оставить Ходасевича более чем на час: он может выброситься в
окно, может открыть газ... Он встает поздно, если вообще встает, иногда
к полудню, иногда к часу. Днем он читает, пишет, иногда выходит
ненадолго, иногда ездит в редакцию «Дней». Возвращается униженный и
раздавленный. Мы обедаем. Ни зелени, ни рыбы, ни сыра он не ест.
Готовить я не умею. Вечерами мы выходим, возвращаемся поздно. Сидим в
кафе на Монпарнасе, то здесь, то там, а чаще в Ротонде... Ночами
Ходасевич пишет.
В эмиграции колдуны умирают от голода духовного... Вл.Ходасевич,
переехав в Париж, тоже печатно заявляет о своей эмигрантской
благонадежности.
Все эти высказывания грубо тенденциозны. Стоит ли напоминать читателю о судьбах внутренних эмигрантов, правых попутчиков и тех несчастных, которые решились вернуться? Ходасевич до последнего дня зарабатывал себе на хлеб литературным трудом, не служа никому: ни прямо, ни косвенно; он умер в 1939 году своей смертью - и без малейших признаков ностальгии. Последнее обстоятельство так и осталось загадкой для тех, чье сознание определяется бытием.
Умер Ходасевич незадолго до войны. Он был типичным представителем «искусства
для искусства». В отличие от Бунина и Куприна, от Шаляпина и Алехина, он
тоски не испытывал, так как жил фикциями, не сознавая, что индивидуализм,
который он проповедовал, обедняет, сковывает его поэтические возможности.
«В собственном соку» ему было хорошо, потому что он не знал подлинного
простора. ©Ю.Колкер Публикации и об авторе - в Тематическом Указателе в разделе "Литературоведение" и в РГ №6 2008 |