Достоевский, показавший бесовскую природу социализма; Толстой, звавший к братству во Христе, - неужто и они, певцы сердобольной, всемирно-отзывчивой русской души, а с ними и другие русские писатели великого для России XIX века (единственного пока великого), косвенно виноваты в большевизме, войне, Гулаге?
               Виноваты. Тем виноваты, что малых сих соблазнили. Не стоило поэтизировать чернь, льстить ей. Они мечтали о русской душе - и вызвали к жизни чудовище.
Что они увидели в своих самозабвенных мечтах? Чем покорили мир?
              Русская душа, выведенная в литературе XIX века, - это, в сущности, общехристианская misericordia, пропущенная через призму архаичного - и потому насыщенного поэзией - русского языка. Милосердие и сострадание - вот ее сущность. Обращенность сердечная к бедным и несчастным, любовь к страждущим и обремененным, милость к падшим (грешным, виноватым; не павшим), духовная жажда, разбуженная совесть. Евангельская любовь, чопорному и педантичному Западу будто бы не дающаяся, - вот мечта великой русской литературы прошлого. Мечтали так талантливо, что и сами поверили, и холодный, насквозь формальный, юридическим крючкотворством занятый Запад всколыхнули. Выходило, что правильное понимание христианства (и вообще человечности, любви к ближнему) только русским отпущено, и его носитель - задавленный, забитый, угнетенный русский народ, который нужно только отогреть да чаем отпоить - и он мир спасет. До Бунина так никто и не очнулся от этих грез. Атеисты и верующие, народники и сановники, славянофилы и западники глаза друг другу выцарапывали по пустякам, но в главном были согласны: мужик-христофор, «солдатик» Платон Каратаев, есть последняя правда; сейчас он слезет с печи, научится грамоте - и преобразит мир. Для него старались, себя не жалея. Сеяли разумное, доброе, вечное.
               Ну, христофор и очнулся. Сказал спасибо сердечное.
               Первым делом он расправился с мечтателями. Оказалось, что мечтатели были другим народом. Не в культурном только отношении другим, а этнически другим. Потому что в жизни этнически-единого, целостного народа не бывает (за всю историю человечества не бывало) такого разрыва в культурной преемственности, какой без видимых усилий возник в 1917 году в России. Христианство - как ветром сдуло. Будто и не крестили Русь. Миллионы, которые вчера несли свет Христов загнивающему Западу, в мгновение ока из богомольцев стали комсомольцами. (Тут бы и вспомнить, что эти богомольцы, в своей массе, троицу понимали как Христа, Богоматерь и Николу-угодника. Да куда там! Опоздал Бунин.)
               Мужик-христофор протер глаза, научился грамоте, сбросил вериги христианства - и тут краем уха прослышал, что он, мужик, воспет сгинувшим малым народом мечтателей, воспет как богоносец. Это понравилось. Марксизм-то учил, что отдельно-взятой аграрной стране полагается быть на задворках нового мира, а не спасать этот мир. Произошел дивный сплав московского языческого самодовольства с импортной единственно-правильной западной идеологией. Родился большевизм. Москва стала столицей всего прогрессивного человечества.
               Сбылось, иначе говоря, пророчество французского историка Жюля Мишле (Michelet, 1798-1874), писавшего: «Россия - это ложь. Апофеоз лжи и видимости. Сегодня она говорит нам: «"Я - христианство", завтра скажет: "Я - социализм"...». Задумаемся: когда это написано! Европа еще не прочла Толстого и Достоевского. Мишле не дожил до книги Эжена де Вогюэ (1848-1910) Русский роман (1886), с которого началась в Европе повальная любовь к русской классике и к России.
               В какой мере прав Мишле? Может, и впрямь русская душа - выдумка и ложь? Может, не было ее, не было «религии страдания», жертвенности и самоотречения, упоительной душевной красоты, богоискательства?
               Не выдумка и не ложь. Всё было. Была русская душа, та самая, дивная, действительно почти евангельская, ближе стоявшая к исконному христианству нищих духом, чем душа жесткой, строгой, законолюбивой Европы. Была да сплыла. На месте ее звериный оскал обнаружился.
              Она, эта русская душа, перед которой на колени упасть хочется, была живой реальностью «малого народа» совестливой русской верхушки, тех самых эксплуататоров, которым (по Толстому) в молодости стыдно было выезжать иначе как четверкой цугом, а к старости стыдно стало видеть, как служанка за ними горшок выносит. Народа с другой духовностью - и (поневоле приходится допустить) с другим этносом. Не может, повторим, один и тот же народ в одночасье переключиться с Христа на Маркса, с мизерикордии - на Гулаг.
                Малый народ создал великую литературу, на минуту стал совестью Европы (и был ею осознан в этом качестве), а после 1917-го сгинул: оказался частично вырезан в ходе гражданской войны, частично вытолкан за рубеж, где растворился в других народах. Его место заступил народ большой, продравший глаза мужик-христофор, булгаковский Шариков. При взгляде со стороны этнически он был тем же самым народом. Но жестокий опыт, поставленный историей, заставляет думать, что это не так. России Пушкина - не стало.
                На Западе лишь немногие заметили подмену. Культурная инерция сильна. Затемняло картину и «единственно-правильное учение», пока оно было живо. Иным чудилось, что большевизм с его всемирностью - естественное продолжение той самой русской души, ведь он, большевизм, тоже облагодетельствовать мир обещал (что проглотить собирался, того не видели). Одна страстная проповедь сменила другую, а жар (казалось) был прежний. Вот многие и продолжали смотреть на Россию (уже советскую) с надеждой. Продолжали умиляться и удивляться. Так взрослый смотрит на подающего надежды подростка. Во мне, думает он, всё уже застыло, а в этом юноше - сколько заложено! Взрослый - человек в футляре, он закон уважает, закон же исходит из того, что человек - порочен. Закон обуздывает страсти, в том числе и высокие. Здоровое общество - сумма компромиссов. Прохладные, что и говорить, воспитались в Европе народы; вошли в возраст, остались без жара душевного и задушевности, без пыла сострадательного. Если и были у них духовные светочи, то давно. В темные века средневековья. И то сказать: к чему светочи там, где светло? «Свет во тьме светит».
               А в России - новость: народ-богоносец расправил плечи и сбросил с себя марксизм. С той же неправдоподобной легкостью, что и христианство. Промарксиствовал 70 лет - и сбросил. Даже не усмехнувшись, не то что не покаявшись. Десятки миллионов жертв, неслыханная в истории гекатомба - и как с гуся вода! Будто и не было.
               Откуда эта божественная легкость? Всё оттуда: от язычества. Требовалось и требуется этому народу, собственно говоря, только одно: вера в свое превосходство над всеми прочими народами. В дикости, в языческом детстве каждого народа эта вера укоренена и незыблема. Проходит она только по мере взросления. Не доросший до цивилизации народ знает всеми фибрами своей большой, жаркой души, что он - лучший. Во всех смыслах лучший, в первую же очередь - самый задушевный и добрый. Это знание - из тех, которые и формулировать не нужно. Это как уверять, что вода - мокрая, а кровь - красная. Это самоочевидно. Но когда первый шаг в сторону цивилизации сделан, когда забрезжила мысль, самоочевидное перестает быть таковым, нуждается в подкреплении. Тут Шариковым как нельзя кстати подвернулись классово-чуждые Толстой и Достоевский. Эти христианские гиганты, по иронии судьбы, способствовали русскому языческому мифотворчеству. Гулага не было бы без старинной, из московского православия выросшей веры, что Россия несет свет миру; без веры в то, что русские спасут и осчастливят человечество. Не было бы советской власти, которую (посмотрим правде в глаза) из всех подсоветских народов только русские воспринимали как свою. Не было бы, пожалуй, и второй мировой войны, и победы в нынешнем ее понимании.
               Приступаем к самой тяжелой части разговора.
               Победа во второй мировой войне - последнее, что на сегодня осталось от языческого российского мифа. Только победа еще питает в сегодняшних великороссах веру в то, что они - лучшие в мире. Ничто другое на это больше не указывает. Христианство в массах оказалось липовым, ханжеским, внешним; марксизм - таким же непрочным, наносным и чужеродным, как христианство. Правота Мишле подтвердилась с излишней, можно сказать, наглядностью. Вышло, что Бог в России может быть только русским богом. Этот бог, этот языческий идол - необходим народу-подростку, и тут все средства хороши. На худой конец (за неимением лучшего) - сгодятся война и победа. Именно на худой конец. Победа над Наполеоном не стала символом веры царской России. Страна, при всех ее бедах и уродствах, была при царе самодостаточна, в милитаристских подпорках не нуждалась. А ведь Наполеона победили, не Гитлера!
               Вторую мировую войну только в России называют великой. В других странах великой называют первую, а в этой величья не видят: тут на первом плане - зверства, превысившие пределы человеческого воображения. Освенцим и Катынь; сметенный с лица земли Дрезден; воздушная война против мирных жителей, - такого никогда прежде не бывало. (В Лондоне, который никто в России прифронтовым городом не считает, от бомбежек погибло сорок тысяч жителей.) Сбылось еще одно пророчество - Николая Бердяева: о том, что будущее, наряду с небывалом добром, чревато и небывалым злом.
               Но зверства в Европе (в первую очередь, конечно, зверства нацистов, лишь во вторую - Красной армии) были у всех перед глазами. А вот зверствам и массовым убийствам в сталинских лагерях Европа не верила до Солженицына (даже Василия Гроссмана не услышала). Разве газовые камеры не имеют себе полного аналога в Гулаге? За Уралом только педантизма немецкого не хватало, а пытки применялись даже более изуверские, и размах был русский, народу погибло больше. И еще спросим: разве нацизм - не историческая реакция на большевизм? Ложь породила ложь, жестокость - жестокость. Остервенение, охватившее народы во второй мировой войне, в значительной степени восходит к победе большевиков в 1917 году.
                Восьмого (не 9-го) мая во всем мире вспоминают о второй мировой войне и победе над нацизмом. Вспоминают без помпы, с раздумьями и горечью. Устраивают встречи ветеранов, воевавших по разные стороны фронта. Да-да, британские ветераны, соберитесь с духом, встречаются и на телеэкране обсуждают прошлое - с немецкими, сражавшимися под свастикой. И те, и другие согласны: изжито и побеждено страшное зло - но побеждено большой, чудовищной кровью, ценой громадных человеческих и культурных потерь, ценой жестокости, которой по необходимости (и без необходимости) ответили на жестокость. Помнят, что война не только героизмом была отмечена, но и самым страшным за всю историю помрачением человеческого разума.
               В России 9 мая - день всенародного язычества, повального фетишизма, если не прямо помешательства. Всё честное и благородное, что следует в этот день вспомнить и помянуть, извращено и опошлено. Всё мажут одним цветом. Бестактность, безвкусица, помпа подменяют мысль. Говорят только о своем величии и героизме. Сияют довольством. Вся страна пляшет вокруг истукана; все убеждены, что «русские победили немцев» и тем спасли мир. Тут в пору спросить: кто празднует? В советское время - можно было считать, что большевики празднуют. Про них мы знаем: они были людоеды. А сейчас кто? Народ-богоносец, прославленная кротостью русская душа, всемирно-отзывчивая к добру, всепрощающая и сострадательная? Ничего этого не видно. Бряцают оружием совершено как большевики это делали. Празднуют «победу над врагом», празднуют большую кровь, - вместо того, чтобы вспомнить, что все люди - братья, да покаяться. Или, может, каяться не в чем?
              Любое упоминание об ужасах, которые советские солдаты творили в ходе наступления в Европе, встречается как богохульство, святотатство, клевета. Зверствовали, твердит в России молва, только немцы, но зато уж - все поголовно. Самое большее, соглашаются, что советские зверствовали по отношению к себе самим. Согласны признать, что были заградотряды; что крови солдатской не щадили; что в Гулаг прямиком из немецкого плена последовали - с именем предателей - миллионы защитников родины. Но шила в мешке не утаишь. Воины-освободители грабили, насиловали и убивали мирных жителей в странах Европы. Есть свидетельства просто жуткие, от которых кровь холодеет. Да, война - это жестокость. Может, и нельзя без жестокости. Человек слаб. Но ведь было! Как забыть об этом? Честно ли забывать?
               Забывают и другое: что большая страна победила не такую уж большую (и весьма молодую; Германии к 1941-му как раз 70 лет стукнуло). Несколько очень больших стран (Британия, в ту пору еще мировой империей, США, СССР) навалились на одну. Обычный аргумент - что, мол, «на Россию вся Европа шла», гроша ломаного не стоит. Кто воевал против Красной армии? Румыны? Итальянцы? Этих в начале войны даже греки били, ни сном ни духом воевать не собиравшиеся. При высадке британцев в Сицилию разом сдалось сто тысяч итальянцев, а немцев - полегло 30 тысяч, столько же и британцы потеряли. Из прочих на стороне противника воевали только венгры, но - на конной тяге, а что такое конная тяга против брони, показала польская кампания. Поляки, между прочим, к войне готовились и сражались - до сталинского удара в спину - по-настоящему, то есть много лучше Красной армии.
                Забывают и о героизме немцев, - да-да, о военном героизме народа-агрессора, зараженного бесчеловечным нацизмом, но не из одних нацистов состоявшего. Сражались и простые немцы, вчерашние школьники, мобилизованные в принудительном порядке. Сражались так, как в XX веке никто не сражался. Отступали только при громадном перевесе в силах, при последней усталости. На своей территории в 1945 году творили чудеса храбрости. Назовем вещи своими именами: германский (если угодно: нацистский, времен нацизма) солдат - не по мужеству, а по сумме боевых качеств, - равных себе не знал. Эта простая истина никогда не была произнесена в России, присутствует всюду как фигура умолчания - и чести умалчивающим не делает. Германия не своими размерами внушала ужас, не многочисленностью армии, а своей доблестью.
                Тут всплывает еще одно. Попробуйте заикнуться, что «русские» никогда не победили бы «немцев», если бы не американцы и британцы, - вам в России головы не сносить. Второй фронт, твердят в России, открылся «безобразно поздно», под занавес. Твердят, имея в виду высадку союзников в Нормандии 6 июля 1944 года, страшную по своим потерям. Но второй фронт - это фронт восточный, советский. Западный, первый - ни на минуту никуда не девался даже после капитуляции Франции. Ламанш и захваченные нацистами Нормандские острова в проливе были фронтом с самого начала войны, с весны 1940-го. Моря и океаны - тоже: до залива ла-Платы в Южной Америке, где британцы потопили беспримерный немецкий крейсер Граф Шпее (декабрь 1939); до атолла Мидвэй в Тихом океане, где американцы, против всякого вероятия, справились с японской армадой (июнь 1942).
              СССР еще сторону Гитлера держал, когда Франция и Британия, а затем одна Британия сражалась с нацизмом. Над Ламаншем и югом Англии, в воздушной битве за Британию, можно сказать, под Лондоном, нацисты были впервые остановлены в ходе этой войны (а не под Ленинградом, как об этом твердят советские источники). Остановили их (то есть победили) - британцы, и не числом или техникой, а при полном равенстве сил. Это был поворотный момент всей войны. До этого всюду блицкриг торжествовал. Мог восторжествовать и в СССР. Ошибка думать, что быстро побежденные Франция и Польша не сражались; первая потеряла в боях 100 000 солдат (это за полтора-то месяца); вторая - тут цифры разные называют, зато известны немецкие потери: 45000 немцев погибло в боях с поляками. Почему немцы брали верх та быстро? Да просто к войне против панцирных бригад никто не был готов. Все проморгали стратегическую находку немцев. Британию спас пролив; Советский Союз - «необъятные просторы родины», железнодорожные колеи нестандартной ширины, а больше всего - непостижимое «стояние» немцев в августе 1941. Целый месяц не могли договориться, в каком направлении наступать - при практически сломленном сопротивлении, при выигранной войне. Дальше - генерал мороз подоспел с подкреплением.
                В Африке британцы воевали с державами оси с 1940-го, американцы - с 1942-го. В 1942 году британцы удержали африканские Фермопилы - эль-Аламейн: не пустили нацистов к Суэцкому каналу и нефти. Не только не пустили, а победили - правда, при большом (почти трехкратном) перевесе в силах. Египет, эль-Аламейн, Африка - это был третий фронт, после второго, советского. Итальянский фронт (четвертый) открылся в 1943-м; на Дальнем Востоке бои шли с 1941-го (этому фронту и номера присваивать не будем). Битва за Атлантику, надводная и подводная, начинается в 1940 году и идет не только в Северном, Балтийском и Средиземном морях: в Атлантике (от Дувра до Мотевидео), на Суэцком канале, в водах Индийского и Тихого океанов (сравнительно с британскими и американскими - морские операции СССР кажутся каплей в море). Догадываются ли в России, какие потери несли британские конвои, шедшие в Мурманск и Архангельск, и какую роль в войне сыграли поставки по ленд-лизу? На борт кораблей вступали смертники; погибал чуть не каждый второй, и люди знали, на что идут. Победа в морской битве за Атлантику обозначилась лишь к 1943-му. Она далась страшной ценой, страшным напряжением сил союзников. (Их, союзников, очень даже есть в чем упрекнуть, особенно если о евреях вспомнить и о других преданных и выданных, например, о казаках; но мы ведь не об этом сейчас говорим.)
                Нет, учат в России: значили в победе над нацизмом только Сталин да Жуков, да «русский солдат» (не советский!). Миллионы людей обнаруживают стойкий иммунитет к правде, к мысли, к фактам. Не хотят думать, не способны вести корректный спор. Не готовы даже выслушать другую сторону. Готовы только торжествовать и бахвалиться. Не о миллионах жертв думают (общее число погибших в этой войне исчисляется в шестьдесят миллионов, из которых 27 - советские), не о вине (которую и вообще-то всегда приходится делить между сторонами; а тут - и почти поровну делить, по Молотову-Риббентропу), не о примирении, а только о том, какие они доблестные. Где «милость к падшим» (к плохим, к павшим со стороны противника)? Где всемирная отзывчивость русской души? Христос, помнится, и врага велел возлюбить - этого не ждем, но хоть сострадание-то должно проявиться. Отчего россияне только на себе сосредоточены, только собою любуются?
                Пусть, однако, «русские победили немцев». Пусть. Забудем на минуту, что воевали еще украинцы и армяне, татары и евреи (по числу героев Советского Союза на душу населения евреи - вторые; были бы первыми, если бы в середине 1943 года специальным циркуляром не было запрещено давать им это звание). Пусть американцы и британцы, а с ними и все национальные меньшинства в советской армии (половина этой армии) сыграли второстепенную роль в победе, пусть вообще никакой роли не сыграли; всё - одни русские. Даже и в этом случае праздновать в Москве следовало бы с оглядкой. Защищали ведь не Россию, которой даже на карте не было. Защищали в первую очередь большевизм, изуродовавший Россию, стерший это имя с географической карты (Российская Федерация - не то же, что Россия; а в имени «СССР» Россия вообще не фигурирует). Защищали идеалы, оказавшиеся фальшивыми, бесчеловечными. Шли в бой с именем Сталина, который убил больше русских, чем нацисты (грузин, украинцев, татар - тоже). Победили - и спасли Гулаг для новых миллионов жертв сталинизма. Отстояли в войне преимущественное право на убийство за Сталиным, не за Гитлером. Отстояли одну ложь против другой.
                На минуту закроем глаза на большую кровь. Забудем, что восточный фронт (пятый, если не шестой) стал сдвигаться к западу, лишь когда советский перевес в силах и технике стал подавляющим (по некоторым сведениям - десятикратным). Примем чудовищную логику квасных патриотов: что ради «славы русского оружия» никакой своей крови не жалко. Пусть слава - тут. (Что она не только «русская», тоже забудем.) Выиграла Россия от такой победы? Едва ли.
               Победа изуродовала русскую душу, не только карту континента. После войны миллионы русских советских людей, отравленных ложью, упивались мыслью о том, что СССР поработил («освободил») народы центральной Европы и грозит Западу атомной бомбой. Гордились этим! Великодержавие оказалось для них дороже свободы, чести и совести.
                Победа закрепила сталинизм, продлила на несколько десятилетий стагнацию России - политическую, экономическую, культурную, нравственную (последней, как показывает ежегодная праздничная помпа 9-го мая, и сейчас конца не видно); привела к обнищанию народ России. Победа (в той форме, в какой она была подана советской пропагандой и запала в души миллионов) парализовала творческую волю народа-победителя, почившего на сомнительных лаврах.
                Спросят: что ж, лучше было бы поражение? Страшно вымолвить, а приходится: да, лучше. Произносим это, внутренне содрогаясь, в полном сознании того, что фантазия получается жуткая, что нас камнями закидают (и что история не знает сослагательного наклонения), но также в сознании, что эта фантазия - необходима и целительна.
                Итак, всё кончено к сентябрю, к октябрю 1941 года. Советская власть рухнула. Сталин из Москвы бежал (и тотчас всем стало ясно, кто он такой). Гулага нет. Есть оккупация - унизительная, отвратительная, но временная, как во Франции, да и не вся страна оккупирована. «Независимость и величие России», совершенно как «независимость и величие Франции», о которых из Лондона твердил де Голль, подразумеваются - и через несколько лет, после победы союзников, восстанавливаются. Заметьте: России, не СССР. Социалистическая химера, не подкрепленная победоносным оружием, забыта; еще жив Милюков, жив Керенский («сердце народное», по словам Куприна), живы миллионы людей, знавших Россию настоящую; еще можно ее вернуть к жизни. Поскольку кровопролитие кончилось быстро, то - вообразите на минуту! ­ 26 из 27 миллионов убитых в этой войне на стороне СССР - уцелели. (Евреев не обсуждаем, мы ведь о благе всей России фантазируем. Горький опыт говорит, что еврейской крови при любом раскладе прольется больше.) Утопия продержалась у власти всего 24 года, а не 73. Опустошительный коммунистический миф рассеялся навсегда. Помрачение прошло.
                Случись так, сейчас Россия была бы богатой, процветающей, культурной страной, осудившей свое позорное прошлое, отрезвленной военной неудачей. Страной демократической, а не охлократической, как сегодня. Ее население (при независимых Украине, Грузии и Татарии) было бы не 140, а 400 миллионов. Нормальной была бы страной, сдерживающей свои амбиции и - благоденствующей. Такой же, как побежденная Германия, только богаче. Потому что нацизм, зло откровенное, был обречен изначально, победить в мировом масштабе не мог, - в резком контрасте со злом прикровенным, с коммунизмом, имеющим всю видимость добра. Буйное помешательство лечится, тихое - неизлечимо. Западные демократии, нерешительные, колеблемые любым ветром, становятся непреклонными, когда дело доходит до последней крайности. Не всегда, может быть, но перед лицом таких помрачений, как нацизм и большевизм, - всегда.
                Для русских - лучше было бы принять победу из рук американцев и британцев, как это случилось с французами. Тогда и победительный, милитаристский российский миф не в такой мере отравлял бы сейчас умы и души. Процветает же Франция. Довольствуется мифом о том, что сама себя освободила. А если бы считала, что она освободила мир, была бы сейчас Албанией.
                Но СССР победил. Внес главный вклад в победу над режимом, в пользу которого человек, не выживший из ума, слова не скажет. Склоним головы перед победителями, прошедшими через нечеловеческие ужасы. Помянем павших (с той и с другой стороны). И - признаем, что в ходе этой страшной войны Советский Союз попутно еще одну страну победил: Россию. Покончил с нею. Праздник 9-го мая свидетельствует: между Россией до 1917-го и Россией теперешней нет ничего общего. Праздник этот - в его сегодняшней форме - позорит память всечеловеческой России Достоевского и Толстого. Он, в сущности, - языческая тризна, поминки по совестливой всечеловеческой христианской России. Не русский - насквозь советский праздник. Советская пасха.
                 Смотришь сейчас на безвкусную пошлую помпу - и невольно думаешь: сегодняшние россияне имеют не больше прав на Войну и мир или Преступление и наказание, чем сегодняшние греки - на Парфенон, сегодняшние египтяне - на пирамиды. России великой русской литературы XIX века - просто нет в природе.
                                                                                                                                                                                                                                                                                ©Ю.Колкер

Уважаемые читатели! А что вы думаете по этому поводу? Приглашаем принять участие в обсуждении темы на страницах Гостевой книги.  Будем рады вашему мнению!          

 

                      Публикации и об авторе - в Тематическом Указателе в разделе "Литературоведение" 

НАЧАЛО                                                                                                                                                                                    ВОЗВРАТ