Святая грань. Мой старый друг - Аксаковский парк!
Я вдруг поняла, что меня в этом парке волнует и притягивает шум
деревьев. Раньше я этого не понимала. Чувствовала нутром, но не
понимала. Их густые мощные кроны тяжело ворочались под порывами
ветра и охали, словно разговаривали между собой...может быть со
временем...Им было, что вспомнить. Парк не простой. Много всего
видел.
И я с детских лет его помню и знаю. Он менялся на протяжении
времени.
Но можно переставить скамейки, беседки, можно изменить форму
озера, но сдвинуть с места деревья нельзя. Они корнями вросли в
эту почву. И стоят как столпы, охраняя округу. Если их срубить,
образуется пустота. А чтобы заполнить эту пустоту потребуется
много времени, чтобы образовался тот сгусток энергии, которым
питается город.
И это озеро, как блеск брошенного кем-то медальона, между старых
толстых ив, которые давно срубили...Но я их помню. Они живы в
моей памяти. И на старых фотоснимках. Я помню их толстые корявые
стволы, серебро легких листьев, лениво шелестящих над изумрудной
водой того, старого озера, которого тоже к сожалению уже нет. Те
блики солнца, что пробивались сквозь их густые ветки и лежали на
детских ладонях. Да, это было в детстве...
Время не остановишь. Оно всё меняет. К лучшему, к худшему?
Никто не знает. Во всем промысел Божий...
Но меняется мир, меняемся мы.
Я шла по парку. По озеру плавали уточки, светило солнце. Было
тихо и спокойно.
Когда-то, в далеком детстве, на берегу этого озера я написала
свои первые стихотворные строчки, которые и стихами-то нельзя
назвать. Но мне было всего девять лет. И я не Ника Турбина, я не
гений. Это были простые стихи про зимний каток. Написала как
умела. Написала неожиданно для себя. Мне никогда не приходило в
голову, что я сама могу что-то писать, хотя я много читала и
любила книги.
Как обделены современные дети с их смартфонами, компьютерными играми,
комиксами! У них другое мышление, другие потребности, другие
идеалы.
А мы в детстве читали волшебные сказки и верили в чудо. Сказки,
это какой-то другой нереальный мир с золочеными яблочками, с
волшебным блюдцем, но с земными страстями и горестями.....
Да, мир меняется со временем, и люди меняются...
Но что-то остается такое, что нельзя изменить, это основа,
корень всего...
И если изменить основу, то, наверное, всему наступит конец.
Нельзя переходить эту святую грань.
Тонкое музыкальное дело
Люблю писать прозу. Подбираешь слова, словно
трогаешь клавиши, и прислушиваешься: то или не то? Проза, это
тонкое музыкальное дело, потаенное и сокровенное. Но о чем
писать сейчас, когда за окном осень?
В комнате холодно и неуютно, мерзнут пальцы, а на душе нет
радости. Нет радости оттого, что спустилась со своих заоблачных
высот, узнала, что такое жизнь во всей ее грубой и жесткой
простоте. Рассыпался цветной узор калейдоскопа, которым ты
увлекалась в детстве.
Книга
Когда читаешь бумажную книгу,
то возникает ощущение,
что ты общаешься с автором.
Этого не возникает при чтении стихов или прозы
с экрана монитора.
Что-то теряется, обрывается незримая нить,
соединяющая автора и читателя.
Между ними пролегает холод пространства.
Те же слова, образы, мысли, чувства,
но чего-то не хватает.
Словно техника убивает тепло общения.
Книга - это наш учебник жизни.
Уже в раннем детстве, читая сказки,
мы учимся понимать жизнь.
В детских сказках - мудрость народа,
череда типичных событий,
которые встречаются в жизни.
От сказки мы шагаем к взрослой книге,
учимся чувствовать.
Черный город и звездное небо
Ноябрь! Земля словно дремлет. Слишком короткие
дни.
Небо низкое, давящее. Звезды светят острыми яркими льдинками
где-то там, высоко: выше деревьев, выше домов...
И начинаешь понимать, что наша планета всего лишь частица
Мирозданья.
Небо и огни! Больше ничего!
Ты сказал: «Здесь душно, давай выйдем!»
И вот, мы стоим на крыльце старого деревянного дома. Шумят голые
ветки деревьев, их качает холодный ветер. Дом расположен в одном
из Уфимских оврагов. Их так много в нашем городе! Дом
незнакомый. Мы попали в него случайно, через друзей. Нас
пригласили на ноябрьский праздник.
Добирались большой шумной компанией на дребезжащем старом
трамвае. Хозяйка, мать нашего друга, засуетилась, стала
доставать пироги. Какое-то вино поставила на стол.
Пироги странные, с селедкой!
Я не стала их есть.
Выпили по бокалу вина. Стало жарко, душно.
И ты спросил: «Выйдем, подышим?»
Дождь кончился, мокрое крыльцо блестело от света луны.
Было тихо. Мы чувствовали себя наедине с небом.
Черный город и звездное небо. . .
Февраль
В отрочестве, в ранней юности я очень любила февраль. Мне
нравилось, когда в лицо бил ветер, кружила метель, наметая
высоченные сугробы девственной белизны. Сугробы по вечерам
искрились крошечными разноцветными огоньками: зелеными, синими,
желтыми...Я любила бродить по улицам, заглядывая в светлые,
дышащие домашним теплом и уютом, окна.
Иногда на сугробах
встречалась надпись торопливыми острыми буквами: «Я тебя люблю!»
Сейчас такого не увидишь - люди другие.
И любовь у них другая. Да
и сугробов таких уже нет.
Март
В марте днем по всему городу блестели светлые веселые лужицы, с
крыш свисали сосульки, дробно стучала капель - таял снег. А к
вечеру всё это замерзало и превращалось в ледяные стекляшки.
На дорогах был гололед.
В марте ощущалась какая-то надломленность в природе - переход
от зимы к весне. А вечера были синими. Светили фонари, разгоняя
мрак, на лужицах образовывались ажурные ледяные корочки.. Но уже
бродила кровь, остро ощущалось томление в природе.
* * *
Я вдруг заметила,
что в магазинах
продаются красные розы,
с острыми ранящими шипами,
с темной зеленью густых листьев.
И стрельчатые белые лилии,
похожие на вечерние звезды.
Что на улицах - снег
соскребли с асфальта,
а на обветренных хмурых лицах
прохожих
больше улыбок.
И в городе – капель...
* * *
Ничто не вечно на земле, ничто не вечно...
И рвутся связи отношений человечьих.
Сегодня друг, а завтра - враг, и поле минное.
А было всё в цветах - невинное...
ДОМ
Никогда не думала, что переживу свой дом. Мне казалось, что дома
вечны.
Но вот, он стоит с забитыми окнами, то ли коричневым картоном,
то ли
фанерой. Из окна такси толком не разглядела. Но сердце кольнуло!
Стоит как слепой. Подготовлен к сносу. И мне больно на него
смотреть. Скоро от него останется груда щебня.
А в этих стенах прошли мои детство и юность - волшебное время!
Там я училась ходить, произнесла первое слово, выучила буквы и
читала свои первые книжки.
Смотрела в окна на звезды... В этот дом приходил мой будущий муж.
Когда я после завтрака выходила в палисадник, он уже сидел там,
на
скамеечке, - ждал меня.
В этот дом мы
принесли свою дочку из роддома и первые месяцы ее
жизни тоже прошли в этих стенах.
Я думала - город вечен! Густые кроны старых лип, что шумели в
Софьюшкиной аллейке за воротами нашего двора; зеленая тенистая
улица Цурюпы, по которой мы ходили в школу, на которой жили
многие ребята из нашей школы; кабельный завод, труба которого
жутковато гудела на всю округу во время учебных военных тревог в
пятидесятые годы в моем дошкольном детстве; наши любимые парки:
Матросова, Луначарского...
Но ничего не осталось. Всё смело время.
Еще в раннем детстве, когда мы с бабушкой ходили за керосином в
лавку, расположенную у холма, на котором стояла полуразрушенная
Троицкая церковь, я собирая ромашки и васильки, любила смотреть
на
эту церковь, и уже тогда поняла, что всё в мире хрупко,
ненадежно -
всё может разбиться как фарфоровая чайная чашка в одну секунду,
стоит неосторожно двинуть рукой.
В памяти хранятся уютные улочки прежнего старого города, сирень
во дворах, яблони...
Город в те годы был небольшим. Главным событием весны был
ледоход. Он всех волновал. Его ждали. А когда по Белой шел лед,
все
шли на мост смотреть как кружатся и плывут огромные льдины, как
очищается к лету река.
Город жил от ледохода до ледохода...
А после начинались весна и лето.
* * *
Весной мы задыхались от густого запаха сирени, летом от запаха
цветущей липы. Жизнь торжествовала! Деревья цвели буйно и
неистово.
Вдоль ограды аллейки росла желтая акация. Ее желтые нежные
цветочки проглядывали сквозь листики. Они были сладкие на вкус.
И
мы их жевали...А когда вызревали стручки, делали из них
свистульки.
Дети тесно связаны с природой.
Мы целые дни проводили во дворе, каждый день был светел и
бесконечен. Мы никогда не скучали.
Рядом с нашим двором, за невысоким деревянным забором, стояла
мечеть с узким высоким минаретом. По вечерам над всей
окрестностью
плыл голос муэдзина, он на арабском языке пел аяты из Корана.
Арабский язык нам был не знаком, но мелодия этих молитв
проникала в сердце.
И мы - русские, татары, башкиры, чуваши, евреи - затаив дыхание,
слушали это пение. Мы не придавали никакого значения
национальностям, мы были единым народом, родом человеческим.
* * *
Но время движется, оно не может стоять на месте. И всё меняет.
Многие улицы уже не узнать. Старые уютные домики, построенные
еще в девятнадцатом веке, снесли. На их месте стоят башни из
стекла и
бетона. Они холодные и чужие. В них еще надо вдохнуть жизнь.
Мы жили в одноэтажных
деревянных домах, но наше детство было украшено такими красивыми
зданиями, как летний деревянный кинотеатр «Идель» в парке имени
Матросова. Это было здание оригинальной архитектуры, белое, с
резными украшениями, с интересными башенками. Он как дворец
возвышался на фоне зелени. Летом в этом кинотеатре
демонстрировали фильмы.
В парке имени Луначарского
стоял памятник деревянной архитектуры - Летний театр. Но он уже
не работал. Можно было зайти внутрь и посмотреть, как там все
устроено. Говорят, что зрительный зал стоял нетронутым и
создавалось впечатление, что он ждет своих зрителей. Но
спектакли почему-то в этом театре больше не ставились. Можно
было побегать по внешним балкончикам.. Но мне не хотелось
заходить в этот сумрак прошлого. Там была неживая тишина.
Исчез парк имени Александра Матросова, в котором мы зимой
катались на лыжах, а летом бегали по его тенистым аллеям с
вековыми
деревьями, с пестрыми клумбами, и спасаясь от жары, пили воду из
краников водопроводных труб, которые были протянуты вдоль летних
павильонов с Читальней, с залом, в котором собирались
шахматисты.
Нет уже деревянного красавца летнего кинотеатра «Идель», в
котором
мы смотрели популярный в то время индийский фильм с Раджем
Капуром «Господин 420» и все мальчишки нашего двора распевали
песни из этого фильма:
«Разодет я как картинка,
я в японских ботинках,
в русской шляпе большой,
и с индийскою душой»
Изменился парк имени Луначарского, который все называли
«Лунный». Изменили форму озера, спилили толстые старые ивы,
которые росли по его берегам. Снесли старый Летний театр. Да и
площадь парка урезали наполовину.
Этот парк был связан со школой. В этом парке проводились
школьные
линейки. Возвращаясь домой после уроков, мы часто шли через этот
парк, любуясь осенней раскраской кленовых листьев, шуршащих под
ногами...У него было три входа: главный с улицы Пушкина, и еще
два:
с Ново-Мостовой и с улицы Фрунзе, мимо корпуса Кабельного
завода.
Я не могу забыть старые тополя по улице Матросова, всё мне
помнится
как светло они зеленели в мае! Вся улица тонула в нежной зеленой
дымке.
Посмотреть на первые зеленые листики я шла туда. У тополя они
особенно светлые, блестящие, клейкие, мне нравился их
горьковатый
запах.
Мы часто там гуляли с одноклассницами, делились секретами,
мечтали...
* * *
Город, это тоже наш дом. Но главный повелитель - время.
Ничто не может стоять на одном месте, всё постоянно течет и
меняется...
И сейчас, когда я еду по Салаватке с его хитрыми развязками и
переплетениями дорог, я вспоминаю тихую задумчивую улицу
Воровского, которая когда-то стояла на этом месте, неспешную
жизнь
горожан. И деревья... Теперь я знаю о чем они грустили. Они
грустили
о времени, которое всё изменит.
* * *
Когда я жила в двадцатом веке, мне хотелось жить в
девятнадцатом. Мне
казалось, что там была тихая размеренная жизнь, без суеты.
Экология лучше,
продукты чище, без нитратов. А сейчас, в двадцать первом,
хочется назад, в
двадцатый.
Да, надо было читать научную фантастику! А я ее почему-то
избегала.
Проглотила в девять лет за один день всего Беляева, читала
Герберта
Уэллса, и еще одного популярного фантаста из Японии, имя к
сожалению,
забыла. И всё!
Кто бы знал, что двадцать первый век пойет по этому пути?
Появились компьютеры, интернет, сотовые телефоны, роботы,
искусственный интеллект и они изменили ритм жизни, образ
мышления.
В двадцатом веке обычный городской телефон был большой
редкостью,
стоял не в каждой квартире. И поэтому люди чаще общались. Но
сколько же
они времени тратили на то, чтобы куда-то съездить, что-то
выяснить?
* * *
Наше детство проходило на улице и в библиотеках. Мы много
читали.
Книга нам открывала мир. И еще мы любили кино!
В каждой семье были фильмоскопы и диафильмы, которые хранились
в
металлических и пластмассовых баночках. Диафильмы нам обычно
показывал отец, проецируя изображение на вывешенную белую
простыню,
заменявшую экран. Еще у нас дома были виниловые пластинки с
детскими
сказками и стихами, которые нам прислали родственники из
Апрелевки,
которые работали на заводе грампластинок.
Телевизоры стали появляться в наших домах лишь в начале 60-х
годов.
И были не в каждой семье. По вечерам люди ходили друг к другу
«на
телевизор». В комнате не хватало места и потому сидели даже на
полу перед
самым экраном.
Мы выросли без веселых забавных мультиков, которые с таким
увлечением смотрели наши дети. Поэтому кинотеатры в нашей
детской жизни играли
такую большую роль. Мы все очень любили кино и не представляли
без него
своей жизни.
Каждое воскресение, в тот единственный день недели, свободный от
занятий
в школе, мы вставали спозаранку, чтобы успеть на первый сеанс,
на который
продавали дешевые детские билеты. Родители выдавали нам по рублю
дохрущевскими деньгами. И мы, собравшись стайкой, отправлялись в
поход
по кинотеатрам. Обычно шли на тот фильм, на который удавалось
купить
билеты. Нам было все равно, что смотреть, лишь бы побывать в
кино.
Народу в кинотеатрах в то время было очень много. Выстояв
длинную
очередь и едва дотянувшись до окошечка кассы, мы важным голосом
произносили: «Один, детский!», и радостно сжимая в кулачке
клочок синей
бумаги, спешили шумной ватагой в зал.
Чаще всего мы ходили в кинотеатр «Октябрь». Был в то время такой
кинотеатр. Он стоял на месте нынешней гостиницы «Агидель».
Это был большой хороший кинотеатр с просторным фойе с колоннами,
на
которых были развешены большие портреты популярных киноактеров.
Мы
их с благоговением разглядывали, ожидая звонка и хрустя
вафельным
стаканчиком мороженого, которое было обязательным приложением к
просмотру кинофильма.
Когда начали строить гостиницу «Агидель», кинотеатр «Октябрь»
перевели
в другое помещение по-соседству, похожее на кирпичный сарай.
Вход был с
правой стороны, за аркой, по улице Ленина. А затем и вовсе
закрыли.
В этом кинотеатре мы посмотрели много хороших фильмов. Но
почему-то
мы смотрели в основном фильмы для взрослых. Несколько раз
смотрели
цветной фильм «Над Тиссой» про пограничников, «Партизанская
искра», «В
горах», «Звезда» про Великую Отечественную войну.
Помню, как мы с
подругой шли мимо сквера им. Сталина, в котором еще
возвышался посередине клумбы его памятник в полный рост. И я
увидела
на противоположной стороне улицы Ленина, на фасаде кинотеатра
«Октябрь» огромный плакат с рекламой фильма «Война и мир» в
американской постановке с Одри Хепберн.
На плакате была изображена прекрасная молодая девушка в белом
платье с огромными выразительными глазами.
Афиша поразила наше воображение. Нам захотелось как можно
быстрее
посмотреть этот фильм, но на рекламе огромными буквами стояло:
«Анонс!»
Летом часто
ходили в парк имени Матросова в кинотеатр «Идель». В этом же кинотеатре мы несколько раз смотрели, очень
запомнившийся нам,
прекрасный фильм о Иоганне Штраусе «Большой вальс».
Любили ходить в кинотеатр им.Матросова. Там продавали самое
вкусное
мороженое в вафельных стаканчиках.
Мороженое было развесное. Продавщица в белом халате привозила
его в
двух металлических ящиках на колесиках. В одном ящике лежали
хрустящие
вафельные стаканчики, а в другом - само мороженое. Обычно
пломбир за 22
копейки или молочное за 9 копеек.
Очередь выстраивалась заранее и с нетерпение ждала, когда же
начнут
продавать.
Продавщица брала вафельный стаканчик и специальной ложкой
наполняла
его мороженым до верха, взвешивая на весах.
Счастливчики отходили от стойки, остальные нервно посматривали
на них,
боялись, что им не хватит.
Мороженое быстро заканчивалось, но оставался лом от вафельных
стаканчиков, нежный , смуглый, хрустящий. Его отдавали
мальчишкам,
которые дурачась, с радостью его съедали.
В те годы в кинотеатрах перед началом вечерних сеансов играл
оркестр.
Как-то родители взяли меня с собой на вечерний сеанс в кинотеатр
«Салават». Публика была взрослая и серьезная. Детей было мало.
Я не запомнила какой мы смотрели фильм, но запомнила оркестр:
небольшую полукруглую сцену и элегантного мужчину во фраке с
отливающей золотом медной трубой в руке. Не помню, были ли там
другие
инструменты.
В кинотеатре «Салават» помимо партера был балкончик. На
балкончик
билеты продавали подешевле. В этом кинотеатре я впервые
посмотрела
фильм с запретом «До шестнадцати». В городе на
щитах
пестрели яркие, волновавшие наше воображение, афиши. И мы всем
классом
удрали с уроков и пошли в кино. Мы учились в 6-м классе, но нас
почему-то
пропустили. Мы сидели как раз на этом балкончике. Потом нам
разумеется
здорово досталось в школе!
Еще в городе был кинотеатр повторного фильма. Он был расположен
в Доме
крестьянина на углу улиц Карла Маркса и Чернышевского в старом,
каком-то
сумрачном, кирпичном доме.
А в кинотеатр «Родина» мы стали ходить почему-то позже, в
подростковом
возрасте. И уже не гурьбой, а вдвоем с подружкой.
В этом кинотеатре тоже был свой оркестр. Он играл не только по
вечерам,
как в «Салавате», но и днем в выходные дни.
Там я постоянно испытывала острое чувство стыда за себя и за
окружающих.
Люди в зале ели, читали газеты, разговаривали - и никто из них
не обращал
внимания на оркестр. Когда заканчивалась очередная пьеса, в
лучшем случае
раздавались единичные хлопки. чаще вообще никто им не
аплодировал.
Я запомнила лица двух оркестрантов: немолодую темноволосую
женщину-скрипачку и мужчину - конферансье. Женщина в эти минуты так
болезненно
мучительно краснела и опускала глаза. А мужчина, приободрившись,
что ему
оставалось делать?, - объявлял следующий номер. И это
повторялось изо дня
в день.
Оркестровая музыка была всего лишь фоном. Все ждали звонка,
возвещавшего начало фильма. Звонков было три. После третьего
звонка,
гасили свет и начиналась демонстрация фильма.
«Родина» была кинотеатром высокого класса. В этом кинотеатре
было три
зала: красный, синий и зеленый. Хороший буфет. В фойе стояли
стулья,
на небольшой сцене играл перед сеансами оркестр. А на Новый год
всегда
устанавливалась прекрасная елка.
В этом кинотеатре в 70-х годах впервые в нашем городе
демонстрировались
фильмы с международного кинофестиваля. Текст зачитывал
переводчик,
сеансы длились по нескольку часов. Было интересно!
Радио в детстве
В 50-60гг. уже прошлого, двадцатого века, в каждом доме, в
каждой квартире был радиоприемник. Его выключали только на ночь.
А днем слушали всё подряд. Его бормотание было фоном нашей
жизни.
Передавали русские народные песни в исполнении сестер Федоровых,
башкирские и татарские: лихо пели «Уфа челябэ...», «Уфа, город
мой, я горжусь своей Уфой...», «Деньги есть, Уфа гуляем./ Денег
нет, Чишма сидим...»...
Исполнялись арии из популярных оперетт и опер. Звучала
современная эстрадная музыка. Песни того времени были очень
задушевными и мелодичными:
«Вижу в сумерках я в белом платье тебя...», «На тот большак, на
перекресток не надо больше мне спешить. Жить без любви быть
может просто, но как мне без любви прожить?...», - пела Нонна
Мордюкова песню из фильма «Дело было в Пеньково» и т.д.
Было много классической музыки и, благодаря этому, мы
необучавшиеся в музыкальных школах, полюбили ее.
Многие слушали радиоспектакли, а мы, дети, обожали детские
передачи, например все любили «Угадайку».
Я в одиннадцать утра уже бежала к радиоприемнику и прижавшись к
нему ухом слушала детские сказки, рассказы, которые читали
известные артисты и чтецы.
Когда была помладше, то интересовалась у отца: «Не сидят ли в
этой коробочке маленькие человечки?»
А каждое воскресение начиналось с передачи «С добрым утром!», в
которой звучали песни по заявкам радиослушателей.
Радио было очень популярным в то время.
© С.Смирнова