К 135-ЛЕТИЮ С. МАРШАКА
1887-1964
1
Отточенность его стихов не
воспринимается в детстве: когда Маршак входил в жизнь поколений:
сразу сводом своих произведений.
Великолепная крылатость каждой
строки, совершенная компановка материала, предельная точность,
умножаемая на языковую красоту: если бы существовала шкала
совершенства, поэзия Маршака приближалась бы к высшей отметке.
Великолепна и ясность – солнечного,
богатого оттенками дня поэзии Маршака, и та мера внешней
простоты, что сообщается темам и фантазиям.
С детства запоминалось,
становилось родным, играло гранями самоцветов:
Жил человек рассеянный
На улице Бассейной.
Сел он утром на кровать,
Стал рубашку надевать,
В рукава просунул руки –
Оказалось, это брюки.
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной!
Надевать он стал пальто
–
Говорят ему: «Не то!»
Стал натягивать гамаши
–
Говорят ему: «Не ваши!»
Оживет необыкновенный, огнями полыхающий
«Цирк» Маршака, где двумя-четырьмя строчками характеризуется
каждый номер, да так-что будто бы видишь всё представление.
Вспыхивают переводы: и тут, что Бёрнс, что
Шекспир получают силу русского существования…
По свидетельству Чуковского
Маршак был одержим поэзией, воспринимая ее, возможно, как
органическое свойство мира.
Есть в его словесных построениях
нечто от математики – точность цифрового расчета, красоты
словесных формул.
…неожиданной казалась
метафизика, прораставшая во взрослые стихи Маршака:
Чудес, хоть я живу давно,
Не видел я покуда.
А впрочем, в мире есть одно
Действительное чудо:
Помножен мир (иль разделен?)
На те миры живые,
В которых сам он отражен,
И каждый раз впервые.
И без чудес мир – чудо, переливающееся столькими гранями и
красками; и живые миры, упоминаемые в стихотворение, точно
свидетельствуют о глобальности мировосприятия поэта.
Сияющий свод, оставленный
людям: такая ассоциация возникает в сознанье при упоминании
фамилии Маршак.
2
Отточенность строки, достигнутая Маршаком во всем известных
детских стихах, давшая такие шедевры, как «Вот какой
рассеянный», «Цирк», «Угомон» и прочие словно переходит и во
взрослые его стихи, предлагая компактность мысли, уложенной в
совершенную стиховую форму (когда не формулу):
С тобою вместе враг твой был сожжен.
Удавом он сдавил при жизни тело.
Но до конца не мог коснуться он
Того, что и по смерти не истлело.
Ты горстью пепла стала, ты мертва.
Но помню, как у смертного порога
Произнесла ты медленно слова:
«Люблю я сильно, весело и строго».
Стихи, стремящиеся
к пределу емкости, будто каждая строка должна стать последней, а
за нею обрыв… в пресловутую, мало представимую вечность.
Элегичность, пропитывающая иные
взрослые стихи Маршака, обоснована, ибо соприкасаются они с
темой тем:
Колышутся тихо цветы на могиле
От легкой воздушной струи.
И в каждом качанье негнущихся лилий
Я вижу движенья твои.
Хотя невозможно сказать, какая
из тем является темой всех прочих: любовь, смерть, но ясно, что
не разрывная связь их подразумевает жёсткость формы и
совершенство поэтического видения.
Совершенство! Понятие, к какому
и детские, и взрослые стихи Маршака (о переводах нечего и
говорить) подходят вплотную, исключая что-либо лишнее, не
допуская никакого словесного жира, одутловатости, рыхлости.
Только суть – причем введенная
в поля эстетических сияний; и строгие цветы – лилии – наиболее
полно соответствуют стихам Маршака.
А детские – вероятно,
буднично-праздничным ромашкам: легким, как само детство.
Предыдущие публикации и об авторе - в РГ №12,