ВАЛЕНТИН РАСПУТИН

                                                        
                                                                            1937-2015
1

        Ноша Валентина Распутина была тяжела, ибо писать вровень с классиками девятнадцатого века практически невозможно (хотя Распутину это удалась), а чаша его, подъятая к небесам, была полна как солнечной субстанцией жизни, так и горьким полынным отваром, который щедро производит юдоль.
       Уже "Деньги для Марии" обещали писателя чрезвычайного, редкого: и по словесному, густому и крепкому письму, и по проникновению в сердца людские, занавешенные от большинства плотью поступков. Собственно "Деньги для Марии" сама по себе замечательная повесть, ибо мощно показывает, как трагедийный излом выявляет лучшее и худшее в человеческой породе, - мощно и оригинально; но в сравнение с главной, вероятно, книгой "Живи и помни" - это еще репетиция высоты.
       "Живи и помни" дает жизнь так плотно и веско, столь из глубин высвечивая сущность ее, что полноценно встает в ряд с классическими произведениями лучших из лучших...
      Несущая в себе новую жизнь: ребенка, о котором мечтала, который не получался, Настёна топится, чтобы предупредить мужа, изъеденного собственным дезертирством и страхом войны...
       Это - как речь на могиле Илюшеньки из "Братьев Карамазовых" - та же мощь, та же сила...
      Только... есть ли выход к свету через пути страданий, которыми изломисто идут герои Распутина?
       Есть ли он?
       Ибо отсутствие такового не может сделать книгу значительной, ибо литература существенна лишь в той мере, в какой дает почувствовать парение душе, прикоснуться к облакам.
       А сама повесть - с ее живым, хлебным языком, с нежной, такой простой Настёной, с Андреем, ощутившим, что такое жизнь в тупике есть световое вещество жизни: ибо, как бы ни была тяжела она, это все равно жизнь...
       Далее накатят волны "Прощания с Матёрой", где образы старух, пьющих чай так, будто вот-вот к ним в гости заглянет смерть, врезаются в память алмазными гранями силы и мастерства; Матёра - книга о разрушении и стойкости: могучий "царский листвень" (чуть ли не тень Мирового древа!) несущие новое, но несущие сие через разрушение, не могут сокрушить, как сокрушат они деревню, разорят кладбище...
      Великолепные "Уроки французского", в сущности, обжигающий стигмат сострадания, вырезаемый на сердце читателя; тут линии Достоевского и Некрасова причудливо переплетаются, точно врастая в современный материал скудости и бедности.
        А как роскошно-живописен очерк о Байкале! вода его блестит, и берега чуть не прогибаются от обилия ягодных кустов; и дремотное в этот час бело-прозрачное море Байкала готово поделиться силой своей с читающим строки Распутина.
        Книги - тёртые, сильные, с хлебом и гневом, правдой и жёсткостью - строил Распутин, как строили когда-то терема, и, хотя в его книгах мало праздничного, сам факт, что были они - праздник русской литературы.

2

        "Живи и помни" страшнее Матёры не из-за окуляра войны, а из-за ячейки памяти, которую не порвать.
        ...сухая, трущаяся друг о друга картошка - коли нести её в мешке: еда "Уроков французского" - переходит в гематоген и макароны, проводя линии фраз по полю новеллистического шедевра.
       Матёру не отстоять, как не продлить жизнь старухам, сидящим за чаем (Ах, этот шамкающий мир их воспоминаний!); но дети вырастают всегда, и опыт их - круглый, от получаемого добра, квадратный от причиненной боли - формирует их различно: и читателями, сопереживающими персонажам, и делягами, отвергающим гуманитарный мир.
Баня.
       Баня с пауками из Достоевского - ассоциацией.
       Дебрь и огнь войны, и - любовь в недрах оных (и войны, и бани) - страшная, как крест.
       Кресты кладбища, уничтожаемые, сжигаемые; фотографии мелькают, проваливаясь в небытие.
       Оно существует: как бездна, в которой не представить ячеек света.
       И... байкальская роскошь, гладкая пышность воды, неистовство растительности брегов, сборы ягод, изобилие живописи - точно фламандское нечто, а вовсе не русское выплеснуто в данность; роскошь очерка, ткущегося сочно, вкусно, сладко.
       Прозаические миры звучат такой метафизикой, что любая метафизика отступает перед гущей человеческой дебри.

3

        …а когда дело дойдет до водки, будут её передавать бережно, по бутылке, из рук в руки, тут же отпивая, хмелея…
       «Пожар» Распутина неистово раскинется на страницах повествования, выхлестнется за пределы его, опаляя лица сограждан, вздымаясь к небесам яростной мощью.
    Персонажи пройдут чередой, представляя собой галерею советских типажей - с самоотверженностью и апатией, мудростью и наплевательством; пожар, начавшийся в восемьдесят пятом году, не сулил пепелища, которое к утру останется в повести; а один из героев, заявляя: Будем жить! - точно выражает стойкость русско-советского народа, который готов пережить любые пожары-кошмары, хоть наиболее бережно будет спасать водку.
       Яркость повести отражает многое: и разгильдяйство, и стойкость перед огнем причудливо соединяются в русской ментальности; а язык Распутина, обладая высокою степенью пластичности и выразительности, вполне превращает местную драму в трагедийный анализ слома и раздрая советской жизни - грядущего глобального пожара.
        И тут Распутин предстает провидцем.

4