1
       С детства - имея в виду определенное поколение - плескали в сознание волны катаевского паруса, оказавшегося одиноким не настолько, чтобы не собрать бесчисленную аудиторию.
       …ах, читательские рати Советского Союза! Ах, люди, растущие на книгах…
      Малахитовые доски прибоя брали разбег с первых страниц, предлагая вариант стилистики столь же великолепной, сколь и живо передающей реальность - есть стилистика, своеобразно оторванная от действительности, когда персонажем является сам язык, в ряде бунинских рассказов, к примеру.
      Живость одесских дворов и колорит речи способствовали внедрению паруса в читательское сознание, равно и милые, трогательные, так четко прописанные герои.
     Парус вполне обеспечивал Катаеву место в пантеоне, и поэтическая тонкость некогда начинавшего, как поэта Катаева, сказывалась даже в названиях, которые он давал своим книгам.
«Алмазный мой венец» рождал жажду расшифровки имен, сложно скрытых под масками.
      - Вы знаете, кто такой колченогий?
      - Нарбут.
      - А кто такой Нарбут?
      И начинался поиск, что венчался открытием своеобразного поэта.
     …впрочем, и ранние рассказы Катаева о гражданской войне и его сатирические вещи уже читались ярко.
      Многие книги долгой писательской судьбы обретали успех, но надо всем, казалось, мерцала белизна яркого паруса.

2
     В 1943 году, работая военным корреспондентом и постоянно перемещаясь по фронтам: как того требовал долг, Катаев задумывает повесть о мальчишке, сыне полка.
     Он заметил мальчика, одетого во все военное: гимнастерка, галифе, но маленькое по размеру, сшитое специально для паренька; разумеется, таковой ребёнок вызвал интерес писателя, и Катаев узнает у командира полка, что мальчишку - голодного и одичавшего - разведчики нашли на дне блиндажа, взяли, он поначалу был сущим волчонком, но постепенно прижился, и стал своим.
    Катаев начинает писать повесть, в последствии читанную миллионами советских детей, узнававших войну в новых, чуть одомашненных ракурсах: где, несмотря на кровь, боль, лишения, продолжала виться человеческая жизнь.
     …во время выполнения задания, разведчики в окопе находят мальчика, бредящего во сне; чувствуя луч фонарика, он начинает лепетать: Наши, наши! - и, подобранный разведчиками Ваня Солнцев постепенно становится своим.
      Его отец погиб в первые дни войны, мать убита немцами.
      Наждак правды тяжело проходит по сознанию.
      Все люди от пятидесяти и выше помнят перипетии повести, образы Биденко, Енакиева: их уже не вытравить из памяти, не изъять из недр сознания, да и не нужно, собственно.
     Чудесно цветущий катаевский язык живет в русле повествования: никогда не отделяясь, не становясь самодостаточным: все служит делу, все работает на развитие сюжета и уточнения характеров.
     Повесть была новаторской: впервые в советской литературе война была показана через восприятие оной ребенком; и повесть не сразу получила признание: хотя Сталинскую премию получила сразу.
      Позже Катаева заваливали письмами с описаниями похожих событий: случай Вани Солнцева вовсе не был редкостью.
     Но образ мальчишки, принятого в большую семью суровыми солдатами, каждый день могущими умереть, человеческое тепло, идущее и от ситуации и от образов, нарисованных писателем, продолжали долго облучать поколения читателей.
      Жалко, этого не происходит сейчас.

3
     Шифры, коды, маски всегда использовались в литературе - тем паче, в литературной игре; в построение лабиринтов, закручивающих туго и интересно, сулящих отгадки, не раньше, чем посчитает нужным писатель - всегда отчасти строитель лабиринта…
    Бездна манит всегда: и литературная жизнь, так тонко зашифрованная Катаевым в книге «Алмазный мой венец», бушевала именно бездной.
     Особенно - учитывая логоцентричность советских гуманитарных людей, всегда стремившихся познать, как можно больше в излюбленной сфере.
      Преуменьшен ли Мандельштам, наименованный Щелкунчиком?
     Ни в коей мере: тем более, Катаеву, как благородному ценителю поэзии, не могли не быть близки поэтические перлы Мандельштама: он показан четко, обрисован точно и сильно…
    Громы Маяковского угадываются сразу, как ни назови горлана-главаря, перетряхнувшего русскую поэзию, как мало кто.
     Отношения скручиваются туго, и, разумеется, выхлестывают за пределы литературы - в жизнь.
     Жизнь и наполняет «Алмазный мой венец» - не в меньшей степени, чем литература: впрочем, взаимодействие их всегда остается тайной для самих писателей.
     Кто кого отражает?
     Кто кем руководит?
     Ответы будут двойственны, как миражи.
    Но блистательная катаевская игра, помноженная на необходимую серьезность - когда не смертельность - остается блестящей, суля захватывающее чтение и в наши дни…

                                                                                                                     © А.Балтин
НАЧАЛО                                                                                                                                       ВОЗВРАТ

Предыдущие публикации и об авторе - в РГ  №12, №8 2019, №9 2018, №3 2017, №9 2016, №9 2015, №6 2012, №2 2010, №5 2009, №4 2008, №3 2007 и в рубрике "Литературоведение"