ВОЗВРАТ                                             

 
 
Август 2021, №8    
  
Литературоведение______________    
            Александр Балтин     
        
 
                 

                                            К 180-летию гибели Лермонтова

                                                                   
                                                                                 1814-1841

1

     …в сущности, Лермонтов первый, кто продемонстрировал возможности сгущения прозаической фразы, предельно емкого ее наполнения: не потому ли Чехов, доведший искусство лаконизма до высшей, максимально выразительной точки, так высоко ставил «Тамань»?
         Гроздья слов организуют сок смысла.
 
     …Максим Максимыч, фактически не замеченный бывшим другом, вызывает жалость; а какие чувства вызывает более глобальный Печорин?
      Скорее негативные: да и мотивы его тотальной разочарованности отдают скорее пресыщенностью, чем глубиной натуры…
         Однако, сгущение фразы до высокой емкости, впервые продемонстрированное Лермонтовым, получило вектор дальнейшего развития: и Толстой, и Чехов, даже, думается, в определенном смысле и Платонов - этот беспрецедентный стилист 20 века - черпали отсюда: из лермонтовских бездн…
        …поэзия необыкновенного звука, мелодии столь же возвышенной, сколь и питающей душу, творилась Лермонтовым, не способным довольствоваться только видимой реальностью.
Духовные очи позволяли ему видеть голубое сиянье, в котором спит земля - задолго до возможностей космического полета, предоставившего возможность получить фотографии.

                                                        В небесах торжественно и чудно!
                                                        Спит земля в сиянье голубом…
                                                        Что же мне так больно и так трудно?
                                                        Жду ль чего? Жалею ли о чем?

        Необыкновенный звук множится на ощущение неба, как дома - неба, сообщающего человеку ту близость, которая должна отменять всякую безнадежность.
        Колорит поэзии Лермонтова мрачен: но это не игры в раннюю усталость, или следствие избыточного житейского опыта - тут создается ощущение всеприсутствия поэта: во многих эпохах, в разных временах…
      …точно был свидетелем цивилизации титанов, опаленных божественным огнем, громоздящих гигантские скалы; точно такая прапамять окрашивала множество его произведений…
       Но вдруг звучало - «В минуту жизни трудную» - так задушевно, пронзительно, что становилась очевидна надмирная природа поэзии.
 
     Молитвы Лермонтова не уступают - когда не превосходят - церковное: словесное совершенство множится на ощущение великой субстанции жизни, разлитой повсеместно.
      Вчитываясь в Лермонтова, непроизвольно ощущаешь мистические струи, омывающие реальность, начинаешь верить, что наш, видимый мир - только следствие неизвестных миров, равно не постижимых причин.
         Космос не может стареть: даже если учесть все изменения, произошедшие в языке; и космос Лермонтова раскрывается вновь и вновь - всякий раз по-новому, любому поколению иначе, и невозможно представить, как будет прочитан поэт еще через 100 лет… 200…
 

2

          Ах, какой пир!
         Тут не горой даже, а глыбами гор, суммами их - как суммами витых и простых, точно никогда не звучавших, переливающихся самоцветами словес поет лермонтовская поэма.
       Торжественный стих, плавный и музыкальный, и словесная живопись, достигающая зримости, отражается в зеркалах вечности, чья великолепная полировка отражает только лучшее.
         Печаль любимого опричника заботит великого и страшного царя, словно в палатах становится более тускло, и райские их росписи теряют в своем цвете.
          Царю забота о лихом опричнике привычна, как - в силу смены настроений - и кара: кого угодно, за что угодно.
           Но Кирибеевич получает дорогие предметы, чтобы смог посвататься к своей зазнобушке.
           Посвататься, однако нельзя, что не останавливает опричника от назойливых ухаживаний; и обвинения, получаемый Алёной Дмитриевной от мужа, несправедливы, как гнев его - не обоснован.
           Рассказ жены все расставляет по местам, и кулачный бой, воспоследующий дальше, словно вынут из времени того…
           Сила поэмы вовлекает в иное время, так, будто огромного промежутка не было, будто мы - в сущности, не представляющие психологию тогдашних людей - становимся участниками, свидетелями, персонажами времен, сделавшихся историей.
          Слово ярко, слово таково, что будто им расписаны палаты царские, им же организовано всё действо истории, которой не противостоять.
           Жалко победителя?
           Он с гордостью уходит в смерть, на казнь, показав пример слабым.
           Жалко убитого опричника, не совладавшего со страстью?
           Ничуть…
           Деспотизм царя естественен, хотя свободолюбцу Лермонтову он, очевидно претит.
          И гудит поэма - теми колоколами, что гудели над Москвой, и переливается яхонтами и жемчугами словесного величия, не тускнеющими, вечными.

3

        Скалы и ущелья «Мцыри», словесные впадины, вдруг возносящие вверх, и парение, раскрытое над бездной…
         «Мцыри» выкроен из материала бунта, как «Демон», но демон опаснее - каверзы его безвестны, как и психология, а «Мцыри» работает с психологией молодого человека, рвущегося к масштабам новой неведомости и светозарному полюсу высоты.
         Сам Лермонтов, очевидно обладая развитым внутренним зрением, прозревал области, которые не могли не поражать чистотою сияний, и опускался в такие, от которых цепенела душа.
          Все построено на полюсах: контрасты, определяющие данность, слишком велики, чтобы можно было ими пренебречь.
          Формальная церковь, как и официальная церковная догматика, коснеющая все больше и больше, едва ли могла устроить Лермонтова, в творчестве и жизни которого звучат ноты духовного титана: он ощущал иное устройство мира, слишком отличное от того, что предлагалось церковью.
          Соответственно и молодого, истового бунтаря, ставшего героем поэмы, не мог устроить монашеский постриг: слишком формальная сторона дела.
          К тому же память о родном Кавказе едкой кислотой жжет его душу: там иной воздух, там понятие свобода не пустой звук.
           Попытка побега, как известно, не удаётся, и герой умирает от тоски.
          Исповедь, вылитая в стихи, пульсирующие космосом, рвущиеся жаждой высоты и свободы, и составляют поэму.
         Исповедь, звучащая и звучащая, бередящая сердца и души читателей разных поколений; исповедь, исполненная лучащимся стихом, близким к понятию совершенство.

4

         Действительный случай, постепенно оформившийся в анекдот; провинциальный быт, распускающийся цветами онегинской строфы; пенящаяся, пузырящаяся «Тамбовская казначейша» - ах, какая игра!
 
     Мелодика стиха, словно занесенная из поднебесья, тонкие перевивы человеческих взаимоотношений превращаются в не рвущиеся волокна; и бликующие на солнце духа великолепные колонны стихов…
          Потом проявится «Ангел смерти», и действие перенесется на «Златой Восток»: ангел смерти, каким его знают люди, не всегда был таким…
         Колорит поэмы тяжел, и при чтение ее не оставляет ощущение знакомства Лермонтова с потусторонней реальностью: знакомства осознанного, а не данного в образе видения, беспокоящего сон.
           Но снова чеканный стих звучит такою мелодией, что ассоциируется с движением рек…
           Небесных рек.
           …аулы, разговоры черкесов, дым костра…
          Возникает лермонтовский Кавказ, кажется, совмещавший для него и сны о золотом Востоке, и магию древности, и форму приключений.
     
     Горская легенда, Гарун, бегущий быстрее лани, ярость клокочущего стиха.
      
    Стих свободолюбца!
    
     Лермонтов - в большей мере, чем какой-либо другой поэт - проявлял это качество: свобода, казалось, была его воздухом.
     
  Даже стих его, близкий к совершенству, словно рвался освободиться от собственной сущности, взлететь к чему-то воздушно-бессловесному…
      
  Колоннами вздымаются в мистические небеса три пика лермонтовских поэм «Демон», «Мцыри», и старорусская песнь о купце Калашникова…

5

                                                                «Моей души не понял мир. Ему
                                                                  Души не надо…»

           Трагизм Лермонтова - на все времена.
        Формула трагизма выпукло светится: предупреждением миру, как письмена на пиру Валтасара - и наше время только укрупняет ее: ибо теперь миру надо еще меньше души.
          «Аул-Бастунджи» в ряду других кавказских произведений Лермонтова выделяется густой смесью быта и драматизма.
   
    Реальный аул: разрушенный, превращённый в пепел; бытовавшая легенда о братьях, враждовавших из-за жены одного, была известна Лермонтову.
 
       Абрисы гор сереют и чернеют, а когда возвышаются над ними башнеподобные облака, становится ясно противостояние земного и небесного.
          Именно от небесного музыка лермонтовских слов, опаловых и перламутровых.
          От земного, где ружья кладут в колыбели, где выстрелы столь привычны, как смерть от них - тотальное напряжение поэмы.
   
      …тяжелые взмывы и зигзагообразные очерки гор, бурки, газыри, курящиеся аулы…
     
    Одного из которых нет.
    
     Хоть он есть навсегда, вписанный в гирлянды, в сочные гроздья лермонтовской поэмы.

6

         Кавказ для него был космосом - экзотическим, становящимся родным, дающим гранатовые цвета и легенды.
         «Гарун бежал быстрее лани…»
         Мцыри был неистов в бунте своем, в бесконечной жажде окончательной свободы.
         Горы вставали конкретно - и так, будто исполнены были мистики, и поэт-мистик Лермонтов прозревал ее.
        Она зыбилась, проступала сквозь горы таинственными письменами, что фиксировал поэт, преображая ими мир: такой ветхий, такой вечный…

7

         Сумрачный колорит, присущий Лермонтову, будто свидетельствует о давней-давней череде жизней, воплощений, опыта...
         И впрямь, как может столь молодой человек, прорваться к небесным высотам гармонии, создав гроздь поэтических перлов, грандиозные поэмы, и все остальное; как может он видеть человека так глубоко, как воплощен он в образе, скажем, Арбенина?
          Сумрачность, сгущение сил, интенсивность красок.
          И - лучевидные лестницы, ведущие к молитвам: В минуту жизни трудную…
          Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…
         Ощущение прикосновения к небу: легкое - и вместе погружение в его бездны, столь глубокие, что невозможно противостоять запредельному свету.
          Демон - лишенный демонизма….
          Полыхающий разноцветно, и мужеством молодечества звучащий почти эпос про купца.
          Порыв Мцыри: какова жажда свободы! Понятия недостижимого, но такого манящего.
         Кавказ Лермонтова одухотворен; события, происходящие в его ущельях и безднах, трагичны, как почти всё у Лермонтова.
         Глобально-трагичны и великолепно-возвышены - как в стихотворение «Выхожу один я дорогу…», где земля увидена таковой, как она есть, хотя до космических полётов было еще очень далеко.
         И, если вчитываться, вдруг становится ясна такая связь Лермонтова с неизведанным, что иначе, как пророком, его не назовешь.

8

         Живопись Лермонтова профессиональна, и предлагает ту высоту, в бесконечность которой устремляется его поэзия…
         Точно прозрачный янтарь тонкой плёнкой покрывает картины, горы на которых излучают величественное спокойствие, одинокую задумчивость, умную силу.
          Горы, горы…
         Сила камня: таинственного в могучем своем нагромождение: кто возьмется утверждать, что у столь значительных природных образований нет душ?
          Кто сможет доказать, что души эти проще человеческих?
         Лермонтов словно стремился изобразить души гор: поразительные, замкнувшиеся в своем величие, волшебные.
        Разные ракурсы, но схожие оттенки: точный оттиск авторского почерка, неповторимой манеры.
          Горцы едут, аулы возникают.
         Кавказ Лермонтова своеобычен: показанный через фильтры его гениальности в слове, он дополнительно раскрылся и в живописи поэта: так ярко и колоритно добавляющей ноты гармонии к величественному образу великого человека.
                                                                                                                           © А.Балтин

                   См. также здесь
НАЧАЛО                                                                                                                                    ВОЗВРАТ

Предыдущие публикации и об авторе - в РГ №12, №8 2019, №9 2018, №3 2017, №9 2016, №9 2015, №6 2012, №2 2010, №5 2009, №4 2008, №3 2007 и в рубрике "Литературоведение"