Афанасий ФЕТ

                                                                 К 200-летию со дня рождения

1

       Суть существительного - твердость, вещность, значимость.
       Существительные - становой хребет речи, и построить стихотворение, используя только их, это ли - не выгранить алмаз с великолепным благородством?
       Разумеется - только из них не получится, если иметь не игру, а наполнение стиха плотным смыслом, данным через легкую мелодику, но построить именно на нем, на существительном стихотворение, так привлекательно…
        И вот - выдохнулось, округлилось, заиграло перламутрами, пошло в века:

                                                                   Шепот, робкое дыханье.
                                                                   Трели соловья,
                                                                   Серебро и колыханье
                                                                   Сонного ручья.

       Фет услышал новые мелодии: отличные от пушкинских, лермонтовских, вместе - такие непохожие на музыку Некрасова; только Тютчев был ему союзен: по дыханию, метафизике, музыке, хотя и пели они по разному: к большей глобальности тяготел Тютчев, к новой музыке Фет…

                                                                   Уж верба вся пушистая
                                                                   Раскинулась кругом;
                                                                   Опять весна душистая
                                                                   Повеяла крылом.
                                                                   Станицей тучки носятся,
                                                                    Тепло озарены,
                                                                   И в душу снова просятся
                                                                   Пленительные сны.

        Из нежности, из вербного счастья вырезаются строки, играют они тончайшими полутонами, оттенками; и жемчужные отливы вспыхивают драгоценно.
       Каждого поэта сопровождает свой, превалирующий цвет, или цвета: если у Тютчева это зеленый, фиолетовый, лиловый, то Фет - весь именно на жемчуге и перламутре, с их отливами, разводами, с тенями утреннего неба…
        Но вот возникающая тема смерти дана скорее мощно, чем изящно:

                                                           Слепцы напрасно ищут, где дорога,
                                                           Доверясь чувств слепым поводырям;
                                                           Но если жизнь - базар крикливый бога,
                                                           То только смерть - его бессмертный храм.

        Тут, кажется, изящество, столь характерное для Фета отступает на второй план - больно важна философия, и именно она, через образы художественности, позволяет поэту найти только свое, неповторимое определение смерти.
        Фет чувственный поэт: любовь раскрывается с замиранием дыханья, с тайным трепетом в его стихах: В моей руке такое чудо - твоя рука. А на земле два изумруда, два светляка.
         Картина психологического восприятия чувства более чем впечатляющая, и завораживает она сколько бы времени ни прошло, как бы не менялись люди…
         Шумят весенние дожди Фета, звучат его романсы, полыхают свечи бала…
        Музыка и мысль - два определяющих начала - были подняты поэтом на новую высоту в русской словесности, и ее уровень обозначает меру посмертного признания Афанасия Фета.

2

         Сердце прошепчет Аве Мария; сердце пульсирует стихом, и созвучия его будут волнующе-необыкновенны:

                                                                 Ave Maria - лампада тиха,
                                                                 В сердце готовы четыре стиха:
                                                                 Чистая дева, скорбящего мать,
                                                                 Душу проникла твоя благодать.
                                                                 Неба царица, не в блеске лучей,
                                                                 В тихом предстань сновидении ей!

                                                                 Ave Maria - лампада тиха,
                                                                 Я прошептал все четыре стиха.

        Не самое известное стихотворение Фета: и вместе - характернейшее: и избытком тайны, и музыкой, вектором ведущей в запредельность, и мускульной краткостью…
       Обойтись, сочиняя, одними существительными: не просто щегольство мастерства, но возможность нового построения стиха: «Шепот. Робкое дыханье…» - ведь существительное происходит от понятия «суть», а стих и должен работать с самой сутью жизни.
         Фет много знал о жизни: и отчаяние, и философия, и крепкое помещичье хозяйство.
         Разные доли, и каждая густо окрашена, сильна.
         Фет вводил много психологии в стихи, предчувствуя грядущие временные изломы.
         А сравнения, вспыхивающие озарениями, отличались такой необычностью, будто проникали в области стиха, предварительно коснувшись бездн метафизики:

                                                               Тускнеют угли. В полумраке
                                                               Прозрачный вьется огонек.
                                                               Так плещет на багряном маке
                                                               Крылом лазурным мотылек.

         Красота сама по себе улучшает пространство, хоть и не людей, но всё же…
        Красота, сгущенная в стихах Фета, не имеет временнЫх категорий, облучая и сегодня реальность - какой бы ни была.

3

          Наша воля условна - обстоятельства сильнее.
         Мир, известная нам юдоль, есть в большей степени наше представление о нем, чем следствие нашей воли.
          Можно ли предположить, что Фет переводил от скуки?
        Он перевел Фауста, и вечный доктор, входящий в контакт с веселой, коварной потусторонней силой, представлен под иным углом, нежели потом - у Пастернака.
        Он переводил язвительного, метафизического и такого лиричного Гейне, и буйного, живущего в совершенно не представимом мире Анакреонта: пела сама Древняя Греция как будто; пела, играя пирами и отсвечивая желтоватым мрамором.
       Он снова переводил Гейне, чередуя его с Гёте, олимпийство которого словно уравновешивалось его же избыточным темпераментом.
          Он переводил мало известного в России Даумера, делая его русским, домашним…
         И возникал, вырисовывался горою мысли Шопенгауэр: скептик, очевидно не слишком любивший жизнь, отдавший дань представлению: нашему о мире, в больше степени, нежели воле, которая и вообще-то условна.
        Он переводил Шиллера, Мицкевича и Рюккерта: они играли жемчужным звуком и многообразием словесных оттенков: они пели по-русски, и мировой дух благосклонно внимал этим песням…

4

        Про победу, или отсутствие оной не ответит даже Alter ego: сколько ни восстанавливай первые образы оного:

                                                      Как лилея глядится в нагорный ручей,
                                                      Ты стояла над первою песней моей,
                                                      И была ли при этом победа, и чья, -
                                                      У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?

       И финал стихотворения, уводящего тропою в запредельность, поражает ощущением провИдения:

                                                       У любви есть слова, те слова не умрут.
                                                       Нас с тобой ожидает особенный суд;
                                                       Он сумеет нас сразу в толпе различить,
                                                       И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!

        Серебряная музыка Фета остается легкой, каких бы тематически тяжелых вестей, или явлений она не касалась: стих должен быть таковым, только такие свойства обеспечат ему возможности полета.
        Бабочка тут подойдет больше: хотя некоторая зигзагообразность ее полета и обеспечена природой: словно у стиха больше возможностей - может сгладить любую шероховатость:

                                                       Ты прав. Одним воздушным очертаньем
                                                       Я так мила.
                                                       Весь бархат мой с его живым миганьем -
                                                       Лишь два крыла.
                                                       Не спрашивай: откуда появилась?
                                                       Куда спешу?
                                                       Здесь на цветок я легкий опустилась
                                                       И вот - дышу.

        Дыханье, мерцанье - или миганье: каталог моментов…В сущности, и жизнь не более, чем оный…
        Разворачиваются панорамы стихов Фета, вобравших действительность богато: со всем ее бархатом закатом и муаром сумерек, с тонкими отливами душевных переживаний, с ощущением чуда…
         Любого - ибо их много: В моей руке - какое чудо! - твоя рука…
         И светляки, превратившиеся далее в изумруды, подтверждают природу чудесного в мире…
        Заглядывание в бездны чревато, но ежели проводить их через нежную музыку: ничего, сердце выдержит, душа обогатится…
        Душа обогащается, внимая песням Фета (недаром и фамилия его рифмуется со словом «свет»!): таким, будто поймано нечто нежно разлитое в воздухе: во все века; поймано так, что сомнений не остается в чуде жизни.

5

        Фет в исполнение Нагибина - в недрах рассказа, посвященного поэту - предстает помещиком таким же незаурядным, как и сочинителем.
        Рачительно созидается хозяйство его, и даже установка бильярда становится серьезным, требующим сосредоточенного внимания, мероприятием.
        Вероятно, Фет таковым и был: серьезным во всем, крепким, по-хорошему уверенным в себе, и если и била его жизнь, или теснила невниманием - то… что уж тут поделать: слепота рока известна, и требуется определенное фаустианство, чтобы противостоять ему.
        Фауст заходил к Фету запросто: поговорить, послушать стихи, и мрачный Шопенгауэр глядел на них сумрачно из угла…

6