ВОЗВРАТ                                             

 
   
Сентябрь 2013, №9   
 
 
Литература и Жизнь___________                                              Борис Клейн         
                               
                  

            Перечитал недавно очерки писателя В.Розанова. В начале XX века он выступил с предупреждением, что русская литература накличет революцию. А после свержения царизма с горечью заметил: “Прав этот бес Гоголь”. Сейчас кое-кто тоже причисляет классиков к виновным в кризисе российской государственности. Это стало своего рода традицией.
    Но может, и вправду от этих гениев исходила “бесовщина”? В гоголевской биографии немало мистики. Возьмем 1842 год, когда выходит собрание его сочинений, публикуется первый том “Мертвых душ”. Победа духа! А дальше - почти полная тишина. Десятилетие сожженных рукописей, добровольных голодовок, душевной болезни, и гибели взаперти (1852).
            Могут заметить: а как же с его книгой публицистики? Вышла книга, но оказалась, по мнению многих современников, провальной. В моем же представлении, это вообще не он.
            Меня не оставляет проблема, поднятая давно, но, по-моему, не снятая до сих пор:


                                           ПОЧЕМУ  ЗАМОЛК  ГОГОЛЬ

             Он страстно хотел понять, в чем смысл существования самого большого в мире государства. И неотступно размышлял над судьбой Российской империи.
             Слова из “Мертвых душ”, памятные со школьных лет: “…Птица - тройка, кто тебя выдумал? Знать у бойкого народа ты могла только родиться… Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься?.. Остановился пораженный божьим чудом созерцатель… Что значит это наводящее ужас движение?”
              Гоголевские творения проникнуты восторженным отношением к русскому народу. Николай Васильевич не таил своего преклонения перед народной сметкой, размахом, смелостью в бою, перед богатством национальных характеров и типов, несравненной выразительностью языка… И т.д.
              Это общеизвестно. Меньше замечают иной настрой.
            Перо сатирика рисует не только образы косных помещиков или жадных чиновников; не обойдена на страницах его сочинений массовая суетливая бестолочь. Ему бросалось в глаза крайнее невежество простонародья: крепостная девочка-подросток даже “не знает, где право, где лево”.
            Грустен крестьянский мартиролог, мысленно составленный Чичиковым. Это перечень людей, уверенно начинавших свое дело, но затем сгинувших понапрасну. И ставятся вопросы неизвестно кому: “…Какою смертью тебя прибрало? в кабаке ли или середи дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз? “
             Вереница нелепо загубленных. Плотник Степан Пробка, который взмостился “для большого прибытку” под церковный купол, оттуда шлепнулся оземь. Ему на смену сразу полез дядя Михей. Или так: мастеровитый сапожник, открывший свою лавочку, забросил ее, чтобы пойти “попивать да валяться по улицам”.
              Другой добрый молодец, как будто успешно промышлявший извозом, тоже почему-то свихнулся. “На дороге ли отдал душу, или уходили тебя твои же приятели …или, может, и сам, лежа на полатях, думал, думал, да ни с того, ни с другого заворотил в кабак, а потом и прямо в прорубь, и поминай, как звали. Эх, русский народец! Не любит умирать своею смертью!” (“Мертвые души”, глава VII)
              Сначала царская цензура вообще запретила публиковать поэму. После доработки сомнительных мест и обращения автора с письмом к министру просвещения Уварову, ее выпустили в свет.
              С той поры не переводятся критики, упрекающие классика в предвзятости - по отношению не к какому-нибудь отдельному сословию, но ко всей стране. Словно Николай Васильевич, изображая без прикрас “русский народец”, преступал какие-то священные национальные догматы.
   Мне думается, источник подобных попреков - традиционное недопонимание творчества Гоголя. Как будто не хотят замечать, что именно он впервые подметил у некоторых русских людей тягу к самоуничтожению. Признаки этой беды почему-то не вошли в историческое самосознание. А людская пагуба оказалась устойчивой к переменам, она как бы переползала из одной эпохи в другую, и добралась из имперского прошлого в XXI век. Ни для кого уже не тайна, что в России вымирает население, большей частью коренное. Почему же коса смерти подрезает такое количество совсем не старых людей? Кремлевский лозунг, взывающий к “сбережению народа” напоминает о гоголевских персонажах, тоже озабоченных хилостью своего крепостного персонала.
   “- Да, конечно, мертвые, - сказал Собакевич, торгуясь с Чичиковым … - впрочем, и то сказать, что из этих людей, которые числятся теперь живущими? что это за люди? Мухи, а не люди”.
    Сколько их теперь, только “числящихся живущими” … Но кто делает выводы из художественных и социологических открытий Гоголя?
    Бывает, что даже внимательно читая гоголевский текст, мы не улавливаем “дух” сочинения. Принято думать, например, что с течением времени введена в надлежащий смысловой контекст история капитана Копейкина (в том виде, как она публикуется в “Мертвых душах”). Только недавно до меня дошло: это заблуждение.
              Гоголь написал своему другу Прокоповичу 8 апреля 1842г.: по поводу цензурных хлопот: “Выбросили у меня целый эпизод - Копейкина, для меня очень нужный, более даже нежели думают они. Я решился не отдавать его никак. Переделал его уже так, что никакая цензура не может придраться…”
    Суть дела в том, что герой войны 1812 года, потерявший в сражении руку и ногу, хлопочет в Петербурге о пенсии. Бездушный вельможа отказывается позаботиться об инвалиде, высылает его из столицы, и тем толкает на путь разбоя. На этом обрывается повествование, доступное советскому массовому читателю.
     Американский же переводчик Bernard Guerney (настоящее имя Бернард Абрамович Бронштейн, уроженец Николаева и родственник Л.Д.Троцкого) пошел дальше. Он обратился к одной из неопубликованных гоголевских рукописей, чтобы перевести ее на английский и ознакомить читателей США (в приложении к основному тексту) с дальнейшей историей Копейкина. Кстати, этот перевод “Мертвых душ” считается лучшим; его высоко оценил писатель В.Набоков.
              Итак, чем занялся инвалид первой Отечественной в ту пору, когда его страной одержана была победа, но человеческая жизнь в России не стоила и ломаного гроша? Вынужденно став вожаком шайки разбойников в рязанских лесах, Копейкин с сообщниками грабил - но не всех, не каждого, встреченного на большой дороге. А нападал только на казенные обозы; иначе говоря, опустошал государственный карман.
             Узнав же, что какая-нибудь деревня собирается уплатить налоги, тотчас отправлялся туда. И, получив от старосты деньги, выдавал по форме расписку: мол, налоги собраны полностью.
               Для поимки злодея отряжены были целые отряды войска, но тщетно, ему каждый раз удавалось обманывать погоню. Все же настала пора, когда у него собралось уже много денег, а между тем, скрываться становилось все труднее. И вот он решился бежать подальше - вон из России. Оказавшись же за границей, направился наш беглец в Соединенные Штаты Америки.
             (Оказывается, к Гоголю восходит и этот вариант уклонения от политических преследований).
             Попав в США, Копейкин стал писать (кстати, не имея на то по своему чину никаких прав) красноречивые письма самому государю. В них он заверял императора, что только необходимость вынудила его к предосудительным поступкам. А как, мол, было поступить иначе, если он, жизни не жалея, кровь проливал за отечество, но не заслужил, выходит, даже куска хлеба. И вот капитан попросил не наказывать своих друзей и товарищей, невинных людей, которых втянул в это дело.
              Также он выразил надежду, что в будущем ни один раненый ветеран не останется без пропитания и заботы (подобно тому, как с ними обращаются теперь).
              Это вроде подействовало. Государь был настолько тронут его словами, что будто бы велел приостановить следствие о захваченных разбойниках, и в то же время распорядился создать комитет по улучшению участи раненых и инвалидов - с таким расчетом, чтобы превзойти в этом даже Англию и другие просвещенные нации.
              Можно предположить,- написано было в рукописи, - что забрав все свои деньги из Соединенных Штатов, капитан Копейкин вернется к нам, чтобы еще раз попытаться осуществить свой новый проект…
              На этом история оборвалась. Какой намечался проект - уже не узнаем. (Dead Souls. Nikolai Gogol. - Yale University Press, pp.275-277)
              Разумеется, Гоголь не был никаким бунтовщиком. Как-то не вяжется с его именем современная лексика (диссидент, инакомыслящий и тому подобное). Не знаю, была ли у него вообще какая-то устойчивая система политических взглядов.
              Но ведь чем-то он явно обособлялся от других даровитых людей, занимавшихся на рубеже 1842 года русской литературой! Ему свойственно было, я бы сказал, беспримерное “инаковидение” - сочетаемое с поразительной свободой высказываний.
              И тут нельзя не заметить, до чего терпимой оказалась к нему николаевская власть: ни разу не посадила.
              Я тут вовсе не сгущаю краски. Цензор А.В.Никитенко (кстати, это он пропустил в печать “Мертвые души”), не единожды за свои служебные упущения отсиживал срок на гауптвахте по личному распоряжению Николая I. За публикацию неугодных начальству стихов, редактор “Литературной газеты “, поэт А.Дельвиг был доставлен с жандармом к Бенкендорфу. Главноуправляющий III Отделением грубо сказал, “что он троих друзей: Дельвига, Пушкина и Вяземского, уже упрячет, если не теперь, то вскоре, в Сибирь”. (А.В.Никитенко. Дневники, т.1. Комментарий)
              А вот великому сатирику как будто все сходило с рук. Не потому, наверное, что начальство переполняли добрые чувства по отношению к нему. Видимо “верхи” просто не дозрели до того, чтобы испытать ужас от его откровений.
             Вообще-то есть свидетельства, что некоторые сиятельные лица относили его произведения к разряду “лакейской литературы”. Да и сам император был нетверд в произношении его фамилии: как-то назвал “Гогель”.
              Сомнения же насчет благонадежности его репутации перешли в современность.
             Видимо, человеку ученому труднее других избежать самоочевидного просчета. Таких случаев немало. Обращаюсь к работе крупного постсоветского историка быта и общественных нравов В.Похлебкина. В ней, между прочим, читаю, что никто из русских классиков не смотрел на историческое развитие своей родины столь пессимистично, как Гоголь. “Это объяснялось не только иной психологией Гоголя как личности, но и тем, что для него Россия была не совсем родина, а как бы полуродина (о чем он в то же время не мог заявлять открыто). Отсюда вся та двусмыслица в фразах, коллизиях, ситуациях…”
              “Отсюда”, иначе говоря - от недоброго “малоросийского” взгляда. Или, как прямо выражено в этом тексте, от желания писателя “скрыть истинность тех или иных замыслов”.
А вовсе не от российских реалий, от постижения основ национального характера. Когда дается подобная трактовка писательской мотивации, ему не сдобровать.
             Гоголь считался с угрозой морального давления среды, и загодя выстраивал в своем главном произведении самозащиту от “так называемых патриотов”. Они, писал Николай Васильевич, “спокойно сидят себе по углам”, устраивая судьбу за счет других. Но как только “появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут из всех углов, как пауки, увидевши, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: “Да хорошо ли выводить это на свет..? А что скажут иностранцы?”
              Предчувствие его не обмануло. Не истекло и года после выхода “Мертвых душ”, как в Париже выходит разоблачительная книга маркиза де Кюстина “Россия в 1839 году”. Ей суждено было произвести шокирующее впечатление на международное общественное мнение (она и теперь не оставляет равнодушными читателей).
              Ровно через неделю после ее выхода, в мае 1843г. агент III Отделения во Франции Яков Толстой пересылает экземпляр своему начальству в Петербург. Там на книгу маркиза сразу наложено строжайшее запрещение. Император, посовещавшись с ключевыми министрами, создает некий секретный комитет “по Кюстину”.
             Есть сведения, что, несмотря на запрет, в образованных кругах российского общества крамольное издание циркулировало почти свободно.
              Можно полагать, что Гоголь узнал о содержании этой книги еще до ее публикации. Ведь сам автор-француз многократно выступал в Париже с публичными чтениями наиболее выразительных отрывков своего трактата. Разговоров по этому поводу велось в свете немало.
              Николай Васильевич, живя во Франции и Италии, общаясь с Адамом Мицкевичем и его кругом, а с другой стороны, поддерживая связи с В.Жуковским и другими деятелями, имевшими доступ к российскому императорскому двору, не мог оставаться в неведении о столь громком общественном скандале.
             “У русских, - писал Кюстин, - есть лишь названия всего, но ничего нет в действительности. Россия - страна фасадов. Прочтите этикетки, - у них есть цивилизация, общество, литература, театр, искусство, науки, а на самом деле у них нет даже врачей… Если же вы случайно вызовете живущего поблизости русского врача, то можете считать себя заранее мертвецом”.
               Даже по одному этому фрагменту можем судить, как силен обличительный пафос книги, и насколько зыбкой выглядит там грань между правдой жизни и авторской натяжкой.
              Но позволю себе обратить внимание на другое. Мне довелось обнаружить поразительные сближения французской критики российских порядков с гоголевской сатирой.
              “Страна фасадов”…Это написано в книге Кюстина “Россия в 1839 году”. Но еще раньше анонимный автор статьи “Император Николай”, помещенной в газете “Revue de Paris”, 1833г., называл Санкт-Петербург театром, где кругом столько обмана, что разглядеть что-либо толком можно лишь из первых лож. Сотрудник французского посольства Серее писал 14 августа 1835г., что “Николай превратил свою империю в декорацию, украшающую театр, на котором император призван играть главную роль; все его внимание обращено на зрителей…”
               Такие сравнения призваны были подчеркнуть мнимость, иллюзорность российской жизни. (“Россия в 1839г. Т.1, комментарии).
               Теперь посмотрим, как этот мотив театральности проявляется у Гоголя - скажем, в повести “Невский проспект” (первая публикация в 1835г.): “О, не верьте этому Невскому проспекту! … Все обман, все мечта, все не то, чем кажется!.. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект…”
               Еще одна выразительная параллель. Выше процитирована убийственная оценка Кюстиным состояния русской медицины. Как бы перекликаются с ней реплики персонажа из гоголевского “Ревизора”, попечителя богоугодных заведений Земляники: “…Лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет… С тех пор, как я принял начальство, может быть вам покажется даже невероятным, все, как мухи, выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров…”
   Можно ли усматривать здесь какие-то заимствования? Не думаю. Скорее перед нами явление, которое в науке относят к процессу взаимосвязи культур: “идеи, носящиеся в воздухе”.
              Исследователи сравнительно недавно проникли в секреты упомянутого комитета “по Кюстину”, созданного Николаем I. Главное, что побуждало к действиям окружение царя - стремление побыстрее дать публичный отпор наветам злонамеренного иностранца. Однако несколько охранительных брошюр, спешно написанных русской агентурой, не выглядели убедительными для мировой общественности.
              И вот, располагая сведениями, что знаменитый французский писатель Оноре де Бальзак нуждается в деньгах, тайные советники царя вознамерились сделать его своим “агентом влияния”, поручить за высокое вознаграждение написать книгу против Кюстина. Не случайно он и оказался в Петербурге в нужное время (прожил там с августа по октябрь 1843г.) Но тут парижские ищейки каким-то образом пронюхали о готовящейся при русском дворе сделке; сведения о ней попали во французскую печать. Поэтому кандидатура Бальзака на роль “чистильщика” имперской репутации сразу отпала.
              Надо отметить, что в образованном обществе кюстинские инвективы встретили весьма неоднозначные отзвуки. Наряду с признаниями, что в его книге содержится горькая правда, русские увидели в ней и допущенные автором ошибки, иногда от незнания языка, а отчасти ввиду враждебного отношения к их стране.
              Действительно, после разгрома польского восстания 1830-31г.
г. имперская мощь вызвала испуг в западных столицах, там все громче раздавались призывы обуздать “жандарма Европы”. А дальнейшие события (например, подавление царскими войсками венгерской революции) только усиливали страх и ненависть к империи.
              Николаю Васильевичу официальных упреков на родине не делали. Но разговоры, опасные для него, частным образом велись. Так, славянофил А.Свербеев говорил по поводу читаемых везде “Мертвых душ”, что Гоголь опозорил Россию, выставив ее в таком виде перед Западом. Он делал то же, что и Кюстин, но тот ведь француз, шаромыжник, а этот свой, русский.
              Между тем, Гоголь просил у казны денег - и по секрету получил их. Принятие русскими литераторами денежной помощи от “своего” правительства не считалось зазорным. Но есть любопытный аспект, подмеченный в свое время выдающимся писателем В.Г.Короленко: негласные условия, на которых выплачивалось официальное пособие Гоголю.
              О них можно судить по высказываниям самого близкого к нему человека из великосветских кругов А.О.Смирновой (Россет). Последняя смотрела на помощь императора, как на возможность для автора закончить “Мертвые души” в “новом направлении”. По поводу уже опубликованного первого тома поэмы она высказывалась в письме Гоголю неодобрительно: “Не оставьте нам только первые плоды незрелые, или выходки сатирически огорченного ума”. В другой раз она писала еще резче: “Ваши грехи уже тем наказаны, что вас непорядочно ругают, и что вы сами чувствуете, сколько мерзостей вы пером написали“. (Эти последние слова она даже выделила курсивом.)
            По убеждению Короленко, подобные суждения придворных кругов были отголосками мнений Николая I. Царь содержал писателя как верховный благотворитель, но также не без расчета, что тот искупит свою вину за “мерзости” и покажет другой, светлый облик империи (В.Г.Короленко. Трагедия великого юмориста…)
              Как известно, ничего из этого не получилось: героям поэмы так и не довелось “исправиться”.
              Много написано о гоголевском религиозном мистицизме, о развивавшейся у него душевной болезни. Это все было так, но представим на его месте даже здорового человека. Он ведь жил в условиях сильнейшего, беспрерывного стресса. Люди, близкие ко двору домогались от него публикации желаемого ими продолжения “Мертвых душ”; но как пойти на такой компромисс? Инстинкт великого мастера восставал против насилия над правдой. Он писал одну главу за другой, а вскоре уничтожал написанное. Так что сохранились лишь немногие фрагменты.
              Вместо грандиозного завершения поэмы, он выпустил книгу “Выбранные места из переписки с друзьями”. Демократическая критика (письмо Белинского к Гоголю 1847г.) беспощадно заклеймила фальшь, увиденную в ней.
              В свою очередь, власть нанесла страшной силы удар по его психике.
              22 декабря 1849г. на Семеновском плацу в столице были поставлены под расстрел двадцать три члена кружка петрашевцев, в их числе писатель Ф.М.Достоевский. Как гласил приговор: “За участие в преступных замыслах, распространение одного частного письма, наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти…”
             Федор Михайлович действительно читал на собрании кружка то запрещенное письмо В.Белинского, получив за преступление расстрел (в последний момент, уже на эшафоте, замененный на каторгу).
             Подлинник злополучного письма в бумагах Гоголя не сохранился. Кто его уничтожил, можно только гадать; образованная Россия унаследовала только списки (до сих пор по ним и читают).
              Казалось бы, лиератору, резко порицаемому знаменитым критиком за чрезмерную верноподданность, не было причин тревожиться за себя. Но ведь осудили других людей, повели на казнь за чтение как раз того письма, которое адресовано было ему лично. Выходит, это он дал повод для пролития крови. Как такое выдержать? Бедный приготовлял себя к смерти, которой вскоре дождался.
             …А ныне все ширится интерес к нему во всем мире. Новых читателей сильнее притягивает неведомое им. Но и текст, знакомый в деталях, может внезапно предстать в другом свете. Как это на днях произошло со мной, после просмотра по интернету старого фильма-спектакля “Ревизор”.
             Год выпуска 1952 - поздний сталинизм. И вправду, жуткое время. Но какой талантливый постановщик тогда работал (В.Петров), какие великолепные актеры играли: Толубеев, Яншин, Грибов, Гарин! И наверное, настоящее открытие той театральной эпохи, Игорь Горбачев в роли Хлестакова.
             Помню яркий дебют Игоря в 1949 году, в Актовом зале Ленинградского университета - еще как актера Студенческого театра. Мы не случайно так бурно аплодировали ему: спектакль потом победил на Всесоюзном смотре, а “нашего Хлестакова” пригласили на большую сцену. (И.Горбачев сделал хорошую карьеру, но, к сожалению, своего первого феноменального успеха не повторил).
               Что меня особенно поразило в фильме-спектакле, они бережно донесли до зрителя каждое гоголевское слово; ничего не приглушили. Играли так, чтобы не выпячивать пороки, но и не прятать их. Все сказанное ими навсегда входило в сознание. А ведь в тогдашних залах сидели настороже и сталинские держиморды.
             Как тут не припомнить придуманную именно в те годы, ставшую вечной эпиграмму Юрия Благова:

                                                         “Мы за смех. Но нам нужны
                                                     
     подобрее Щедрины,
                                                     
     И такие Гоголи,
                                                      
    чтобы нас не трогали”.

              Сравниваю события минувших дней с недавним гоголевским юбилеем (200-летием со дня рождения). Собрания сочинений не издали, музея в столице не открыли…Этим хозяевам страны уже никакие Гоголи, видимо, не нужны. Вот когда по-настоящему “востребовано” его молчание.
               Что до театров - лучше не вспоминать. Я начинал смотреть несколько телепостановок “по мотивам”, но бросал это занятие. Играть почти разучились, зато режиссерская “сверхзадача” не вызывала сомнений: им приказано было любым способом улизнуть от темы взяток, вот они и старались потрафить.
               На сценических подмостках присутствия гения как-то не ощущается.
               Зато в реальной жизни он одерживает триумфы. Выходят ли ораторы на думскую трибуну, проводятся ли заседания главного городничего с пособниками, гуляют ли “купцы” с прихлебателями, судачат ли “дамы, приятные во всех отношениях” - они оттуда. На глазах у всей России живут и здравствуют гоголевские типы и типчики.

                                                                                                                © Б.Клейн
     Иллюстрации А.Агина
и П.М.Боклевского

               Предыдущие публикации и об авторе - в Тематическом Указателе в разделах "История",                                                             "Литературоведение", "Биографические очерки"        

                     
   НАЧАЛО                                                                                            ВОЗВРАТ