|
|
Солнечность заливает террасу.
Ощущение такое, что эту солнечность
- расплавленное золото солнца,
можно черпать ведрами. Солнечные лучи сквозь ветви виноградной
беседки, подобно ворам, прокрадываются на стол и все что на столе
вдруг становится слитками золота, и вспоминается миф о царе Мидасе,
который к чему бы не притрагивался - все становилось золотом, но то
было его проклятье, ведь он даже поесть не мог, потому что и сама
еда для него становилась золотом. А здесь лето. Южное лето, рай. Вот
наблюдаю как младшая мамина сестра, совсем еще молодая, тетя Тая,
тетей мы ее и не зовем, она только школу закончила, варит на
веранде на маленькой газовой плитке абрикосовое варенье. На ней
халатик желтенький с красными маками.
Золотоногая загорелая Тая
варит варенье. Вспомнилось мне Гомеровское «медноголовая дева»,
только я еще прибавляю - в панаме. Ярко-каштановые волосы Таи в
лучах солнца и правда кажутся медными. Желтая панамка смешно
скосилась набок и мне кажется сейчас она свалится в таз с вареньем.
Но Тая, кажется, не чувствует этого, она увлечена самим
процессом. Бархатно-золотые абрикосы медленно распариваются в тазу.
Тая пробует абрикосы и вот один случайно выронила на пол. Золотой,
он тут же покатился шариком, а за ним увязалась желто-черная пчела -
охотница за солнечным абрикосом, к ней присоединились еще пара-
тройка подружек. На террасе жужжание, то ли от пчел, то ли от
медленно кипящего варенья. Откуда-то на террасу вылез мохнатый
абрикосово-рыжий кот Матвей, ему, с его повышенной лохматостью,
жарко в это время. А я думаю: «И кот абрикосовый!, кажется, сегодня
здесь все золотое как в сказке».
А кот, между тем, уселся у корытца и умывается бархатной
лапкой. Зовет гостей, по своим приметам. А будут ли гости? И гости долго
себя ждать не заставили, тем же вечером явились. «Кетце Матвик,
кетц!» - звали гости рыжего кота. Это по-немецки. Гости приехали из
Берлина. Двадцатисемилетний Клэменс и его мать Анне-Роза. Мама еще
с детских лет переписывалась с Анне-Розой и вот теперь, наконец-то,
пригласила к себе в гости зарубежную подругу. Клэменс тоже оказался
рыжим, почему-то в то лето, так забавно все оказывалось каким-то
солнечным: рыжим, или золотым, к тому же был высокосный год - год
активного солнца. И Клэменс сразу, я это заметила, как-то запал на
медноголовую нашу Таюшку. Я наблюдала как они вдвоем ходили купаться
на море. А море кипело и переливалось под солнцем, словно шкура
леопарда. Клэменс, в каких-то светло-кофейных плавках, весь бледный,
почему-то еще не успел загореть, выдвинул ястребиный, правильный нос
в просвет прозрачно-зыблемых акаций, в зарослях которых Таюшка
снимала свой желтый в красных маках халатик, и уже в купальнике
расцветки под леопардицу, направилась по бархатному песочку к морю.
Море и Таюшка словно звери одного прайда. Они понимают друг друга.
Клемэнс же выглядит на пляже нелепо, как клоунчик. Он биолог по
профессии, а еще точнее, бактериолог, изучает какие-то там бактерии.
Он говорит что недавно защищал научные труды, а теперь ему нужно
защищать себя. От чего только, мне не понятно, я еще многого тогда
не понимала, в детстве редко задумываешься, часто просто
наблюдаешь, а понимание приходит потом, во взрослой жизни. И я
смотрю на Клэменса, солнце бросает свои лучи на его очки и Клэменс
от этого кажется каким-то загадочным, даже зловещим. А море
прозрачно-зеленое, в леопардовых блестках, подмигивает всей
поверхностью, ударяясь о берег звонкими всплесками. А нежное,
хрупкое, будто стеклянное небо, в соединении с морем, тоже кажется
золотисто-зеленым. Клэменс снимает очки и я вижу, что он тоже
зеленоглазый, как море. А оно переливается драгоценными изумрудами,
а набегающие волны шумят, словно смеются над чем-то только им
известным. Клэменс прыгнул в воду с шумом и распластался в воде,
худой, бледный, как большая морская звезда, наверное он так пытался
понравиться Тае.
А я не спешу в воду, я пока что на берегу собираю
камешки. Вот нашла ноздреватый с зияющей дырой, говорят счастливый.
И я смотрю сквозь эту дыру на море - необыкновенный ракурс. А
Клэменс все плавает рядом с Таюшей и любовно засматривается на нее.
А она рыжая, золототелая. В глаза ее будто вставлено по огромной
бирюзе, а из глаз исходят яркие лучи счастья, губы смеются. Я же
копаю бархатистый светлый песок перламутровой раковиной, а потом
крошу ее, словно разрушаю какие-то свои розовые перламутровые
идеалы. И мне весело, когда раковина шуршит под ногами, нет уже
перламутра, нет очарования - есть лишь голая истина, простая и
безыскусная.
А Таечка с Клэменсом не остались вместе. Их любовь была как
память о море в старой раковине - когда приложишь к уху - то слышно
море, а уберешь и нет ничего.
Но прошло много лет и они все-таки увиделись снова,
постаревшие, заматеревшие. Тая - мать троих детей, у Клэменса не
случилось брака, хотя утверждает, что где-то есть незаконорожденный
сын.
А на веранде, в новое лето, в их встречи снова варили
абрикосовое варенье. Снова вились пчелы, на горшке сидел Таин сын и
мусолил оранжевого сахарного петушка на палочке. Клэменс что-то
снова говорил о любви, называя Таю «Любимочка!». Но Тая только
смеялась, поздно, Клэменс, поздно. Но Клэменс шутил: «Я все-таки
неизбежен как климакс, ни куда от тебя не денусь, тем более, ты
теперь одна без мужа, так что забирай меня всего, к тому ж я так
люблю абрикосовое варенье и твои абрикосовые волосы и веснушки,
Тая».
©Е.Черняева
Предыдущие публикации и об авторе
- РГ
|
|
|