|
|
За Эмили Дикинсон
водилось много странностей. Это ее
неизменное
белое
платье или замкнутый образ жизни, когда она даже с друзьями
разговаривала
из-за полуоткрытой двери. Наконец, главное, - поэтесса,
впоследствии
признанная гением американской литературы, при жизни так и осталась
практически никому неизвестной. Впрочем, лучше, чем Оскар Уайлд об
этом не
напишешь, а посему я хочу ограничиться в своем вступлении самыми
необходимыми замечаниями, касающимися странности ее стихов, да и то
лишь в
той степени, в какой это затрагивает переводы.
Уже немало было написано об особенностях пунктуации в стихах
Дикинсон.
Прежде всего - об употреблении тире. Утверждалось, что тире для
Дикинсон -
это более тонкий инструмент ритмического деления, дополнительное
средство
смысловой структуризации, просто универсальный заменитель всех
остальных
знаков препинания. В ее текстах при желании можно отыскать столь же
много
примеров, подтверждающих любую теорию, сколь и случаев, говорящих о
том, что
все эти тире свидетельствуют исключительно о психическом состоянии
спешки и
нетерпения, что они являются своеобразными ускорителями письма и, я
бы
сказал, мысли. Кроме того, давно подмечено, что поэты любят тире, в
то время
как люди ученые предпочитают двоеточия.
Не больше смысла видится мне и в углубленном анализе употребления
строчной или прописной буквы в начале слов. Почему Бог или Смерть во
всех
стихах написаны с прописной - предельно ясно, но зачем в
стихотворении 508
писать с прописной слово Куклы рядом со словом церковь, написанным
со
строчной, объяснить невозможно ничем, кроме как небрежностью и той
же
спешкой. Для переводчика в этих тире и заглавных буквах важно только
одно -
они есть, и они сообщают стихам тот неповторимый вид, который они
имеют.
Что же касается особенностей синонимических рядов в поэзии Дикинсон,
просодических характеристик, структур катренов, всевозможных синкоп,
ассонансов и диссонансов, а также сочетания новаторства и
традиционности,
то, признаюсь, что это слишком специальная для меня тема.
Рассуждения же о
способах адекватной передачи всего этого в русском переводе наводят
на меня
тоску. Ее стихи написаны достаточно плохо, чтобы еще и нарочно
коверкать их
по-русски ради сохранения какой-нибудь специфики синтаксических
моделей.
Если бы я мог, я вообще написал бы все это иначе, лучше. Но я не
могу.
Поэтому и занимаюсь переводами.
Нет у меня охоты рассуждать и о культурно-историческом значении
поэзии
Эмили Дикинсон. Это тема слишком для меня общая. Для великих поэтов
и без
того заготовлено много дежурных слов. Эмили Дикинсон говорила с
вечностью!
По отношению к американке эта фраза встречается чаще всего. Я ничего
не хочу
говорить о вечности. В любом случае, наиболее цитируемые строки
Дикинсон -
о Письмах Миру, о Душе, Запирающей Дверь, об Экипаже Кавалера-Смерть
-
кажутся мне ничуть не более глубокими, чем стихи о цветах и бабочках
-
совсем простые и детские.
С моей точки зрение одно из главных достоинств ее стихов состоит в
том,
что их очень много и они почти все одинаковые, как камешки на берегу
моря.
По отдельности они имеют мало ценности. Но все вместе производят
странный
эффект - что-то вроде пустого пляжа, одинокой фигуры на берегу...
Короче,
вечность.
Перевод - это игра. Разумеется, во всякой игре есть смысл. Будь то
удовлетворение собственных амбиций или решение высоких задач
исследовательского или культурного свойства. Но и это игра. И
подлинный
смысл ее играющему неведом. Лично мне всегда нравилось перебирать
камешки на
берегу. Ходовой ценности в них - никакой. Красивыми они становятся,
только
если смочить их в море людской сентиментальности или поместить в
аквариум -
в искусственный мирок с покупными золотыми рыбками. Причем самым
красивым
все равно покажется бутылочное стеклышко.
ПЕРЕВОДЫ СТИХИ
ВОЗВРАТ
|
|
|