/подробности - в программах Новостей/

                     * * *
Во время безоглядного вранья
жила обманом легкая погода,
голубоглазым лужам февраля
чужих забот определив по горло -
ловить в аплодисменты ток толпы,
быть контрапунктом первой редкой пыли
и омывать, как грешница стопы
Христа, колеса всех автомобилей.

Во время безоглядного вранья
на перекрестках сплошь часы спешили,
и, забежав ненадолго, друзья
глаза при разговорах отводили.
Скворцом придуривался попугай
в витрине громкой зоомагазина,
а содержание пакетов "Чай"
китайской радиацией грозило.

В котел всеобщий свой весомый пай
вносили службы радио и теле,
и, заступив безумия за край,
здоровым дух прикидывался в теле,
в котором свили прочное гнездо
дигнозом неназванные хвори
под ложною мерцающей звездой
при неопровержимом приговоре.

                          90-е

Неряшливой вещественностью дня
чуть луч, чуть проблеск - полнится пространство,
весь это сор, весь хлам приняв:
коричневый, зеленый, желтый, красный...

Здесь нет запретов и препонов нет,
здеь трогать все разрешено руками,
здесь на семь бед всегда один ответ,
здесь сам собой в ладонь ложится камень.

Под пяткой хрустнет битое стекло,
под взглядом встречный съежится прохожий -
уже его потоком унесло,
но он успел примерить взгляд похожий.

Кружится пыль коротких новостей,
идут по сходным ценам убежденья,
отверсты рты безумных площадей,
как верный признак самовырожденья.

                     * * *
...Засим над ветхою страницей
тягучей книги бытия
есть пожелание напиться,
чтобы поверить: вот и я
сие неровное творенье
сподоблен строчкою скупой
обременить во искупленье
грехов, нанизанных судьбой
на остов событийных буден,
как на останкинский костыль.
Познанья путь не столь и труден,
когда б в глаза не лезла пыль,
когда б не глупая привычка
глядеть на воду и огонь,
когда б не жалкая синичка,
раскровянившая ладонь...
Угадываемой мишенью
журавль непойманный скрипит.
Пора потворствовать смиренью.
Или хотя бы - делать вид.

                       * * *
Час предвечерний легок, словно мысль,
по лености лишенная развитья.
В своей купели радостно резвиться
тугая аметистовая высь
дозволила всему, что не бескрыло,
гортанью певчей не обделено,
и, чтобы душу переполнить силой,
достаточно лишь распахнуть окно.

Но непреодолимою преградой,
шершавы, как изнаночные швы,
как стебли дикой ножевой травы
при стадии осеннего распада, -
в содружестве с корыстною тоской
от знания, что это однократно,
растут созвучья музыки иной,
всё разом усложнив невероятно.


                            * * *
                         Я вообще отношусь с недоверьем к ближним...
                                                        И.Бродский

Внешняя щедрость при скаредности природной.
В каждом глазу по вопросу "чего угодно?".
Хищная поступь гиены, всегда голодной.
Три языка, позволяющие свободно
в странах, где конвертируема валюта,
непониманьем не напоминать верблюда.

Бросив крючок, наживленной расхожей фразой,
высветив расположением оба глаза,
звездочку или лычку в душе отпразднуй,
ибо при знаке плюс нулевая фаза -
этот крючок, мною склюнутый моментально
с полным сознанием, что наживка - летальна.

Я написал непростительно много дряни,
вхож был порою в круг завиральной пьяни,
но не врубаюсь: ужели твое старанье
и диктофон, работающий в кармане,
вызваны фактом невозбранимым этим
или же чем-то скрытым, неясным, третьим?

Видимо, я премного теперь в ответе
перед семьей твоей - у тебя ведь дети.
И спецпаек, получаемый в спецбуфете,
связан с моей персоной и чем-то третьим,
что по дебильности мне до конца неясно,
но государству бдительному - опасно.

Будем же в общей упряжке влачить свою ношу!
Не оставляй меня, я же тебя не брошу,
мне одиночество скрасивший, мой хороший,
бывший прохожий, с гиеной голодной схожий,
тенью моей, подчиняясь приказу, ставший,
сладкое чувство значительности мне давший.
                                                    1990г.

                  * * *
Смыслом перевоплощенья,
умыслом его лукавым -
левым лег, проснулся - правым! -
безгранично восхищенье!

Из гонимых - в свору гончих,
из борцов да в стукачи!
Ах, молчи ты, грусть, молчи,
коль не хочешь плохо кончить.

Вновь живее всех живых,
если есть еще живые,
сами с вервием на вые
мылят петли для других.

Давешний Лаокоон,
обратившийся в удава,
делом сумрачным, неправым
возбужденно увлечен.

             * * *
Не став опорой слову,
прилипший к нёбу звук
певцу и птицелову
лишь добавляет мук
помимо тех, привычных,
как хлеб и как вода,
которые не вычесть
из жизни никогда.

В полуночи прогорклой
не выдохнуть, пока
не разомнется в горле
застрявшая строка,
созвучье, междометье,
безделица, пустяк -
то, без чего на свете
не выживешь никак.

                          * * *
Из всех грехов один есть тяжкий самый -
вторжение в чужую тишину
письмом, стихотвореньем, телеграммой,
а потому руки не протяну
ни к бланку телеграфному, ни даже
к листу бумаги на пустом столе -
блаженной тишины пребуду стражем,
наверное, последним на земле.

Так свет дневной весом и полнозвучен,
так симфоничен перекат речной
в незримой связи с облаком летучим, -
что сущее обременять собой,
наивною попыткой сочетанья
заряженных разноименно слов -
есть то, что не имеет оправданья,
как взлом неотвергаемых основ.

                       * * *
По причине непогоды, неуюта,
при наличии похмельного стакана,
слово словом заколачивая люто
в стены, в стол, в обшивку старого дивана,
в темноту, углами сдавленную жестко,
в безответность, в никуда, в глухое время,
в заоконную пустынность перекрестка -
не увязнуть бы в заиндевелой теме.

Круглый воздух обеспечивает форму
желтых легких, оскорбленных никотином,
взяв захватом незахлопнутую фортку,
как солдат - неукрепленную куртину.
За окном зима стоит Левиафаном,
заторможенная, с мертвенным оскалом.
Пролетает над холодным Теплым Станом
непонятное с несчастным писком малым.

Знать бы только то, что знать необходимо
в эти сроки отмененных сатурналий,
чтобы душу не затрагивая, мимо
неизвестные объекты пролетали,
чтобы всяк свои пенаты-палестины
возлюбил и, как любой кулик - болото,
положив на субъективные причины,
воспевал их с упоеньем идиота.

                         * * *

                     Не я к нему, а он ко мне привязан...
                                     Ю.Карабчиевский

Не наделенный телом, словно призрак,
чей обозначен только силуэт,
башкою схожий с медицинской клизмой,
и прочим - абсолютно не атлет,
он пятый день за мною по пятам
повсюду ходит, и что это значит,
не знаю сам, а потому и вам
я объяснить не в силах незадачу.
Мне непонятны цель его и смысл
хождения вослед за мной по мукам.
Вчера был дождь, но он его не смыл -
наверное, водоупорный, сука.
Я отменил все нужные звонки,
я изменил маршруты все и планы,
и, побежденный приступом тоски,
с сомнительною жидкостью стаканы
в кафе, где сплошь прыщавая урла,
где в воздухе витает гонорея,
в компании какого-то мурла
я осушал, к несчастью, не пьянея.
А эта мразь маячила в дверях -
то чуть поодаль, то нахально возле,
с ухмылкой в обесцвеченных глазах,
хотя, сказать по правде, глаз и вовсе
не мог я видеть в яростном дыму,
над столиками стелющемся густо.
Усильем воли наволочь и тьму
рассеивала, напрягаясь, люстра.
Бил по мозгам отечественный рок
тупою доминантой барабана.
И скопище неутомимых ног
тяжелый ритм вбивало неустаннно
в изрядно изнасилованный пол,
покрытый слоем неподъемной пыли.
В одном углу звучало: "Ты, козел!.."
В другом кого-то, кажется, любили.
Я волен был самим собою быть,
мог встать и выйти из толпы наружу,
поехать в гости, зеркало разбить,
дать телеграмму Саркози и Бушу...
Однако этот гад, идя за мной,
паскудные нашептывал желанья,
и, чувствуя дыханье за спиной,
я сожалел, что нет ножа в кармане.
Я делал то, что делать не хотел,
Я шел туда, где век меня не ждали.
А в это время ангел пролетел,
но мы его известно где видали.

                                                          ©А.Кайданов

НАЧАЛО                                                                                                             ВОЗВРАТ