Нет! Отец мой не был художником, но он сотворил таки свой шедевр. Это были массивные, диковинные ворота, каких не у кого не было в городе. На столбах к которым крепились ворота вились каменные чаши тюльпанов. Ворота были изукрашены искусной резьбой. Здесь были и причудливые химеры и птицы-девы, а в самом верху солнце, мистическое, завораживающее солнце с человеческим ликом. Я часами могла смотреть на эти ворота и придумывать какие-то свои сказки. Мой добрый папа казался мне всемогущим волшебником, просто вынужденным   прикидываться и ходить на работу, как все обычные люди. И разве ж не волшебство было все что он делал: и эти ворота, и сад самый лучший, как мне тогда казалось, самый красивый в мире сад. Здесь росли такие редкие деревья и цветы, что люди порой приходили к нам, как в какой-то музей просто полюбоваться ими. Гостей у нас было всегда много, потому как папа был радушным гостеприимным человеком. Он никогда ни отказывал ни в помощи, ни в сочувствии людям. В большинстве своем, люди, окружающие его отвечали ему такими же чувствами. Но, идиллии наверное не существует никогда, был и у моего отца некий тайный враг, подобный шекспировскому завистнику Яго.
         Это был наш сосед до безумия влюбленный в мою мать. А она была красавица необыкновенная. Еще будучи ребенком, я ощущала каким-то тайным чувством, как  наш сосед ненавидит отца. Даже когда он улыбался и разговаривал с ним по душам, я чувствовала фальшь в его улыбке и тайную ненависть в глазах. Но папа, как мне казалось, не понимал и не хотел видеть этого.
         Однажды я чуть пораньше вернулась из школы. Отца не было дома. Мама вывешивала на окна только что отглаженные шторы. Когда я зашла в комнату, я заметила преступные руки нашего соседа на ее ногах. Она вешала шторы, а он восхищенно гладил ей ноги.
            Увидев меня, он смутился, как-то стушевался и быстро вышел из комнаты. Для меня это было сравнимо с ударом молнии. Мой хороший, самый лучший папа и этот гнусный сосед! Как могла моя мать позволить такое? Я не стала ей ничего говорить. У нас не принято было выяснять отношений. Но в тот день я проплакала несколько часов кряду  в летнем флигеле, на втором этаже, где меня никто не мог ни услышать, ни увидеть.
            Я и папе ничего не сказала. Я не хотела его расстраивать. Он так любил нас всех. И с какой радостью и восхищением он знакомил своих друзей с моей мамой. «Это моя Аллочка!» - говорил он им. Все праздники, все выходные он одаривал нас подарками и улыбался такой ослепительной солнечной улыбкой, которой я больше никогда и ни у кого не встречала. Сосед же стал появляться в нашем доме все чаще и чаще. И каждый раз после его прихода будто разрушался  наш  гармоничный и радостный мир. Даже растения в его присутствии будто увядали. Так стала погибать редкая  янтарно-желтая черешня, варенье из которой получается едва ли не ароматнее меда. Отец долго не мог понять  что происходит с деревом. Но я, однажды, проснувшись на рассвете раньше обычного и выйдя в сад, еще хранивший утреннюю прохладу, случайно заметила, как сосед выливает из-за своего забора какую-то прозрачно-желтую жидкость под черешню. Скорее всего это была моча. От переизбытка солей, содержащихся в ней, как я узнала позже  из садоводческого справочника, любое дерево может погибнуть. Но и тогда я ничего не сказала отцу. А ведь это дерево было предметом его гордости. Я по-прежнему боялась расстроить папу, боялась его скандалов с соседом.  Сосед был опасный человек, поговаривали даже, что  отсидел когда-то в тюрьме, то ли за спекуляции, то ли  за драки.
           Черешня все-таки погибла.  На том месте, где она росла больше никогда ничего не выросло. А однажды я снова стала свидетельницей каких-то тайных отношений моей матери и соседа. Она красивая  с глазами голубыми и нежными, как у сиамской кошки, сидела перед трюмо и расчесывала  свои каштановые волосы. Сосед стоял рядом и вдевал ей в изящное ушко  изумительной старинной работы серьгу. Откуда она появилась у соседа? Ведь он точно не был благородных кровей и о каких-то  фамильных украшениях не могло быть и речи, скорее всего они были украдены им, или приобретены с помощью нечестных спекуляций. Но мать улыбалась, принимая этот подарок, предательствовала по отношению к отцу. Так же как и в прошлый раз сосед быстро удалился. Но я уже не могла смотреть на это равнодушно и схватила вторую сережку, лежащую на трюмо и стала топтать ее ногами. Как будто эта самая сережка была виновата в том, что разрушался наш гармоничный мир. Нет! Отцу я снова ничего не сказала, я просто убежала из дома  к своей бабушке в другой город, а затем  прихватив подаренные мне ею деньги на совершеннолетие, села в порту на большой белый теплоход и поплыла искать свое счастье. Я плыла пока не кончились все мои деньги, а затем  сойдя  по трапу на причал, больше всех приглянувшегося мне города, я сдала в скупку ту же злополучную серьгу, прихваченную у матери, и стала искать  свое место в жизни... Так я нашла и работу и спутника, потом закончила университет. А городом моего счастья тогда и стала Казань. Она приняла меня теплее, чем мать, которая меня никогда не любила, как и отца моего.
           А отец не долго прожил после разлуки со мной. Почему-то в пылу отчаянья, я не подумала тогда, что делаю ему больно своим отъездом. Его постиг удар, а после инсульта, он не смог вернуться к нормальной жизни и тихо угас. Правда перед самой его смертью, мы увиделись с ним. Я приехала по телеграмме о том, что он очень плох, но я не представляла, что настолько. Он был парализован и все его тело уже умирало. Мать сказала, что он уже ничего не понимает, но когда я ему показала только что полученный мною диплом об окончании университета, он заплакал. Я первый раз и в последний увидела его плачущим, раньше он всегда улыбался. Он так хотел чтоб из меня что-то получилось, он так много вкладывал в меня в детстве. Это с ним мы делали домики для птиц, сажали деревья, решали сложные задачи из ненавистной мне математики, он рисовал за меня школьные газеты, ходил на собрания  и даже приносил металлолом, чтобы мне не приходилось таскать тяжести. И теперь, умирающий он пытался мне что-то сказать жестами и знаками, какими-то мычащими звуками, которых я не могла разобрать.
           Позже я где-то прочитала, что перенесшие инсульт люди не утрачивают способность к мышлению, как считала моя мать, они думают, вот только высказать не в состоянии.  И я видела как в одном зарубежном фильме героиня своему больному отцу сделала азбуку  и он с помощью букв выкладывал слова и таким образом они общались. Как я пожалела тогда, что не знала обо всем этом раньше, может папа на последок сказал бы мне нечто важное, чего я больше никогда от него не услышу.
            Рядом с умирающим отцом присутствовал  все тот же, вконец теперь обнаглевший сосед. Он, казалось, радовался его кончине. И ворота, чудесные ворота, что сделал своими руками мой отец, он закрасил красной половой краской и она украла всю красоту дерева, лишила его жизни. А сам же сосед на похороны отца явился в красной рубашке, как палач, будто смеялся над памятью его. Я выгнала его и всех кто пришел на поминки.  И, возможно, меня посчитали не в себе, мне уже было все равно. Я сказала им всем: «Что вы пришли глумиться над памятью отца, кто из вас любил его, лицемеры, решили в последний раз пожрать за его счет!». Люди ошарашенные молча встали из-за столов и пошли прочь через раскрытые настежь, закрашенные красной краской  самые красивые ворота в нашем городе.
                                                                                                          ©Е.Черняева 
НАЧАЛО                                                  ССТИХИ                                    ВОЗВРАТ