ВОЗВРАТ                                       

   
      
 Июнь 2006, №      
   
Ракурс Истории____________________________    
                     Феликс Зинько      
    

                                                          ВЫЙТИ ИЗ
                                      ПА Р Т И И

       Стать коммунистом - было вожделенной мечтой многих людей моего поколения. Конечно, кое-кто шел в партию только потому, что партбилет открывал путь к карьерному росту - на многие должности вообще не допускали беспартийных, действовала, так называемая, система "номенклатуры", то есть на должность утверждал партийный орган. Как же было утверждать "беспартийную сволочь"? К примеру, моряк мог получить рабочий диплом капитана дальнего плавания с соответствующим знаком на грудь, и все равно, долгие годы плавать старшим штурманом, а то и вторым помощником, если оставался беспартийным. Знаю тому много примеров. А "интеллигентов", то бишь, людей с дипломами в партию не больно-то пускали.
        В 1925 году додумались опубликовать в "Правде" категории вступления в партию. По первой категории шли, конечно, рабочие, как минимум с трехлетним стажем. Они должны были представить две рекомендации и выдержать год кандидатского стажа. Во вторую категорию попали крестьяне и кустари (без мотора). Здесь требовались уже три рекомендации при том же годичном кандидатском стаже. Вы уже догадались, читатель, что в третью, самую презираемую категорию, отправили всех прочих - служащих, инженеров, агрономов и вообще... интеллигентов. Они должны были добыть пять рекомендаций, и кандидатский стаж им был определен в два года. Потом, конечно, эти идиотские категории отменили, но все осталось по-старому. Для рабочих и крестьян партия была открыта настежь, для всех прочих - зась! И, хотя партия большевиков, по старинке, считалась "пролетарской", к шестидесятым годам ХХ века рабочих в ней было не более трети, да и тех чуть не силком втягивали.
        Помню, на пассажирских судах, где я провел десять лет жизни, очень даже не просто было уболтать матроса или машиниста подать заявление в партию. Зато от барменов и буфетчиков, что тоже шли по "рабочей сетке", отбою не было. Все они заочно учились в соответствующих институтах и мечтали занять места, заведующего производством или директора судового ресторана. Для этих же должностей им необходим был партбилет. Представляете, каких "убежденных" коммунистов получала из этой вороватой публики наша славная КПСС?
        Интеллигенция всегда шла вторым сортом у большевиков. Известно, что главный большевик В.И.Ленин вообще сравнивал ее с "говном". Роясь в бывшем Одесском партархиве, нашел я характеристику на молодого коммуниста. Все там было вроде хорошо: и предан, и честен, и мужественен, но... интеллигент. Это было, как пощечина, как плевок в лицо. Может потому, многие даже высокообразованные люди в нашей стране старались разговаривать этак по-простецки, с матерком через слово, не обращали внимания на свою одежду, даже сморкались двумя пальцами, только бы не прослыть "интеллигентской сволочью".
        
Но сегодня я не о том.
         Как ни трудно было попасть в партию, выйти из нее было, практически, невозможно. Как писал один советский поэт: "...в ложе той был счет особых выгод,/ точь-в-точь, как в шайке воровской,/ где рубль за вход, и два - за выход!". Начинались беседы и обсуждения, уговаривания и даже угрозы. В.Киршон вложил в уста одного из своих героев такую филиппику: «Партия… это кольцо, железная цепь, объединяющая людей… Цепь иногда ранит тело, но без неё я не могу жить…». Еще бы - выход из партии явно дискредитировал ее, разрушал миф о "монолитном единстве". Другое дело, когда человека исключали за какие-либо проступки, тут все было ясно - “опозорил высокое звание коммуниста”. К сожалению, исключали лишь мелкую сошку, но большим все сходило с рук. А ведь именно они своим наглым поведением больше всех позорили и дискредитировали "родную" КПСС, которая дала им все. На людях, исключенных из партии, можно было ставить крест. Их немедленно понижали в должности, а то и вовсе увольняли с "волчьим билетом", первыми арестовывали при очередных чистках, и чаще всего они спивались с горя.
        Но, представьте, находились мужественные люди, которые, трезво оценив происходящее и свое место в жизни, сами отказывались оставаться в "рядах передовых бойцов".
        Вот несколько имен таких людей, одесситов, только за 1922 год.
        В августе вышел из партии боец роты связи 3-й пограндивизии Шевцов, 19 сентября инженер Стабровский и кандидат Александр Верещагин, 4 октября командир И.Друкер, 14 октября политбоец Пахом Крестмонов и кандидат Николай Шевченко, 14 ноября комвзвода 11-й пулькоманды Сиренко. Вот образец одного из заявлений, которое написал кандидат партии П.Нестурхов: “В виду крайне тяжелых материальных условий жизни, когда приходится постоянно думать о том, как бы прожить с семьей каждый настоящий день, что не дает возможности быть вполне полезным делу партии и выполнять добросовестно все ее задания и, чувствуя к тому же в последнее время упадок сил, вследствие тех же жизненных условий, прошу об исключении меня из партии”. Эти фамилии взяты из губкомовского журнала "Коммунист", где клеймили ренегатов.
        Но это все была мелочь. Я хочу рассказать о более интересном и идейном человеке. Материалы о нем лежат в партархиве, желающие могут убедиться.
        Сперва я даже не знал его имени и отчества. На единственной анкете, что сохранилась, стоит лишь фамилия - Тарасов и кличка "Петр". Надо сказать, что в те первые годы советской власти, когда большевики только вышли из подполья, привычка называть друг друга по партийным кличкам, сохранилась даже в документах. Вот, к примеру, протоколы заседаний Одесского Губкома 1920 года. Председательствует т.Павел, заверяет протокол т.Нюра и т.п. Поиск продолжался. Оказалось, в архиве хранятся особые дела - на исключенных из партии. Там то и нашлись более подробные сведения о Тарасове. Звали его Василием Никифоровичем. Он родился в 1890 году в Одессе, в семье каменщика. Окончил 4-классное городское училище и пошел работать учеником в мастерские Гданского, затем на пробочный завод Юлиса и где-то еще в поте лица зарабатывал свой кусок хлеба. Не удивительно, что с 1905 года, то есть пятнадцатилетним мальчишкой, он уже участвовал в революционном движении. В 1908 году Тарасов даже угодил в ссылку за свои дела. Это была особая порода людей из низов, что упорно учились, впитывали знания и становились настоящими идейными борцами. В 1915 году Тарасова мобилизовали и отправили на фронт. Он попал в 50-й Белостоцкий полк и был контужен в боях.
       В 1917 году Тарасов вступил в партию большевиков. С 1-м пулеметным полком участвовал в гражданской войне. По ранению задержался в Вольске и, когда выписался из госпиталя, был мобилизован горкомом партии в местную милицию. В 1919 году Тарасов по распоряжению Орготдела ЦК РКП (б) направляется в родной город. Он назначается представителем финансового отдела во 2-м отделении Одесского народного банка. При эвакуации города он там же стал председателем ликвидационной комиссии. Снова ряды Красной Армии. Отступление до Чернигова. В ноябре ему удалось немного подучиться на курсах при штабе 12-й армии. Весной 1921 года Тарасов вернулся в Одессу. 2 марта 1921 года его откомандировали в распоряжение Губернского отдела управления при Губисполкоме, а через месяц назначили начальником такого же отдела в Вознесенске. Потом был Польский фронт, еще одно ранение под Волочиском. Снова родная Одесса, госпиталь. Опять советская работа. В 1925 году Тарасова избирают (читай, назначают!) членом Свердловского райкома партии под Одессой. Нормальная, казалось бы, судьба, нормального большевика.
      Но тут Тарасов стал задумываться о жизни, о том, что происходит вокруг него. Естественно, он был знаком со статистикой партийной жизни губернии. Тогда в 1925 году в Одесской губернии на 1000 сельсоветов имелось только 259 партячеек, в них состояло 2900 коммунистов. Из них только 39 процентов было занято в сельском хозяйстве. Остальные были мелкими чиновниками. За первую половину 1924 года было принято в селах в партию 72 человека, из них крестьян - 18. Но из этих восемнадцати только четверо непосредственно занимались крестьянским трудом. Цифры заставляли задуматься.
       Что творилось тогда на селе в то время - теперь широко известно. Началось наступление на "кулака". Правда, одновременно наступали на горло не только кулаку, но и всем более или менее зажиточным селянам. Да, продразверстка была уже отменена, вместо нее введен продналог. Но, как всегда в нашей благословенной стране, величина этого налога изменялась чуть не ежедневно. По воле больших и малых чиновников.
       Помню, однажды отец рассказал эпизод из того времени. Он был послан на село для проведения в жизнь очередного закона ВУЦИК "О доведении сельхозналога до каждого крестьянского двора"
       - Понимаешь, суть этого закона была в том, чтобы выкачать весь хлеб у середняка, сделать его бедняком и загнать в колхоз. Как это делалось?.. Хм... Даешь, к примеру, двору план - везут на сыпной пункт. Значит, еще есть! Добавляешь план. Везут еще. И так до упора!.. Добавляю, как-то, одному двору план - не везут. Ну, вызываю хозяина для душевной беседы в сельсовет. На стол для пущей душевности, кладу "товарищ Маузер".
       - Так що ж, дядько, - говорю, - радянська влада хліб требуе!
       - Так я ж дав!
       - Мало, дядько, треба ще!
       - Эх, товаришок уповноваженний, діеться у нас з вами, як у той дівки з хлопцем...
       - Це ж як?
       - А так - латаеться хлопець до дивки: дай, мов, та дай! А як вона вже дасть, то йому іще охота!.. Товариш уповноваженний - вона ж мае чім давати...
        Вот так мы и разговаривали!..”.
       Вполне допускаю, что Тарасов прошел через нечто подобное. Потому, проработав на селе всего четыре месяца, в мае 1925 года подал заявление о выходе из партии. Оно сохранилось в его деле: "Дорогие товарищи! Вам покажется странным, что после ряда лет борьбы совершаю такой поступок, как выход из партии... Скажу просто, я сейчас нахожусь в колеблющемся состоянии, в тот момент, когда партийную новую линию к селу я не могу понять и усвоить, почему именно надо делать так и столько делать. Определить сейчас, правильно или неправильно это - я сказать не могу, что хуже всего. И вот, находясь в таком состоянии, начал остро чувствовать, что я превращаюсь в попугая. Я знаю, что у вас будут сомнения в искренности этого заявления, будут и другие мнения обо мне, будете называть меня трусом, но лучше честно сказать, как думаешь, нежели оставаться попугаем".
      Какое искреннее заявление! К сожалению, именно искренности всегда не хватало в наших партийных отношениях. Процветало двое-троедушие. Думали одно, говорили другое, делали третье. И потому в заявлении Тарасова усмотрели черт знает что! Как это так - ответственный партийный работник на селе выходит из партии! Скандал! Ату его! Тарасова вызвали на бюро Губкома - высшее партийное судилище. Вот вопросы, которые ему задавали и его ответы:
      В.: Были ли у вас колебания в проведении линии партии? (Сакраментальный вопрос, глупее которого нельзя было придумать, потому что, как говорили позже, мы все "колебались вместе с генеральной линией". Но его обязательно задавали в любой анкете с упорством, достойным лучшего применения. - Ф.З.).
       О.: Были во время перехода к НЭП" у.
       В.: Как вы себе мыслите, в прошлом вы принесли пользу партии?
       О.: Если не принес пользы, то и вреда не сделал. То, что добывал костями, теперь отдаю.
       В.: Как вы объясните слово "попугай" в своем заявлении?
       О.: Не хочу быть попкой - повторять то, что сверху говорят.
       В.: Выходя из партии, вы останетесь коммунистом?
       О.: Кому от этого холодно или жарко?
       В.: Что вы скажете молодым партийцам?
       О.: Шевели своими мозгами и точка!
       В.: Давно ли у вас созрела мысль о выходе из партии?
       О.: Два месяца назад.
     
Обратите внимание, какие беспомощные вопросы задавали Тарасову члены бюро Губкома, и с каким достоинством он отвечал. Залюбуешься! Ведь этот человек, сумевший понять то, что большинству стало ясно лишь через десятилетия, да и то с чужой подачи, был на голову выше допрашивавших его партийных попов.
       Кончилось, конечно, исключением, однако было принято по этому поводу развернутое постановление, в котором, как всегда, склонялись слова: "усилить", "поднять", "поставить на вид" и т.пр. Слова, стертые от ежедневного употребления, проходящие мимо ушей. По-настоящему, интересен только пункт третий: "Отметить, что поступок тов.Тарасова, как члена партии с 1917 года и ответственного работника может оказать деморализующее действие на отдельных челнов партии, особенно молодых". Вот о чем больше всего пеклись "отцы наши"!
      О дальнейшей судьбе Тарасова повествует справка из Службы безопасности Украины, полученная через Общество "Одесский мемориал":
      "ТАРАСОВ Василий Никифорович, 1896(?) года, уроженец г.Одессы, русский, слесарь Одесского трамвайного депо, беспартийный, до ареста проживал в г.Одессе. Арестован 2.06.31г. Одесским областным отделом ГПУ по обвинению в контрреволюционной деятельности (ст.ст. 54-10, 54-11 УК УССР). Осужден 12.11.31г. По Постановлению Особого Совещания при Коллегии ОГПУ СССР к трем годам заключения. Реабилитирован 12.12.89г. по Заключению прокуратуры Одесской области в соответствии со ст.1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 18.01.89г.". Справка подписана 26 марта 1992 года.
       Попробуем немного расшифровать эту справку, опираясь на материалы дела из архива СБУ. К сожалению, в этой справке многое не так.
       Итак, после выхода из партии Тарасов стал работать рядовым слесарем в трамвайном депо. Затем перешел на завод им.Ленина, что помещался на Софиевском спуске. После войны это предприятие присоединили к СРЗ. Здесь Тарасова вскоре выбрали членом завкома. Он стал собирать вокруг себя людей, так же, как и он, не согласных с пресловутой "линией партии". Фактически, это был кружок, где изучали "Платформу большевиков-ленинцев" и другие оппозиционные документы. Тарасов умело проваливал на выборах в завком и горсовет официальные кандидатуры и протаскивал своих людей. На одном из собраний, где делал доклад секретарь Союза металлистов, он ловко срезал его:
      - Какой вы защитник рабочих, если говорите о прибавке всего в 10 процентов, вместо оговоренных 20 процентов?!
      Тарасов говорил о необходимости участия рабочих в прибылях, о наличии эксплуатации в Советском Союзе.
     Но все подобные люди были на заметке в органах ГПУ. И долго это не могло продолжаться.
      5 октября 1927 года на квартире профессора Медицинского института С.Яковлева, в которой, очевидно по уплотнению, жил Тарасов, собрались четверо его единомышленников. Неожиданно пришел член контрольной комиссии обкома Масик и стал на них орать, пытался даже схватить со стола бумаги и документы, с которыми они работали. Тарасов его выставил за дверь, сказав:
       - Приходи с ордером на обыск, тогда и будешь хватать бумаги!
       Что ж, ордер не замедлил появиться. Пришли с ним уже чекисты. При обыске нашли те самые оппозиционные документы, наган №8442 и 47 патронов к нему и еще машинописное стихотворение, которое звучало так:

                                                      А наши твердолобые на место
                                                      И все кричат о силе
                                                      Мы вас в бараний рог согнем.
                                                      Не смейте возражать!
                                                      Дискуссии им захотелось.
                                                      "Цику" задумали учить. А ну, попробуй!
                                                      Всех в лес загоним.
                                                      Уж были раз вы на опушке леса
                                                      Теперь подальше вас загоним.


         Стихи, конечно, не шибко гладенькие. Но, как выяснилось на допросе, это было письмо к брату Петру, что состоял членом Верховного суда УССР и жил в Харькове на Пушкинской,6.
         Итак, всю пятерку забрали в ГПУ, но Тарасова почему-то отпустили, взяв подписку, что он обязуется явиться на следующий день в 10 часов утра. Все-таки к бывшему члену партии и секретарю райкома сохранялся некий пиетет.
          И стал он ходить на допросы.
          На первом заявил:
         - Уйдя из партии, я убедился, что сделал ошибку, каковую пытался исправить, путем подачи заявления о приеме, но райком от решения этого вопроса воздержался… Себя беспартийным я не считаю… Я считаю, что политика нашей партии, проводящаяся за последнее время, приносит больше вреда, нежели те вредные методы, к которым приходилось прибегать мне.
         На вопрос о нагане, он сказал, что это оружие у него еще с фронта гражданской войны. Было у него разрешение, срок которого истек в 1925 году. Больше к этому вопросу даже следователи не возвращались, у всех коммунистов было оружие.
         19 октября Тарасов так раздухарился, что даже отказался давать новые показания и не подписал протокол допроса.
       И только 24 октября начальник секретного отдела ОГПУ Рахлис подписал Постановление о привлечении Тарасова "за антисоветскую агитацию и подрыв авторитета советской власти к уголовной ответственности с содержанием при Окр. отделе ГПУ". В тот же день ему было предъявлено обвинение по знаменитой ст.54-10.
       31 декабря 1927 года Тарасов, очевидно решив сделать новогодний подарок следователям, признал собственноручно, что "собирался снова вступить в партию, дабы вести оппозиционную работу" и рассказал несколько эпизодов, назвав ряд фамилий, впрочем, уже известных чекистам.
         И все-таки 17 февраля 1928 года Рахлис и следователь Спектор постановили, что возбуждение уголовного дела против Тарасова "нецелесообразно". Прокурор с ними согласился. Они вообще всегда, почему-то, соглашались с органами, эти прокуроры! Оказывается, еще 2 февраля состоялось решение ОСО о высылке Тарасова "за пределы УССР на три года в Сибирь". 20 февраля Тарасова хотели освидетельствовать на медкомиссии на предмет возможности высылки в северные губернии. Он отказался от освидетельствования и отправился в места не столь отдаленные. Прошло три года и 3 февраля 1930 года тамошнее ОСО пересмотрело его дело и разрешило Тарасову "свободное проживание по всему СССР". Он решил остаться в тех палестинах. Но, похоже, что и там Тарасов не одумался, не успокоился, а снова занялся оппозиционной деятельностью, благо здесь его единомышленников хватало. Что ж, 4 декабря 1931 года ОСО снова занялось Тарасовым и приговорило его к заключению на три года в Верхне-Уральском политизоляторе, созданном в 1925 году специально для таких вот заключенных. Это была старинная трехэтажная тюрьма из красного кирпича, огражденная высокой стеной. Издалека она казалась крепостью. Здесь сидели две с половиной тысячи мужчин и женщин - членов партий меньшевиков, эсеров, анархистов и троцкистов. В то время их прилично одевали и кормили, выдавали даже овчинные полушубки. Днем двери камер были открыты настежь и заключенные могли общаться. Так, между прочим, было и в царское время. Иванов-Разумник вспоминал: «И моя первая тюрьма, и первая ссылка оказались одинаково опереточными. Ровно через тридцать лет мне пришлось познакомиться с настоящей тюрьмой, и с настоящей поднадзорной ссылкой».

         Заключенные «политики» вступали в ожесточенные политические споры. Идейные их расхождения были так велики, что даже тюремные стены не могли примирить. Прогулки давались два раза в день на общем тюремном дворе, где никто не мешал общаться. Устраивались даже митинги и диспуты. Ещё Троцкий заметил, что «в революционную эпоху партия, прогнанная от власти…не дает себя запугать угрозой тюремного заключения, в продолжительность которого она не верит». Словом, это было этакое свободное государство…без свободы. Здесь были все известные в то время люди: Каменев и Зиновьев, Слепков - первый редактор «Комсомольской правды», который повесился на шнуре от лампы, после чего все шнуры укоротили. Сидел тут известный грузинский чекист Коте Цинцадзе и его брат Сандро, зять Ягоды Певзнер со своей женой, дочерью наркома (это позже Ежов подписал приказ, запрещающий содержание семейных пар в одном месте), брат народной актрисы Марецкой бухаринец Дмитрий Марецкий, историк революции Н.Суханов и многие многие другие. Было с кем поговорить, набраться ума.
        Еще через три года ОСО снова вернулось к личности Тарасова и постановило “после отбытия наказания выслать его на три года в Сибирь”.
       
Представьте себе, что на этом дело Тарасова обрывается. Чтение его дало, таким образом, больше новых загадок, чем фактов.
         Приговор, по тем временам, был весьма либеральным - подумаешь, три года. Но фокус был в том, что в лагерях таким заключенным с 54-й статьей, каждые несколько лет привешивали "довески", то есть новые сроки. И мало кто доживал до окончания этих сроков. Мало кто выходил за колючую проволоку. А, если кому-то и удавалось, то весьма ненадолго. Все они были на спецучете, и участь их была предопределена. Справка 1992 года не говорит, как и когда, погиб Тарасов, но ясно, что в числе живых его уже не было.
          Убивали, как всегда, лучших.                                     
                                                                                                              ©Ф.Зинько


                  Предыдущие публикации и об авторе - в Тематическом Указателе в разделе "Ракурс Истории"

НАЧАЛО                                                                                                                                                                                       ВОЗВРАТ