ВОЗВРАТ                                             

 
   
Апрель 2006, №4      

              Литературное обозрение_________    
                                                                                                    
               Борис Клейн

                                              НОВАЯ ТАКАЯ БУЛЬБА

             

 

 

        Сочинения Б.Акунина наделали столько шума, что люди, с ними незнакомые (включая и меня), оказывались как бы в неловком положении. Чтобы выйти из него, я взялся за роман "Азазель", - книгу, положившую начало знаменитой серии и преподнесенную публике как откровение в современной русской прозе. Чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на отзывы, собранные в московском издании 1998 года. Цитата из журнала "Столица": "В этом "Азазеле" есть все, вообще все: Конан-Дойль, Булгаков, Аверченко и даже, чувствуется почему-то, Анатолий Рыбаков..." Словно посчитав этот перечень недостаточным, рецензент "ОМ" (сокращение, мною нерасшифрованное) добавил и ряд других первоисточников, использованных в романе: "Действие насыщено куртуазностью, саднящими страстями в манере Достоевского, жестокими умертвиями а-ля Эжен Сю и дедуктивными умозаключениями в духе Шерлока Холмса".
     Меня смущало не только отсутствие подписей хвалителей таланта. Озадачивало противоречие, в которое они впадали: ведь если автор заимствовал у других "вообще все", тогда почему роман "Азазель" аттестуется как преддверие "нового детектива"? Но вот и газета "Известия" признавала: "Детектив, сочетающий остроумную парадоксальность сюжета с блестящей стилизаторской манерой".
      В общем, захотелось самому "пройтись" по страницам романа и обнаружить достоинства, бросавшиеся в глаза критикам (а значит, их легко отыщу и я). Итак, прежде всего, предстояло насладиться "чистым, филигранным русским языком". А вместе с тем (если окажется прав аноним из "Коммерсант-daily"), поджидали другие сюрпризы: "Круто сваренный сюжет детектива; милый герой; очаровательное, утешительное знание реалий". Это последнее обстоятельство автор как бы акцентировал тем, что положил в основу сюжета события в Москве 1876 года.
     Мне, однако, не повезло: обещанных достоинств в романе я не увидел. Зато погрешностей хватало с избытком. Вот их далеко не полный перечень, со ссылками на соответствующие страницы текста.
        В те далекие времена особа государя императора считалась священной. Правда, мне как историку доводилось просматривать немало дел, заведенных III Отделением в 1870-х об "оскорблении Величества"; по ним обвинялись представители низших сословий, главным образом крестьяне. В романе же допускают демонстративно-пренебрежительные высказывания об Александре II сыщики, причем во время несения ими службы: "...Государь, велика ли фигура!.." (с.12). Вероятность подобных поступков приравнивается к нулю.
     С 10-й стр. в роман вводится некто Ксаверий Феофилактович, - и становится невольным свидетелем авторской нечуткости к историческим реалиям. Ведь имя Ксаверий - польское, и оно могло быть дано исключительно католику. Судя же по отчеству, ребенок появился на свет в семье православного, почти наверняка из низшего духовенства (ср. Пушкинский псевдоним "Феофилакт Косичкин"). Значит, подобная комбинация имен противоречит эпохе, она нелепа.
      Человека публично обозвали "пшют гороховый!" (с.9); допустим, за дело. Однако бытовало другое словосочетание: "шут гороховый". Презрительное же слово "пшют", хотя и употреблялось, но отдельно, и в ином контексте, - неуловимом для автора, малочувствительного к языковым нюансам.
      В эпизоде самоубийства (с.9) персонаж Акунина достает из внутреннего кармана и приставляет к своему виску "маленький револьвер". Но тогдашний револьвер, кстати, еще редкость, - шестизарядник "Кольт" с длинным дулом, - был настолько внушительного размера, что он не поместился бы во внутреннем кармане, а значит, и не мог быть извлечен оттуда "незаметно для окружающих". Чем больше накапливается таких недостоверностей, тем меньше доверия к предлагаемым в романе ситуациям.
       Подсчитывать, что им остался "год до пенсии" (с.20) могли бы советские люди, но не их российские предки второй половины ХIХ века. Тогда со службы выходили в отставку, а не "на пенсию".
       Анекдотически выглядят тексты, представленные в качестве "документов эпохи". Взять, к примеру, "Духовную" в пользу "подданной Британии г-жи баронессы Маргаретс Эстер (с.22). Соединенное королевство именовалось Великобритания. Насколько знаю, не существует английского имени Маргаретс, а есть Маргарет. Титулованную особу не именовали в официальных бумагах "г-жа баронесса такая-то" (как невозможно было бы прочитать в них "г-н граф", "г-н князь" и т.п. Составленную бумагу подписал адвокат, - как то было в СССР. В царской же России правовую помощь клиентам оказывали присяжные поверенные или помощники таковых. На с.27 появляется студент, который "...всю свою фортуну израсходовал". Там же старослужащий поучает сыщика-неофита: "Вы бы послужили с мое по следственному делу". Но ведь "следственное дело" есть совокупность собранных материалов, а служили тогда "по следственной части". Открыв же с.28, можно узнать, что человек способен "...хмуриться какой-то своей мысли" - и т.д.
       Мне могут возразить: чего, мол, требовать от детектива? Отвечу: того же, что от произведения в любом жанре; для начала немногого, - грамотности и знания предмета. Если же рецензенты восхваляют "филигранный язык", а у героя романа мысли "...приняли обиженное направление", то кому прикажете верить?
       Мастера постмодернистского китча научились сбивать людей с толку, для чего вовлекают их в игры без правил, лишают ощущения времени, дразнят проделками шутов и всякой бесовщиной. Вот и у Акунина, владеющего, как уверяют, "булгаковской манерой", появляется "письмоводитель... в корсете "лорд Байрон". Изображается сыщик Фандорин с замашками денди, а с речью то ли нэпмана, вынужденного к приказчику "топать", то ли члена ранне-советской номенклатуры, разъезжающего по Москве (какого времени?) "на персональном извозчике" (с.30). И получается - "Булгаков для бедных". Чем больше углубляешься в роман, тем сильнее ощущение недостоверности. Простая жанровая сценка - и та не убеждает.
        Шествуя по первопрестольной, акунинские герои мимоходом заглядывают в кофейную "Суше", - к французу, стало быть. Отчего бы и нет? Тогда этого добра было полно: трактиров и погребков, чайных и ресторанов, кавказских столовых и шашлычных, кондитерских, пивных, кухмистерских, - словом, всего, кроме, пожалуй, одного, - заведения, названного в романе. Именно кофейни и не прижились в тогдашней Москве. А расчетливые французы: Сливье, Трамбле строили свою работу с пониманием местных обычаев. Чего не скажешь о персонажах романа и их создателе.
        Если сочинителю закон не писан, то ему и история костюма - не указ. Важность какая: сословные деления русского общества, четкая дифференциация типов одежды и головных уборов, форм общения и прочего. Это классика мог озадачить вопрос, правомерно ли изображать дворянку одетой в салоп. У нашего же автора (сс.29-30) дворянки "в допотопных салопах и чепцах" сходятся запросто на Чистопрудном, чтобы в толпе кормить голубей и отводить душу со случайными соседками.
        Придираться - так ко всему. По страницам "Азазеля" ходит студент-"белоподкладочник" (то есть из богачей) с круглой шляпой на голове, в сюртуке и в "лаковых штиблетах с пуговками", - так умилительны эти "пуговки"! А если верить В.Гиляровскому, таких господ потому и называли так, что они щеголяли в роскошных мундирах на белой шелковой подкладке, надевали "николаевские" шинели с бобровыми воротниками и, естественно, раскатывали на рысаках.
       Трудно представить, как сыщик Фандорин в России 1870-х вытаскивает из кармана "блокнотик с карандашом" (с.32), - предметы, отсутствовавшие в массовом обиходе.
        Ошибка, допущенная на с.17 и повторенная на с.33, может показаться мелочью лишь на первый взгляд. Предлагается поверить в существование дочери "действительного тайного советника", хотя никому и никогда не присваивали в России такого чина. Б.Акунин перепутал "действительного статского советника" с "тайным советником". Конечно, и тут, как в случаях с другими погрешностями, можно сослаться на творческую фантазию, стилизацию, мистификацию, словом, на что угодно. Бумага, как известно, все терпит.
      Она и терпит, когда сыщик Фандорин отправляется на поиск свидетелей "в вицмундире" (с.35), когда, проголодавшись, он достает из кармана "сандвич с колбасой" (с.40); когда хозяйка московского особняка принимает гостей, "попирая ногами расстеленную тигровую шкуру" (с.48), а завещание выписывается "на дели Эстер" (с.52), - не на имя данной или другой особы.
        Но вот, вслед за неугомонным автором, попадаем в "вертеп разврата", - на сей раз не придуманный, а под настоящим старомосковским названием "Крым". Действительно, в пореформенной Москве был на Трубной площади разгульный, в два этажа, трактир, утеха загулявших купчиков, приезжих из провинции, барышников и прочего сброда. Но не место кутежа для изображаемых в романе "биржевиков с напомаженными проборами". По той простой причине, что еще не пришло время "биржевиков"; когда же оно настало, то кутить эта публика отправлялась в совсем другие места. И зря читателя морочат тем, что в пьяном чаду "Крыма" якобы "...блистал золотом флигель - адъютантский вензель". И не подсаживались там к царским сановникам гулящие девицы "в юбках с разрезами", каковых не носили вообще, а посему и не высовывались из разрезов "круглые коленки в ажурных чулках" (с.55).
       Это правда, что за грехом следует раскаяние, но, вопреки мнению автора (с.59), "грех отмолить" невозможно; по нормам литературного, да и простонародного языка, его следовало "замолить". А уж если зашла речь о делах веры, то, в противоречии с текстом романа (с.50), ни один герой того времени не мог именоваться "воинствующим атеистом", ибо никто из них, в отличие от Б.Акунина, не знал терминов советской эпохи.
       Весьма сомнительно, чтобы в памяти Эраста Петровича Фандорина могло что-либо "выпрыгнуть" (с.62), и маловероятно, чтобы ему пришло в голову "предложение из гимназического учебника биологии", поскольку в тех гимназиях, насколько известно, преподавали не биологию, а "естествоведение".
        Да что там биология. Фандорин свободно рассуждает о "первобытном обществе" (с.79), то есть получается, что царский сыщик овладел понятиями марксистско-ленинского учения о смене общественно-экономических формаций еще до того, как оно было разработано и принято на вооружение кадрами СССР.
      При высоком полете в области теории, на практике работники имперских ведомств иногда дают маху. Дуэлянта в романе зовут: "пожалуйте на барьер!" (с.92), а он, возможно, и шага не сделает, пока не услышит: "пожалуйте к барьеру!" Для повышения квалификации русский сыщик захаживает пострелять из кольта в "полицейский тир", - учреждение явно из другой страны.
      Когда не хватает умения создавать литературные образы, индивидуализировать язык героев, на выручку приходят те самые смеси, которые нынче элегантно именуют "коктейлями". Вот фрагменты из монологов эксцентричного графа Зурова:
      "Выпьете для храбрости шампанского или сразу на двор?" (с.96).
     "Кончай бредить, Фандорин... Обогреешься, хватанешь грогу и разъяснишь мне, что у вас здесь за шапито такое творится" (с.146). Действительно, цирк: "неродной" граф в один момент оборачивается привычным для россиянина "пацаном". И это не предел метаморфозам. "Представь картину, - разглагольствует граф. - Впереди сущим Бонапартом Амалия в карете, на козлах два крепких молодца. Следом в дрожках покойник... покойник зашел в дом с какой-то вывеской, пробыл с полчаса. Тут климат портиться стал" (с.146).
      Следуя таким курсом, пассажиры кареты способны довести читателя до полной утраты здравого смысла, что видимо, от него и требуется. В таком состоянии человек примет как должное эпический финал: "Вот утро, берег Темзы в районе доков... Эраст Петрович сидит на жестяной крыше приземистого пакгауза в одном исподнем. Рядом разложена мокрая одежда и сапоги. Голенище одного распорото, на солнце сушатся раскрытый паспорт и банкноты" (с.152).
     Не вижу смысла в подробном разборе сюжета, столь же претенциозного, сколь и вздорного. Он явно придуман в расчете на людей, мало сведущих в новой истории или же основательно подзабывших то, чему в свое время учились. Кто же еще сможет принять всерьез байку вымышленного начальника III Отделения генерала "Мизинова" (подлинного звали Мезенцевым), что существовала в 1870-х "некая интернациональная организация с условным названием "Азазель". Располагая якобы 3854 членами, это международное подполье "...действует агрессивно, не останавливается перед убийствами, тут явно есть некая глобальная цель". Антироссийский, в своей основе, заговор, с тайным центром, будто бы в Англии. Генерал, хотя и сам видный масон, опровергает масонский характер "Азазеля" и заверяет своего собеседника, - все того же сыщика Фандорина: "Это не Социалистический Интернационал, потому что у господ коммунистов на такие дела кишка тонка" (с.179).
      Спрашивается, откуда генералу было знать про Социалистический интернационал, возникший только в 1923 году?
       Начальника III Отделения действительно убили, только сделали это в 1878 году не агенты "Азазеля", а российские подпольщики "Земли и Воли", не подконтрольные никаким иноземным центрам, а также леди Эстер, "г-же миледи" и прочей чертовщине. В делах подобного рода есть реальные загадки. Но если написать поближе к тому, что было на самом деле, то по нынешним нравам покажется, будто бы этого вовсе не было. Вот и разыгрывается черная фантазия.
       Эти игры с историей отнюдь не безобидны, вне зависимости от того, кто их затевает. Вспомним, чем выделяется в политическом отношении десятилетие 1870-80-х? Оно отмечено началом в Германии первых антисемитских кампаний на расовой основе, которые подхвачены были в России. В 1876 году Ф.Достоевский разоблачал "жидов- финансистов" и особенно нападал на английского премьер-министра Дизраэли, по происхождению еврея. Последнего он называл лордом Биконсфильдом, рожденным в Израиле, "ничтожной скотиной", который использует турок, чтобы распинать славянских братьев на Балканах. В связи с тем, что Дизраэли во время русско-турецкой войны 1877-78 г.г. остановил продвижение русской армии к Константинополю, в верхах и низах русского общества наблюдался подъем яростных антисемитских чувств. (Л.Поляков. История антисемитизма. Эпоха знаний. М.- Иерусалим, 1998, с.с.266-267).
      Надо бы поосторожнее, значит, со скандальными разоблачениями "леди Эстер" и ее притаившихся повсеместно "воспитанников"-убийц; мы знаем, чем это все может обернуться. Я далек от упрека Б.Акунину в разжигании антисемитских чувств, тем более, что теперь не составляют тайны ни его настоящая фамилия: Г.Чхартишвили, ни тот факт, что он по происхождению - грузинский еврей. Не собираюсь "просвещать" человека, который хорошо знал, что делает, но не мешало бы призадуматься тем, кто принимают за чистую монету манипуляции историей под видом детектива.
      Убежден, что для серьезного читателя не служит развлечением текст, изобилующий пошлыми сценами, глупыми диалогами и стилистическими ошибками. Я мог бы напомнить также, что стилизация - это тонкое искусство, в отличие от плоской имитации, каковую мы видим в данном случае. В этой связи вспоминается очерк В.Гиляровского, посвященный "фабрикаторам народных книг", сочинявшим "на манер" Гоголя, Дюма и кого угодно, лишь бы заказали бойкие издатели. А требовалось не церемониться, "...напиши мне "Тараса Бульбу", - поручал заказчик. - ...Ты напиши, как у Гоголя, только измени малость, по-другому все поставь, да поменьше сделай... И всякому лестно будет, какая, мол, это новая такая Бульба!"
      Однако, хотя и с сожалением, я готов признать, что успех "Азазеля", равно как и всей "фандоринской" серии не случаен. Его породил феномен массового сознания постсоветской России и связанного с ней русскоязычного пространства. Б.Акунин сумел создать свой "книжный рынок"; значит, он нашел ответ на запрос общества переходного типа, в котором заметно понизился уровень литературных вкусов. Нечто подобное происходило после 1917 года, когда рассеяна была старая интеллигенция, а на ее место приходила совершенно новая. Ныне и ее исторические сроки истекли. Какой будет "третья смена", пока неясно. Со временем она найдет своих духовных кумиров. Надо надеяться, не там, где делают деньги, - и ничего больше, кроме денег.
                                                                                                            ©Б.Клейн

                     Предыдущие публикации и об авторе - в Тематическом Указателе в разделах "История",                                                                       "Литературоведение", "Биографические очерки"

НАЧАЛО                                                                                                                                                                                     ВОЗВРАТ