ВОЗВРАТ                                             

 
   
Апрель 2006, №4      

         Литературоведение _____________________
                                                                                                   Ольга Чернорицкая

                                                     Смертная казнь 
                                                         как эротика
                                       государственного самоубийства

             

 

 

      "Величайшее из зол, худшее из всего, что только может грозить человеку, это смерть, величайший страх - это страх смерти. Ничто столь неодолимо не побуждает нас к живейшему участию, как если другой подвергается смертельной опасности; нет ничего ужаснее, чем смертная казнь".
                     
        А.Шопенгауэр. Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа"


1. Представление или священнодействие

     После "пяти виселиц на Кронверкской куртине" (М.Волошин), смертная казнь
становится в России символом кровавой кровавого и жестокого противоборства между правительством и оппозицией, борьбы государства с собственными гражданами, борьбы, которая в ужасающих формах реализовалась после Октябрьской революции и не прекратилась и по сей день.
   Практически каждый интеллигент счел своим долгом выразить к ней собственное отношение. Напротив, отвернуться от этого явления, умолчать о нем считается недостойным. Более того, значение имеют и нравственные причины, по которым писатели и журналисты обращаются к данной теме. Статья Тургенева "Казнь Тропмана" (1870) не могла не возмутить Достоевского: мало того, что в своей статье Тургенев признается в малодушии - в момент казни он отворачивается, но и считает, что не имел права там находиться. Достоевский пишет Страхову: "Вы можете иметь другое мнение, Николай Николаевич, но меня эта напыщенная и щепетильная статья возмутила. Почему он все конфузится и твердит, что не имел права тут быть? Да, конечно, если только на спектакль пришел; но человек, на поверхности земной, не имеет права отвертываться и игнорировать то, что происходит на земле, и есть высшие нравственные причины на то".
        Но может быть, Тургенев отвернулся в момент усекновения головы как отвернулся бы любой пуританин при созерцании величайшей непристойности?
       Большей непристойностью, чем содомистский грех (а казнь можно смело отнести именно к этой разновидности порока), является скотоложство, в своей театрализованной форме совершаемое как казнь животных. "Есть какая-то особенная причина у того отвращения, что вызывает у нас казнь животных, ведь вообще-то судить человека должно быть более серьезным делом, чем судить животное, а причинять ему страдания - делом более гнусным. Однако повешение лошади или свиньи все-таки кажется нам гнуснее - все равно как повешение безумца или ребенка: ведь они "безответственны". Осужденный всегда может не признать право судьи его судить, может бросить вызов суду, что не совпадает с правом на защиту и чем восстанавливается минимум символической взаимности; но это тайное моральное равенство совершенно отсутствует при суде над животным или безумцем. И вот из-за применения символического ритуала к ситуации, исключающей всякую возможность символического ответа, как раз и возникает особенная одиозность такого рода наказаний". (Жан Бодрийяр. Символический обмен и смерть.)
      С другой стороны, именно казнь животных скотоложство в государственном масштабе становится объектом иронии писателей-постмодернистов, прежде всего Дж.Барнса.
     
Традиционная казнь воспринимается как представление, спектакль. В этом был убежден не только Достоевский, прошедший через инсценировку собственной казни на Семеновском плацу. Телесное уничтожение государством своих органов и клеток, демонстрируемое с недюжинным артистизмом привлекало внимание писателей как зрелище, не лишенное некоего пагубного эротизма. Но что писатель может государству предложить взамен? Какую идею альтернативы казни-представления, предлагаемые писателями-гуманистами, были зачастую еще более антигуманными. В этом отношении показательна статья В.А.Жуковского "О смертной казни". Для автора "Светланы" публичная казнь - позорище, ведь она разжигает низменные инстинкты толпы. Но от нее не нужно отказываться, - достаточно поменять ее форму и из языческого зрелища сделать священнодействием, церковным таинством, которое будет вершиться за церковной оградой. Она и оградит зрителей от самого зрелища. "Не уничтожайте казни, но дайте ей образ величественный, глубоко трогающий и ужасающий душу". Эшафот для Жуковского - "место, где неумолимое земное правосудие казнит преступление, а Божие милосердие принимает в свое лоно кающуюся душу".
       Достоевский смотрит на проблему глубже. "Что такое казнь? В государстве - жертва за идею. Но если Церковь - нет казни". Для него Церковь - единая душа всего народа, его соборная совесть. И жертва за идею в лоне церкви - абсурд. В случае, если казнит государство, для приговоренного это очищающее мученичество. Если казнит церковь, - уничтожен религиозный момент духовного героизма вошедшего на эшафот. В первом случае преступник и государство как бы на равных: государство уверено в своей правоте, а преступник - в своей. Но будет ли у него такая уверенность в святости своей идеи, если казнить будет сама церковь, и земные цари будут действовать от имени царя небесного? Не это ли будет царством Антихриста, который в доказательство правоты склонен ко всякого рода чудесам, знамениям и публичным представлениям? Для Достоевского что публичное представление, что публичное священнодействие - деяние Антихриста, но Антихристу следует глядеть в глаза.

2. Казнь или самоубийство

     Случайно ли по прочтении приговора на Семеновском плацу Достоевский торжественно воскликнул: "Мы будем вместе со Христом"? Если это не от предсмертного ужаса, то может быть, от озарения? Не в эту ли минуту он осознал, что взошел на эшафот, как Христос на Голгофу, добровольно?
      "Смерть человека - это смерть добровольная и осознанная, принимаемая свободно, без всякой витальной необходимости. Подобное принятие смерти происходит в тот момент, когда человек сознательно подвергает риску собственную жизнь, причем делает это исключительно в целях "признания", из одного лишь "тщеславия". Человек создает себя, сознательно реализуя свою смерть. Он и есть своя собственная смерть, отсроченное самоубийство". (А.Кожев. Идея смерти в философии Гегеля).
       Очевидно, здесь не последнюю роль сыграла смерть Сократа, которую тот признал как добровольную. "И сейчас моя участь определилась не сама собою, напротив, для меня это ясно, что мне лучше умереть и избавиться от хлопот". (Платон. Апология Сократа).
      
Несколько настораживает категоричность Гегеля. Что значит - одного лишь тщеславия?В самом тщеславии заложена великая жажда любви. В человеке в отличие от животного, ее столько, что она готова распространиться на весь мир. Человек не сознательно, а в эротическом экстазе по отношению к миру подвергает риску собственную жизнь. И не самые смелые стали господами, но самые сексуальные. Это был естественный отбор, имеющий своими последствиями не только победу человека как вида на Земле, но и устойчивое сочетание в нем на уровне рефлексов эротики и смерти. Он не просто должен заставить как можно большее число представителей своего вида признать его эротическое преимущество - он должен преобразовать этот не признающий его, но вожделенный мир, в такой, который бы его признал. Но это осуществимо только через эротику насилия. И в то время, когда эротика насилия достигла государственных масштабов, что стало угрозой существованию человечества, появилось христианство, призванное противопоставить государственным оргиям индивидуальный аскетизм. Однако став государственной религией европейских стран, оно само дало повод к новым и новым оргиям.

       Глава "Великий инквизитор". Время массовых казней еретиков в лоне церкви, именем церкви. "Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми?" Прав или не прав инквизитор? "Суди нас, если можешь и смеешь". Христос молчит.
       Из записной книжки Достоевского: "Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного (...) Инквизитор уже тем одним безнравственен, что в сердце его, в совести его могла ужиться идея о необходимости сожигать людей".
      
Только безнравственный язычник может устраивать государственные вакханалии. "Ночь средневековья" исполнена зловещего эротизма. Противоположность - аскетизм Христа с его проповедью духовной любви. "Спрашиваю: сжег ли бы он еретиков, - нет. Ну так значит, сжигание еретиков есть поступок безнравственный".

       
В судьбе самого Достоевского присутствует фарс публичной казни, для него это несомненное зло, и долгое время после произошедшего с ним и его друзьями на Семеновском плацу он не может обсуждать этой темы. Только спустя 20 лет он возвращается к ней и переносит действие из России в Европу. В "Идиоте" впечатления от собственного пребывания на эшафоте Достоевский дополняет впечатлениями от прочтения "Последнего дня приговоренного к смертной казни" Виктора Гюго и "Записок палача" Анри Сансон, внука знаменитого палача, казнившего за долгий срок своей службы Людовика ХVI и еще более 100 человек. Шарль Анри Сансон видит в своем дедушке истинного служителя государства. Именно из "Записок палача" - имя осужденного, смерть которого описал Мышкин.
      Достоевский "отправляет" Мышкина в сопровождении доктора Шнейдера в Лион. Казнь произвела ужасное впечатление на князя Мышкина. Он "смотрел, как прикованный, глаз оторвать не мог". Смертная казнь гипнотизирует человека, делая его своим соучастником. Это впечатление остается, не может пройти бесследно, и мало того, что князь после лицезрения казни "немного болен был", лицо приговоренного к казни осталось с ним в виде навязчивого трагического образа, который и просит Аглаю запечатлеть на картине, возможно имея в своем подсознании намерение еще раз соединить любовь и смерть.

      Глаза приговоренного к смерти - особая статья в художественном мире Достоевского, ведь в его собственном восшествии на эшафот был пуританский момент прикрытия глаз повязкой.
 
                                                         

                                                    Белый саван - смертный покров.
                                            
       Спутникам слово прощанья,
                                                    Легкий вскрик,
                                                    И с горящим взглядом
                                                    Устами он к распятию приник,
                                                    Что священник подносит в немом молчаньи,
                                                    Потом прикручивает крепко их,
                                                    Десятерых,
                                                    К столбам, поставленным в ряд.
                                                    Вот
                                             
      Торопливо казак идет
                                                    Глаза прикрыть повязкой тугою.
                                                                           
      С.Цвейг.

     Эротизм, основанный на насилии - это грубый первобытный эротизм, который добивается всегда меньшего, чем необходимо для удовлетворения жажды любви и наводит лишь относительный порядок в обществе. Мир культурный, исторический дает как человеку представление об утонченной, прекрасной в своих воплощениях эротике, которая может реализоваться не только в индивидуальном, но и в государственном масштабах.
    
  Для Достоевского государственная казнь - свидетельство незрелости государства, неспособности его другим способом воздействовать на собственных граждан. Все это он высказывает в "Бесах", в разговоре между Шатовым и Ставрогиным. Новые силы, нарождающиеся в России, круты на расправу: "О, у них все смертная казнь и все на предписаниях, на бумагах с печатями, три с половиной человека подписывают". "Пожалуйста, не смейтесь, он очень в состоянии спустить курок. Они уверены, что я тоже шпион. Все они, от неумения вести дело, ужасно любят обвинять в шпионстве".
       Неумелая государственная эротика калечит души своих граждан.
  
   В 1923 году Владимир Набоков пишет короткую драму "Дедушка", также под впечатлением "Записок палача". Взяв биографический факт беспамятства отошедшего от дела и занявшегося садоводством палача, Набоков изображает дедушку гуляющим в саду:

                                                  ...пропускает
                                                  сквозь пальцы стебель лилии - нагнувшись
                                                  над цветником, - лишь гладит, не срывает,
                                                  и нежною застенчивой улыбкой
                                                  весь озарен...
                                                  Да, лилии он любит, -
                                                  Ласкает их и с ними говорит.
                                                  Для них он даже имена придумал, -
                                                  Каких-то там маркизов, герцогинь...

      Любовь палача к своим жертвам путем неведомых нам сублемационных законов перешла на цветы, которые он любит, ласкает, с которыми разговаривает.
        Государство, будучи всеобщностью по сути своей и защищая интересы всего общества в целом, делает каждого гражданина не только вольным или невольным свидетелем казни, но и соучастником: сопалачом, соубийцей. А впечатление, которое получает человек, оказавшийся на месте публичной казни, сравнимо с впечатлением, которое он получил бы, приводя приговор в исполнение собственноручно - а ведь от имени всего государства, частью которой является отдельный человек, происходит казнь. Отсюда возникает эффект шока: человек встречается с глазу на глаз со смертью в роли соучастника палача - и, как следствие, подступающая тошнота, словно от встречи со смертью с глазу на глаз. И, с другой стороны, наступает момент стыдливости, словно он попал на оргию и стал ее невольным участником.
      Камю, приняв позицию двух своих учителей Шопенгауэра и Достоевского, и прежде всего Достоевского, запретившего художнику отворачиваться от того, что происходит вокруг, как гражданин и как писатель заявляет: "Когда высшее правосудие вызывает лишь тошноту у честного человека, которого призвано защищать, трудно поверить в то, что оно намерено поддерживать мир и порядок в стране. Становится очевидным, что правосудие само по себе не менее возмутительно, чем само преступление, и что это новое убийство вовсе не изглаживает вызов, брошенный обществу, и только громоздит одну мерзость на другую".
      Мерзостью убийства, нагромождаясь на мерзость происходящей во время этого убийства оргии. Нарочито натуралистически описывает Камю агонии жертв.
        Вывод Камю - казнь - это природное, дикое в человеке. Если убийство заложено в природе человека, в его инстинктах, то закон создан не для того, чтобы подражать природе или воспроизводить ее. Государство создано, чтобы ее исправлять, а не придавать силу закона явному проявлению природы. Это соответствует мысли Гегеля о государстве, как духовной сущности, возникающей в преодолении несвободы человека от животных инстинктов. "Государство есть действительность нравственной идеи, нравственный дух как явная, самой себе ясная субстанциальная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает. В нравах она имеет свое непосредственное существование, а в самосознании единичного человека, в его знании и деятельности - свое опосредованное существование, равно как и самосознание единичного человека благодаря умонастроению имеет в нем как в своей сущности, цели и продукте своей деятельности свою субстанциальную свободу". (Гегель. Философия права)
     Наказание должно быть направлено не на возбуждение инстинктов толпы, а на внутреннюю, духовную работу человека.
      "Пусть Каин останется в живых, но сохранит на себе печать осуждения, - вот урок, который нам надобно извлечь из Ветхого Завета, не говоря уже о Евангелии, а не вдохновляться жестокими примерами закона Моисеева".
     Эта печать осуждения сопровождает деяния Калигулы, который превратил свое государство во всеобщую арену казней. В предисловии к американскому изданию 1958 года Камю пишет: "Калигула" - это история верховного самоубийства". Но самый первый и оставшийся неизвестным роман о связи убийства и самоубийства написан им 20 лет назад.
      В романе "Счастливая смерть" (1938) он обыгрывает ситуацию смерти духовной преступника после совершенного им убийства. Молодой человек Мерсо берет на себя труд убийства, на которое его толкает сама жертва - богач-затворник Ролан Загреус, лелеющий мечту о самоубийстве. Он избрал себе убийцу по принципу, по которому выбирают себе сексуального партнера: красота, молодость, сила. - и не просто дает юноше наводку, он искушает его: "Все покупается. Быть или стать богатым - это иметь время для того, чтобы стать счастливым, если ты достоин им быть". Имя искусителя-жертвы выбрано не случайно - так звали древние греки растерзанного Диониса, бога вакханалий. Убийство происходит гладко - без сучка и задоринки - вовсе не так, как это было в романе "Преступление и наказание" Достоевского. Но, сняв все сучки и задоринки со сценария убийства, Камю не может, оставаясь правдивым художником, сделать счастливым разбогатевшего Мерсо. Оказывается, в момент убийства преступник "видит собственную смерть". Но, столкнувшись с ней лицом к лицу, он, в упоении эротизма происходящего, не сразу познает страх. "И даже в неподвижности Загреуса перед ликом смерти он увидел тайный и жестокий образ собственной жизни". Страх приходит позже, все в точности совпадает с указанием Достоевского на то, что перерождение преступника не может наступить сразу после приговора, не наступит оно и после помилования. Перерождение происходит "постепенно и после очень-очень долгого времени". В романе это прерождение связано с мифологией дионисийства, согласно которой убийцы Диониса - они же жертвы, которых убьет печаль. Еще неясно, кто кого убил: Загреус - Мерсо, или Мерсо - Загреуса, - эта мысль становится очевидной к концу трагедийного повествования Камю.
       Так же и во время смертной казни: совершенно нельзя определенно сказать, кто кого убивает: государство преступника или преступник - государство. Смерть преступника предрешена сегодня. Смерть каждого наблюдателя, участника эротического шоу - лишь отсрочена. Но каждый наблюдатель во время созерцания казни уже встретился с ней и заглянул ей в глаза.
    
 Калигула морально разложил погубил Рим тем, что заставил свой народ едва ли не ежедневно участвовать в эротических зрелищах - публичных казнях. И наше государство тем вернее погибнет, чем большего количества людских смертей мы станем невольными зрителями и участниками. Мы - всеобщность, погибнем неизбежно, если мы не прекратим ежедневное, ежеминутное истребление частного.

Литература

Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. - М.,2000.
Волгин И.Л. Последний год Достоевского. М.1991.
Гегель. Философия права.
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30т., Т.8, 14, 27.
Жуковский В.А. О смертной казни. Сочинения. СПб.,1857, Т.11. С.177-189.
Кестлер А., Камю А. Размышления о смертной казни. Праксис, 2003
Кожев А.Введение в чтение Гегеля. СПб.,2003.
Перлина Н. Достоевский о смертной казни //Достоевский и мировая культура. ? 18, 2003. - С.71-95.
Фокин С.Л.Альбер Камю. Роман. Философия. Жизнь. СПб.,1999


                                                                                                               ©О.Чернорицкая

                                           Предыдущая публикация и об авторе в РГ №11 2005

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ КАК ЭРОТИКА ГОСУДАРСТВЕННОГО САМОУБИЙСТВА    
ДОСТОЕВСКИЙ И КОНЕЦ ИСТОРИИ             
                                                                                                                                                                                                   ВОЗВРАТ