ВОЗВРАТ                         

Июль 2002, №5    

  Литературоведение_____________________________

                         

   Тема любви пронизывает всю мировую литературу, побуждает и вдохновляет как творцов, так и ее почитателей. Легендами любви вырисован ковер тысячелетий, являя род человеческий в потрясающем многообразии цветов и красок. В этом божественно-мистическом порождении нравственная основа всегда обращена к личности, чувственная - к биологически избраннику.
     Любовь - чувство влечения человека к человеку - в котором наиболее полно воплощен идеал, торжествует гармония. В любви и может проявиться насколько человек стал человечным, где его центр - в Я или вне Я. 
    В своей нравственности любовь проходит дорогами человечества и с развитием общественной морали нередко меняет наряды. История знает рыцарскую любовь, культ любви у арабов, культ любви в древней Индии, ей известны поборники платонической и свободной любви. Как любая другая морально-нравственная категория, любовь подвижна в своих представлениях, оценках, общественных, социальных и национальных формах. Этому будут посвящены наши публикации.

        Работа Елены Шерман изучает тему любви в русской классической литературе. 

                                                                                                                              Геннадий Меш

 

                                                                                                                               Елена Шерман   

                           ТЕМА  ЛЮБВИ

                          В  РУССКОЙ  ЛИТЕРАТУРЕ

                                Литературоведческое  эссе

 

   - А ты знаешь такие слова, которые соединяют?
   - Да; и их не мало; и ты их знаешь.
   - Ну-ка? Какие это слова?
   - Да хоть бы искусство... родина, наука, свобода, справедливость.
   - А любовь? - спросил Шубин.
   - И любовь соединяющее слово; но не та любовь, которой ты теперь жаждешь; не любовь-наслаждение, любовь-жертва.
                                                                                
 Иван Тургенев "Накануне"
 

     Подобно всем другим литературам мира, русская литература уделяет теме любви не малое место; ее "удельный", скажем так, вес ничуть не меньше, нежели во французской или английской литературах (хотя "любовные истории" в чистом виде в русской литературе встречаются не столь уж часто, чаще любовный сюжет отягощен побочными линиями и темами). Однако реализация данной темы в различных текстах, принадлежащих русской классической литературе, отличается большим своеобразием, резко отличающим ее от всех других литератур мира. Рассмотрим, в чем именно заключается данное своеобразие.

    Прежде всего, для русской литературы характерен серьезный и пристальный взгляд на любовь и, шире, интимные отношения между мужчиной и женщиной. Девизом такого отношения может служить известная пословица "с любовью не шутят". Русская сатира мало и неохотно вторгается в область личного. Минутная влюбленность Чичикова в тоненькую и прозрачную институтку, оказавшуюся дочерью губернатора, имеет также мало отношения к любовной теме, как и "страдания" овдовевшей дамочки из раннего чеховского рассказа "Загадочная натура", бросившей когда-то любимого человека ради богатого генерала и теперь не имеющей силы отказаться во имя своих чувств от другого богатого генерала.

    Причина такой серьезности одна: любовь в русской литературе почти всегда принадлежит области драматического и очень часто - трагического пафоса, но крайне редко история отношений мужчины и женщины - в прозе ли, в поэзии - дает повод для веселья. "Хэппи энд", любимый Диккенсом и порой допускаемый даже Бальзаком, в русской литературе не просто отсутствует, он столь же чужероден ей, как чужеродны вальсы Шопена и южнокитайская народная музыка. Все знаменитые любовные истории русской классики, от "Бедной Лизы" Карамзина до "Темных аллей" Бунина протекают весьма напряженно и заканчиваются очень плохо. "Хэппи эндом" в таком контексте можно считать финал "Евгения Онегина" - Татьяна, будучи верной женой другого, будет вечно любить человека, недостойного ее, Онегин вечно будет одинок, но по крайней мере они остались живы.

    Можно ли считать, что на столь мрачную окраску любовной темы в русской литературе повлияли какие-то более общие закономерности, например, какой-то особенный надрыв и трагизм, ей присущий? Подобная постановка вопроса представляется спорной. Бердяев когда-то назвал русскую литературу "профетической", и это действительно так, но вряд ли ее можно упрекнуть (как и всю русскую культуру в целом) в безысходной мрачности. (Сомневающимся рекомендуем сравнить "Песни западных славян" с русским фольклором, записанным тем же Александром Сергеевичем). Конечно, реализация данной темы соприкасается с общей духовной доминантой и философской парадигмой русской литературы, но происходит это несколько иначе.

    Трагизм в разработке любовной тематики вытекает из нескольких источников, наиболее давним и полноводным из которых является, конечно же, народная традиция. Только в русском фольклоре любовные частушки называются "страдания", только в русской деревне синонимом слова "любить" было слово "жалеть". Заметьте, акцент делается именно на печальной, мучительной стороне взаимоотношений мужчины и женщины, а во главу отношений возводится не половое желание (что не означает, конечно, отсутствия в том же фольклоре особой субкультуры, описывающей "срамное" - сказки, частушки и т.д.), но духовное начало - жалость. Вслушаемся в смысл слова "супруги": это не узаконенные любовники, это "соупряжники", тянущие в одной упряжи общий воз. Здесь народное, может быть, еще языческое понимание брака и любви перекликается с христианским, православным пониманием брака как испытания прочности духовных и физических сил человека, тяжкого труда во имя высшей цели. Из языческого прошлого шли свадебные обряды на русском Севере: в архангельских селах невеста, пышно наряженная на свадебном пиру, под венец шла в том же "синяке", простом синем сарафане, в котором кладут в гроб. Таким образом, вступление в брак по значению находилось на том же уровне, что и рождение и смерть. (Заметим в скобках, что интересно сопоставить этот обычай с мыслью Толстого, что жениться надо как умирать, только когда нельзя иначе.)

    Древние обычаи и реалии позднейшего времени находят мощную подпитку в особенностях средневековой русской культуры. Не стоит переоценивать глубину петровских преобразований именно в области интимной, личной жизни человека 1 . Тысячелетние устои невозможно переменить вместе с платьем. Средневековой русской (и не только русской) культуре присущ известный дуализм, разделение человека на грешную плоть и стремящийся горе дух. В Европе этот дуализм был преодолен рождением полнокровного человека Возрождения, героя Рабле и Боккаччо. Противопоставление телесного и плотского, низменного и высокого снимается. Новый человек целен и жизнерадостен, он спокойно смотрит на желания плоти, считая их естественными, и не видит большого греха в удовлетворении этих желаний.

    В русской культуре Возрождения не было.  

    Средневековое противопоставление плоти и духа пережило петровские реформы и радикальные эксперименты позитивистов-нигилистов XIX века, дожило до XX века и все еще неплохо чувствует себя сегодня. Если кто сомневается, почитайте газеты: там время от времени публикуют письма женщин, оскорбленных рекламой прокладок по телевидению (массовое сознание, базирующееся на стереотипах, шокирует вторжение "запретных", "низовых" тем в "высокие", "культурные" сферы).

    Итак, плоть противостоит духу. Плоть греховна, ее нужно смирять, ее бунт чреват роковыми последствиями. Что лежит в основе грехопадения русского Фауста XVII века, Саввы Грудцына? Не жажда познания и не гордыня, как у доктора Агриппы Нестгейльмского, нет, его губит плотская страсть к чужой жене. "И, захваченный обманчивою лаской женщины той, а подлинно сказать - завистью дьявола, попал Савва в сеть прелюбодеяния с этой женщиной". В обмен на ее благосклонность он продает свою душу.  

    Единственный дозволенный путь реализации грешных помыслов - брак, но и к нему отношение строгое. Интересно противопоставление самоощущения современников, Генриха VIII в Англии и Ивана Грозного в России, женатых по 6-7 раз. Иван Грозный, собственноручно душивший своих незаконнорожденных детей (он считал, что они не угодны Господу), в периоды раскаяния чувствует себя страшным грешником. Он пишет в обращении к инокам Кирилло-Белозерского монастыря: "А мне, псу смердящему, кому учити и чему наказати, в чем просветити? Сам бо всегда в пианьстве, в блуде, в прелюбодействе, в скверне, во убийстве, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе". Подобных настроений у Генриха VIII современники никогда не отмечали. Ощутимое падение возможно только с высокой точки, и этой высокой точкой было традиционное отношение к любви и браку.

    В нем нераздельны верхи и низы, по крайней мере, до Петровской эпохи; в русском фольклоре, в отличие от французского или древнеиндийского, отсутствует образ женщины-возлюбленной. Героиня его либо незамужняя, невинная девица, либо жена, либо вдова, добрачные отношения - отношения жениха и невесты. И, разумеется, в мире, расколотом на тьму и свет, на святость и грех, невозможно и не представимо "облегченное" отношение к сексуальной стороне жизни. Все, что происходит вне супружеского ложа, определяется не как страсть и не как естественная потребность. Для него есть только одно слово - блуд.

    Наиболее полно и ярко это средневековый дуализм воплощен, конечно, в Катерине из "Грозы". Не протест против общества, как казалось мальчикам-критикам, загнал ее на крутой обрыв над Волгой. Для Катерины нет оправдания ее грешной страсти, потому что такого оправдания в рамках традиционной, патриархально-средневековой этики не существует. Она может либо падать дальше, все ниже и ниже (оттого и просит Бориса забрать ее, оттого и готова жить с ним в незаконной связи - все равно обратной дороги нет!), либо искупить страшный грех - долгим покаянием (может быть, пожизненным) либо смертью, что и происходит. Для "павшей" женщины или девушки в патриархальном обществе нет легитимной роли, как нет чего-то среднего между возвышенной и чистой любовью и блудом.

    "Чего-то среднего" нет и во всей русской литературе. Отношения между возлюбленными - героями русской классики - либо накалены до такого уровня чистоты и высоты, который уже третий век продолжает изумлять прочую ойкумену, либо это гнусный разврат, либо то и другое вместе (что особенно характерно для героев Достоевского). Но очень трудно, живя на Земле в реальном мире, сохранить запредельную святость чувств, и оттого каждая вторая русская "love story" - трагедия. Кто-то погибнет, кто-то сойдет с ума, кто-то пойдет на каторгу, а многие расстанутся навеки.

    Перережет себе горло робкий мечтатель Пискарев, обнаружив в своем идеале красоты обыкновенную проститутку; пойдет на каторгу леди Макбет Мценского уезда и туда же, искупать давний грех, поедет за Катюшей Масловой Нехлюдов. Убьет Рогожин Настасью Филипповну, Карандышев - бесприданницу Ларису, Казбич застрелит бедняжку Бэлу и Алеко своей рукой оборвет жизнь вольнолюбивой Земфиры. В монастыре встретит Лаврецкий Лизу, умрет на руках у Елены Инсаров, под колесами поезда погаснет свеча жизни Анны Карениной. Желающие могут дополнить список - Ниной ли, отравленной Арбениным, Хромоножкой ли, сошедшей с ума от любви к Ставрогину или славным казаком Андрием, погубленным любовью к прекрасной полячке, или иными героями по своему вкусу.

   Вчитываясь в страницы, повествующие о "погибших от невиданной любви" (Высоцкий), поневоле удивишься во многом умышленной запутанности чувств и усложненности коллизий. Встает вопрос: неужели нельзя попроще, неужели нельзя не закручивать узлы до крайности? Но надрыв столь же обязателен для любовных историй героев классики, как и противопоставление "высокого" и "низкого". Они не то чтобы не могут не страдать, они именно хотят страдать (помните "страдания"?).  

   Исчерпывающе полно это формулирует Наташа из "Униженных и оскорбленных" "Но что же делать, если мне даже муки от него - счастье? Разве я на радость иду к нему?" И здесь уже непонятно, где страдание и где счастье, и можно ли их разделить. Страдание - неотъемлимая, а может быть, и главная часть любви. Не спешите произносить слово "мазохизм". Страдание тесно связано с концепцией греховности плотской любви. Пострадав, такой грешный влюбленный очищается этим самым страданием, и любовь его делается чистой. Очень хорошо показано это в "Войне и мире": воспылав физическим влечением к Анатолю Курагину, Наташа платит за это болезнью и месяцами страданий, а вот более правильная любовь к Пьеру страданий почти и не несет. Но, конечно, не обязательно трагизм заложен внутри отношений, он может придти и извне, например, героиня страдает не от того, что любит "неправильно" и хочет помучиться, а от того, что возлюбленный, скажем, погиб на войне. Но такая ситуация бывает куда реже.

   В страданиях, мучительстве и самомучительстве ("Побранить меня некому - милого нет...") почти не остается времени для счастья. Но формула русской любви и не содержит такого элемента. Здесь мы видит поистине уникальное отношение к счастью:

                                               Но чем бы я могла помочь?                                                    От счастья не исцеляю. 

   Счастье - не вожделенное состояние души и тела, а постыдная болезнь глухих и сытых. "Доколе нам страдать?" - спрашивает жена Аввакума и ответ протопопа "До самой смерти" сразу придает ей бодрости, так же как и ответ Мандельштама жене Надежде в аналогичной ситуации: "Почему ты думаешь, что должна быть счастлива?". В самом деле, а обладает ли счастье самоценностью? Применительно к личной жизни - явно нет, потому что нет ничего тошнотворнее семейного, скажем, единственного "правильного" личного счастья в русских романах. Да и много ли его? Женитьба господина Быкова на Вареньке Доброселовой, не несущая ей особой радости, Наташа с вечной загаженной пеленкой (ударным аргументом современных феминисток) да тщательно дрессируемая Штольцем Ольга. Ну, Пушкин, как всегда, пытается внести немного солнца в холодную атмосферу и дарит нам изумительную насмешку над стереотипами - финал "Станционного смотрителя"; но только один Пушкин. У всех прочих мы видим не семейное счастье, а разные виды несчастья, либо до брака и вовсе дело не доходит. Любопытно, что великая литература с крайне низким процентом брачности и рождаемости создавалась в эпоху и в стране, где нормой были 8-9 детей у простонародья и 3-4 у аристократов!

   Нежелание быть счастливым и принципиальный трагизм любовных историй невозможно объяснить только средневековой этической парадигмой или влиянием русского фольклора. Трагическая тема любви в русской классике неразрывно связана с общими ее тенденциями, такими, как мучительный поиск гармонии в мире хаоса, жажда веры и стремление к недостижимым идеалам во всех областях духовного и физического бытия. "Нельзя ли идеалов посвятее?" - восклицает Достоевский. Если есть идеал любви, то это любовь как высшее воплощение совершенной гармонии, как апофеоз веры ("Бог есть любовь") и синоним идеального бытия ("Только влюбленный имеет право на звание человека"). Но вопрос, возможно ли торжество гармонии в раздираемом противоречиями макрокосме, также риторичен, как вопрос, возможна ли окончательная победа добра над злом. Мир русской литературы - мир трагичный, мир вечных вопросов, не имеющих ответов, в нем колеблются онтологические сваи бытия и торжествует энтропия, и в этом мире любая попытка противопоставления отдельного, личного уютного уголка со счастливой любовью и хэппи-эндом срывающему покровы ветру хаоса с головой выдает философскую несостоятельность и творческую бездарность автора, если не полный его непрофессионализм.

   В знаменитом 66-м сонете Шекспира именно любовь выступает силой, способной примирить человека с хаосом действительности, она то, что удерживает над бездной. Tired with all these, for restful death J cry... Помните? После перечня всех несправедливостей мира и тягот жизни поэт говорит:

                             Tired with all these, from these J would be gone,                                   Save that, to die, J leave my love alone. 

   Такое понимание любви есть и в русской традиции, когда через любовь и страдание человек поднимается к более высоким уровням сознания, обретает смысл жизни и путь к истине. Но никогда чувство не превращается в один из кирпичиков успешного домостроительства: независимо от финала отношений оно всегда поднимается до космических масштабов ("Любить - это с простынь, бессоницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику..."), превращая судьбы обитателей заштатных скотопригоньевсков и безвестных деревень в легенды и жития, а их самих - в главных участников вселенской мистерии, "Где Бог с Дьяволом борется, а поле битвы - сердца людей".

                                                                                                        30 июня 2001г.

ПРИМЕЧАНИЕ

 1 Ср. в "Петре Первом" А.Н. Толстого историю Саньки Волковой: и перерядившись в модное платье, и освоив политес, она не может с той же легкостью перенять чуждые ей нравы. На уговоры "раскрепощенной" европейской приятельницы отдаться без любви польскому королю, хорошему человеку, она отвечает молчанием: "не преодолеть мамкино, заветное".

                                                                                                        ©Елена Шерман _______________________________________________________________________

ОБ АВТОРЕ. Елена Шерман - молодой литературовед и исследователь. Тема защищенной диссертации: "Художественная специфика русского исторического романа второй половины XIX века и проблемы развития жанра". Живет и работает во Львове. Пишет стихи и прозу.

НАЧАЛО                                                              ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЕМЫ                                                             ВОЗВРАТ