Письмирь Словно в бычий пузырь, из автобусных окон глядишь, со стекла оттирая давно поредевшую рощу, в ней березами всласть напитавшись, молочная тишь под корнями осин прячет кладбища грозные мощи. Проезжаешь Письмирь - и становишься ближе к себе… Через мост и холмы к полысевшему дому у речки приникаешь лицом, подсмотрев, как в былинной избе обжигает в печи мужичок то горшки, то словечки. Проезжаешь весь мир, а в глазах, как в подзорной трубе, только узкая прорезь земли под бушующей высью: вот распят электрический бог на подгнившем столбе, вот сосна полыхает за полем макушкою лисьей. Позади Мелекесс пух гусиный метет в синеву, он на спины налип - мы гогочем и машем руками… Нас, поднявшихся в небо, наверно, потом назовут - облаками… Самара: бункер Сталина
В землю, как в масло, на час уходи,
звякая лезвием взора
и под конец рукоятью груди
не ощущая упора.
Слыша, как глохнет скрипучий вопрос
при пересчете ступеней:
этот ли воздух просвечен насквозь
мглою декабрьских бдений?
Этот ли бог за зеленым сукном
мог разражаться эдиктом?
Глубже и глубже, как сумрачный гном,
в шахту сомненья входи ты,
вдруг понимая, что в списке наград
нужен таланту не букер,
а бесконечный и внутренний ад -
голову давящий бункер,
чтобы, впотьмах побоявшись остыть
в поисках вечного солнца,
за драпировку заглядывал ты -
и не увидел оконца.
* * *
В день бездумный и промозглый
от глубин весенних чащ
до костей и вглубь, до мозга,
воздух длинен и кричащ.
Ветер в хлопотах довольных
дни и ночи напролет
звон от струн высоковольтных
в шапку ельника кладет.
И, похрустывая веткой,
к жгучей радости крапив,
шаг зари в обувке ветхой
по земле нетороплив.
* * *
Тиха и прозрачна осень,
и хрупок полет листа,
который стремится, оземь
ударившись, вещим стать.
И так бесконечно немо
в желании долг вернуть
многопудовое небо,
упавшее мне на грудь…
* * *
Весне на помощь - шаг ребристых шин,
дробящий лед в кофейную порошу…
От февраля последние гроши
на чтение Рембо я уничтожу.
Сойду на нет. Закончусь в три листа.
Оплавлюсь солнцем бешеного марта,
и будет сон мне - выстрел у виска,
как экстремизм седеющего Сартра.
* * *
До обугленного края
пляшет ручка вширь и вдоль -
прозе я не доверяю,
лишь в стихах правдива боль.
Лепет, шелест, шорох, шепот,
звезд безумных голоса -
есть мой самый верный опыт
глянуть истине в глаза.
* * *
За окном, до утра приуныв,
двор уляжется с нищим.
Замерцает фонарик луны -
что ты, Господи, ищешь?
Летом полночь совсем не видна -
бродит полуживая,
осушая поэта до дна
и бутыль разбивая.
* * *
Жизнь - застенчивый кузнечик,
разбегающийся в даль.
Прыгнет в небо человечек
и исчезнет навсегда.
Только клеверная стела
прорастёт в тени крыльца,
и останется от тела
золотистая пыльца.
Январь
Когда январь мерцает весело
туманной звездностью армад -
смотри, как небо с тучи свесилось
и опадает на дома.
Зима на город снова дуется,
и в снежной хваткости оков
скрипит простуженная улица
шагами редких смельчаков.
А в парке, в солнце разуверенном,
всё бестолковей и скорей
пожаром тел больное дерево
врачует стая снегирей.
И дышится - морозом в голову!
И крик идет на укорот -
как будто ледяное олово
тебе запаивает рот.
* * * В словарь вонзишь тугое тело по рукоять аршинных плеч, а что еще душе поделать - какую речь со дна извлечь?! Когда по полю плавной Волги насеешь зерна взмахов рук, ты - знак вопроса долгий-долгий и восклицательный испуг! Какие чёртовы сомненья вновь губы словом обожгут, и пустозвонные томленья на гордом горле стянут жгут? Какую смерть найдешь в овраге за тридцать семь пылавших лет, чей золотистый привкус браги в селе клубит навеселе. И синий спирт чудес небесных вольготно пьется на Руси - его закусывают песней, а звезды нечем закусить… * * * Какие-то обрывки музыки жужжали в умной голове, и то широкие, то узкие слова толпились на столе. И всё вот это извлеченное, чем только жив я быть умел - и белый шум, и буквы черные - слилось в бушующий пробел. Увы, за божие мычание я принял дребезжащий хлам. Теперь терплю свое молчание и радуюсь чужим стихам. Балет
И только белая нуга
февральским крошевом прошита,
и только смелая нога
к балету белому пришита.
Она сгорает, как звезда.
Но космонавта след широк.
И небо тащится за ним,
как развязавшийся шнурок.
* * *
Думать, как вода,
пить себя допьяна,
пениться, заикаться,
лечь - и на берег течь.
Берег - одна рука,
Второй - другая рука.
Так обнимают воду:
К сердцу - один, другой - свысока.
Жить, как вода,
Рыбу в себе держать.
- Ты держишь на меня рыбу?
- Нет, обида уже прошла…
© Э.Учаров Предыдущие публикации и об авторе - в РГ №5 2021, №10 2020, №1 2018, №8 2017, №2 2015, №10, №1 2013, №12 2011г. |