По обе стороны двери, над
которой стояло крупными буквами слово «Бал», большие
ярко-красные афиши объявляли, что в ближайшее воскресенье это
место народных празднеств будет использовано для другого
назначения.
Г-н Патиссо,
фланировавший, как добрый буржуа, переваривая завтрак и
направляясь к вокзалу, остановился, привлеченный этим ярким
пунцовым цветом, и прочел:
ВСЕОБЩАЯ
ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНАЯ АССОЦИАЦИЯ ЗАЩИТЫ ПРАВ ЖЕНЩИНЫ
------
Центральный комитет в Париже
------
РАСШИРЕННОЕ ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ
под председательством гражданки Зои Ламур, свободомыслящей, и
гражданки Евы, Шуриной, русской нигилистки, при участии
гражданок-делегаток от свободного кружка независимой мысли и
группы сочувствующих граждан.
ГРАЖДАНКА СЕЗАРИНА БРО И ГРАЖДАНИН САПЬЯНС КОРНЮ, ВЕРНУВШИЙСЯ ИЗ
ИЗГНАНИЯ, ВЫСТУПЯТ С РЕЧАМИ
Плата за вход 1 франк.
Старая дама в очках, сидя за столиком, покрытым
ковром, взимала плату за вход. Г-н Патиссо вошел.
В зале, уже почти полном, носился запах
мокрой псины, свойственный юбкам старых дев, и слабый душок
сомнительных ароматов публичного бала.
После долгих поисков г-н Патиссо нашел
свободное место во втором ряду, между пожилым господином с
орденом и молодой женщиной, судя по платью, работницей, с
возбужденными глазами и опухшей, подбитой щекой.
Президиум был в полном составе.
Гражданка Зоя Ламур, хорошенькая пухленькая
брюнетка с красными цветами в черных волосах, разделяла
председательское место с маленькой худенькой блондинкой -
гражданкой Евой Шуриной, русской нигилисткой.
Немного ниже сидела знаменитая гражданка Сезарина
Бро, тоже красивая девушка, по прозвищу «сокрушительница
мужчин», и рядом с ней гражданин Сапьянс Корню, вернувшийся из
изгнания. Это был коренастый старик свирепого вида с лохматой
гривой; опустив на колени сжатые кулаки, он поглядывал на зал,
как кот на клетку с птицами.
Справа сидела делегация престарелых безмужних
гражданок, иссохших в девичестве, ожесточившихся в напрасном
ожидании; напротив - группа граждан преобразователей
человечества, которые никогда не брили бороды и не стригли
волос, вероятно, в знак беспредельности своих стремлений.
Публика была смешанная.
Женщины, составлявшие большинство присутствующих,
принадлежали к касте привратниц и тех торговок, которые
закрывают лавочку по воскресеньям. Повсюду между краснощекими
буржуазками мелькал тип неутешной старой девы, из тех, что зовут
«трюмо». В уголке перешептывались три школьника, пришедшие
потолкаться среди женщин. Несколько семейств забрело из
любопытства. В первом ряду сидел негр в костюме из желтого тика,
великолепный курчавый негр; он не сводил глаз с президиума и
смеялся, разевая рот до ушей, беззвучным, сдерживаемым смехом;
белые зубы сверкали на его черном лице. Он смеялся, сидя
совершенно неподвижно, как человек, увлеченный и очарованный.
Почему он был здесь? Тайна. Рассчитывал ли он попасть на
спектакль? Или, быть может, в его курчавой африканской башке
мелькала мысль: «Забавный народ; у нас под экватором таких не
найдешь»?
Гражданка Зоя Ламур открыла собрание
небольшой речью.
Она напомнила о рабстве, в котором пребывает
женщина с самого сотворения мира, о ее незаметной, по всегда
героической роли, о ее неизменной преданности всем великим
идеям. Сравнивая женщину с народом, каким он был в прежние
времена, во времена королей и аристократов, называя ее «вечной
страдалицей», для которой мужчина всегда хозяин, она воскликнула
в лирическом порыве:
- У народа был восемьдесят девятый год, добьемся
же и мы своего; угнетенные мужчины произвели свою революцию;
узники разбили свои цепи, возмущенные рабы восстали! Женщины,
последуем примеру наших угнетателей! Восстанем и мы! Разобьем
вековые цепи брака и подчинения! Выступим на завоевание своих
прав! Да будет и у нас своя революция!
Она села среди грома рукоплесканий, а негр, обезумев от
восторга, стукался лбом о колени, испуская пронзительные вопли.
Гражданка Ева Шурина, русская нигилистка, встала
и заговорила свирепым, пронзительным голосом:
- Я русская. Я подняла знамя восстания; сот эта
самая рука поражала угнетателей моей родины; и я заявляю вам,
французским женщинам, слушающим меня, что я готова под любыми
небесами, в любой части света бороться против тирании мужчин,
мстить за бесчеловечно угнетаемую женщину!
Раздался общий одобрительный гул; сам гражданин
Сапьянс Корню встал и галантно приложился желтой бородой к этой
карающей деснице.
После этого собрание приняло действительно
интернациональный характер. Гражданки, делегированные
иностранными державами, вставали и одна за другой заявляли о
присоединении своих стран. Сначала выступила немка. Тучная, с
волосами, как пакля, она бормотала заплетающимся языком:
- Я фирашаль ратость, которую испиталь стари
Германь, когда узнафаль о польшой дфижении баришской шенщин.
Наши грути (и она ударила по своей груди, которая дрогнула под
ударом), наши грути трепеталь, наши... наши... я не карашо
кафарю, но ми с фами...
Итальянка, испанка, шведка повторили то же самое
на самых неожиданных жаргонах, и под конец какая-то англичанка,
необыкновенно высокая, зубы которой напоминали грабли,
высказалась в следующих словах:
- Я выражай участие свободни Инглэнд в
манифестешен... таки... таки выразительн... дженски попюлешен
Франция, для эмансипешен дженски парти... Гип! Гип! Ура!
На этот раз негр завыл от восторга и начал
проявлять свое восхищение жестами столь несдержанными, закидывая
ноги поверх спинки скамеек и бешено хлопая себя по ляжкам, что
двум распорядителям пришлось унимать его.
Сосед Патиссо пробормотал:
- Истерички! Истерички все до единой!
Патиссо, думая, что он обращается к нему,
обернулся:
- Как вы сказали?
Тот извинился:
- Простите, я не к вам. Я просто заметил, что все
эти безумицы - истерички!
Г-н Патиссо, удивленный, спросил:
- Так вы их знаете?
- Немного, сударь. Зоя Ламур была послушницей и
собиралась постричься в монахини. Это первая. Еву Шурину судили
за поджог и признали душевнобольной. Это вторая. Сезарина Бро
просто интриганка, которой хочется, чтобы о ней говорили. Там
дальше я вижу еще трех, которые прошли через мои руки в Н-ской
больнице. А обо всех этих старых клячах, сидящих вокруг нас,
нечего и говорить.
Но тут со всех сторон раздалось шиканье. Поднялся
гражданин Сапьянс Корню, вернувшийся из изгнания. Сперва он
только грозно вращал глазами, потом заговорил глухим голосом,
похожим на завывание ветра в пещере:
- Есть слова великие, как принципы, лучезарные,
как солнце, грохочущие, как раскаты грома: Свобода! Равенство!
Братство! Это знамена народов. Под сенью их мы шли свергать
тиранию. Настала ваша очередь, женщины, поднять их как оружие и
выступить на завоевание независимости. Будьте свободны, свободны
в любви, в своем доме, в своей стране. Будьте равными нам у
домашнего очага, равными нам на улицах и, главное, равными нам в
политике и перед законом. Братство! Будьте нашими сестрами,
поверенными наших великих планов, нашими мужественными
подругами. Станьте подлинной половиной человечества, вместо
того, чтобы быть его ничтожной частью!
И он ударился в высшую политику, развивая планы,
широкие, как мир, говоря о душе общественных строев,
предсказывая пришествие всемирной республики, воздвигнутой на
трех незыблемых устоях - свободе, равенстве и братстве.
Когда он замолчал, зал чуть не обрушился от
криков «браво». Ошеломленный г-н Патиссо обратился к соседу:
- Не спятил ли он немного?
Но старый господин ответил:
- Нет, сударь, таких, как он, миллионы. Это
последствия образования.
Патиссо не понял:
- Как образования?
- Да, теперь, когда они умеют писать и читать,
скрытая глупость начинает выходить наружу.
- Так вы, сударь, считаете, что образование...
- Простите, сударь, я либерал. Но я хочу сказать
вот что. У вас, вероятно, имеются часы? Да? Ну так сломайте
пружину, отнесите часы к господину Корню и попросите починить.
Он вам с бранью ответит, что он не часовщик. Между тем, когда
что-нибудь испорчено в бесконечно более сложном механизме,
именуемом «Франция», он считает, что он лучше, чем кто-либо
другой, способен тут же, на месте, произвести починку. И сорок
тысяч горлопанов того же сорта, что и он, думают то же самое и
беспрестанно заявляют об этом. Я хочу сказать, сударь, что у нас
до сих пор нет новых правящих классов, то есть людей, рожденных
отцами, уже стоявшими у власти, людей, воспитанных в духе этой
идеи и специально этому обученных, как дают специальное
образование молодым людям, собирающимся стать инженерами.
Их снова прервали многочисленные «Тише!». Трибуну
занял молодой человек меланхолической наружности.
Он начал:
- Сударыни, я попросил слова, чтобы опровергнуть
ваши теории. Требовать для женщин гражданских прав, одинаковых с
мужскими, - это значит требовать конца вашего могущества. Уже
один внешний вид женщины показывает, что она не предназначена ни
для тяжелых физических работ, ни для долгого умственного
напряжения. Ее роль иная, хотя и не менее прекрасная. Женщина
вносит поэзию в нашу жизнь. Своим обаянием, блеском глаз,
прелестью улыбки она властвует над мужчиной, который властвует
над миром. У мужчины есть сила, и вы ее не можете у него отнять,
но у вас зато есть очарование, покоряющее эту силу. На что вы
жалуетесь? С тех пор как существует мир, вы повелительницы и
владычицы. Ничто не делается без вашего участия. Для вас-то и
создаются все прекраснейшие творения.
Но в тот день, когда вы станете равны нам
граждански и политически, вы превратитесь в наших соперников.
Берегитесь, как бы тогда не развеялись чары, в которых все ваше
могущество. А так как мы, несомненно, сильнее вас и более
способны к наукам и искусствам, то ваше несовершенство не
замедлит обнаружиться, и вы превратитесь в угнетенных
по-настоящему.
Сударыня, ваша роль прекрасна, ибо вы для нас -
вся прелесть жизни, бесконечная иллюзия, вечная награда наших
усилий. Не старайтесь же ничего изменить. Впрочем, вам это и не
удастся.
Его прервали свистки. Он сошел с трибуны.
Сосед Патиссо поднялся:
- Молодой человек немного романтичен, но у него
по крайней мере есть здравый смысл. Пойдемте выпьем по кружке
пива?
- С удовольствием.
И они удалились, в то время как подготовлялось
выступление гражданки Сезарины Бро.
Ги де Мопассан. Полное собрание
сочинений в 12 тт. Том 1. Библиотека "Огонек", Изд. "Правда",
М.: 1958
Перевод Е.В.Александровой
Ги де Мопассан (1850-1893) - французский писатель, чье творчество соприкасалось с натурализмом. Мужчина сумел заработать на литературе целое состояние. Ненасытный в любви, он превращал большинство своих женщин в персонажей новелл, рассказов и романов. А еще он увлеченный путешественник, объехавший Европу и заглянувший в отдаленные уголки мира.