Одиночки войны.
По дорогам, вернее, по тропинкам - дорог они избегают, - ходят
одинокие люди. Бойцы в задымленных шинелях, закутанные в
тряпки, с кроткими, измученными лицами. Иногда при оружии, чаще
без него, с одним лишь шанцевым инструментом, бредут они
куда-то, не зная ни своей части, ни соединения, забыв номер
полка, роты. Подсаживаются к чужому огню, разводят свой, питаясь
невесть чем, и всё идут, идут. Это не дизертиры, у них словно и
в мыслях нет бежать до родного дома, они как-то выпали из
частей. Они не возвращаются в часть, даже не пытаются, сколько
бы не говорили, что ищут своих, но непреодолимая сила удерживает
их вблизи фронта. Они не могут вернуться туда и не имеют силы
уйти совсем. То ли это особое, страшное очарование войны, то ли
простая человеческая нерешительность - ни уйти, ни остаться, как
все мы. Но сперва мне казалась более притягательной первая
мысль: что они не в силых сами оторваться от войны, пока она не
выбросит их за негодностью. Это чистейшая «липа»: могут,
хотят, но нет решимости на прямое “преступление”.
Ночью в лесу можно увидеть огоньки костров,
трупы лошадей искромсаны. Чья-то тень мелькает на дороге,
перерезанная фарами. Это все следы одиночек войны...
Всё движется между двух полюсов:
расхлябанностью и ужасным, невероятным трудом, никому другому,
кроме русского человека, неподсильным.
31 января 1942г.
Добродушный, толстый, хороший человек посылает меня на смерть.
1 февраля 1942г.
Солдаты бодрости не чувствуют. Ее чувствуют
здоровые, розовощекие люди из штабов, которые через день бреются
и меняют воротнички на гимнастерке. Эти люди пишут бумаги,
обедают в столовых, пугаются каждого самолета, подымают панику
при каждом удобном случае, в остальное же время полны бодрой
воинственной активности.
Сражаются больные, изнуренные и грязные
неврастеники с обмороженными носами, усталым взглядом и такие
слабые, что их может осилить ребенок. Здоровые толстые бодрые
люди пишут бумаги, посылают других в бой и достают
обмундирование в военторге.
12 февраля 1942г.
…Ленинградцы... Расслабленные и какие-то не от
мира сего, кажется, что вся ткань их тела переродилась, стала
податливой, прозрачной и квёлой. Страшно представить себе целый
город таких людей.
25 февраля 1942г.
Приехал с передовой инспектор по комсомолу.
Рассказывал, что на переднем крае нет никаких укреплений. Так,
только шалашики стоят из еловых веток. Он разводил руками:
- Ведь какие ленивые ребята, окопаться не хотят!
Это черта русского нарожа: не
ценить свою жизнь. Слишком нас много - подумаешь, десятком
меньше, десятком больше. Все мы слишком взаимозаменяемы. Тем, кто
думает, что мысль эта абстрактна, поскольку ничего подобного не
может быть в психологии каждого отдельного человека, нужно
учесть, что это чувство не столько врожденное, сколько
воспитанное у нас государством. Воспитанное - в самом широком
смысле, включая и то неуважение к нам государства, которое
переходит в личное неуважение, в отсутствие уверенности в том,
что ты действительно имеешь право на существование.
14 марта 1942г.
Русcкий человек прекрасен
на войне, потому что смерть рождает у него не страх, а покорную
грусть и старинное «не поминайте лихом». Да и вообще при нашей
жизни переход в иной мир не столь уж труден.
23 марта 1942г.
У меня отнята даже возможность обмена света и добра с людьми. Все лушее, что я делаю, не допускается до людей, - хотя бы книжка стихов... Мне скажут - так было всегда. Но в том-то и дело, что я выросла в убеждении (о, как оно было наивно), что у нас не как всегда...
Я задыхаюсь в том всеобволакивающем, душном тумане лицемерия, лжи, который царит в нашей жизни, и это-то и называют социализмом!!
...Я все ругаю себя разными словами -
“маловерие”, “пороху не хватило”, “испугалась трудностей”, - но
нет! Не трудностей я боюсь, а лжи, которая ползет из всех
пор...
26/III - 41
Опять, как уже во многом, разъехалась наша теория с практикой, и очень обидно за ее “необязательность”. А главное - люди гибнут... Теория наша не учитывала этого. Для нее людей нет. Для нее люди, как для Ивана Карамазова, существуют на отдалении.
20/V - 41
Cоюз
[писателей] как организация создан лишь
для того, чтоб хором произносить “чего
изволите” и слушаюсь... Вот все и произносят, и лицемерят,
лицемерят, лгут, лгут, - аж не вздохнуть! Но раз мы все
поставлены в такое положение, чтоб не иметь свое суждение, - о
чем же говорить? Что “улучшать” в Союзе? Систему лицемерия?
Способы завинчивания гаек?
22/V- 41
...Баррикады на улицах - вздор. Они нужны, чтобы
прикрыть отступление Армии. Сталину не жаль нас, не жаль людей.
Вожди вообще никогда не думают о людях.
24/IX - 41
Видимо, рассчитывая на скорое снятие блокады и
награждение в связи с этим, почтенное учреждение торопится
обеспечить материал для орденов, - “и мы пахали!” О, мразь,
мразь!
8/II - 42
Ирина рассказывала о Ленинграде, там все то же: трупы на улицах, голод, дикий артобстрел, немцы на горле. Теперь запрещено слово
«дистрофия», - смерть происходит от других причин, но не от голода! О, подлецы, подлецы! Из города вывозят в принудительном порядке людей, люди в дороге мрут.
...Смерть бушует в городе. Он уже начинает пахнуть, как труп. Начнется весна - боже, там ведь чума будет. Даже экскаваторы не справляются с рытьем могил. Трупы лежат штабелями, в конце Мойки целые переулки и улицы из штабелей трупов. Между этими штабелями ездят грузовики с трупами же, ездят прямо по свалившимся сверху мертвецам, и кости их хрустят под колесами грузовиков.
В то же время Жданов присылает сюда телеграмму с
требованием - прекратить посылку индивидуальных подарков
организациями в Ленинград. Это, мол, вызывает «нехорошие
политические последствия».
23/III - 42
Нет, не найти мне места на земле! Но наиболее
из этих мест утоляющее на сегодня - это все же Ленинград. И я
хочу туда... Я знаю, что влечет нас туда: там ежеминутно человек
живет всей жизнью, там человеческие чувства достигают
предельного напряжения, все обострено и обнажено и ясно, как
может быть ясно перед лицом гибели.
...Вчера объявили сталинских лауреатов. Это
мероприятие ничего общего не имеет с искусством. А сколько возле
него возни, оскорбленных самолюбий, интриг. И за что награждают!
Рядом с титанической Седьмой симфонией - раболепствующая
посредственность и льстивая бездарность, и ее больше всего. И за
нее - возвеличивают, платят. Брр...
Беда стране, где
раб и льстец
Одни приближены к
престолу!
Только бы догадались пожертвовать все свои
деньги в фонд обороны. А то народ будет очень раздражен, - и не
без справедливости.
...Как хорошо, что я не орденоносец, не лауреат,
а сама по себе. Я имею возможность не лгать;
или, вернее, лгать лишь в той мере, в какой мне навязывают это
редактора и цензура, а я и на эту ложь, собственно говоря, не
иду.
12/IV -
42
НАЧАЛО ВОЗВРАТ