Мама была калужанкой, приехала в Москву в середине пятидесятых - поступать в институт.
      Она жила у старой певицы, дальней своей родственницы, некогда блиставшей на сцене Большого: лучшая Аида тридцатых годов, и не было меломана не знавшего ее.
      Но - потеряла певческий голос, самое страшное, что может случиться с певицей; и все же ходила к ней веселая стайка молодежи, ибо многое могла объяснить, многому научить.
      Мама поступила в Пищевой институт, и певица сделала ей прописку.
     Отец - коренной москвич, живший в крепком, хотя всего четырёхэтажном доме в Хохловском переулке - был одним из тех, кто ходил к певице.
      О! эти вечера у нее!
      Никакого, разумеется, алкоголя, только крепкозаваренный чай и сдобные булочки, иногда сладости.
      Все молоды, талантливы, все поют, у отца - профессиональный баритон, мог бы делать оперную карьеру, да посчитал занятье это несерьезным для мужчины, и стал физиком.
      Но - страсть к пению оставалось, от Дома учителя он ездил на гастроли в летние месяцы, и хорошо знал обширную мощь Советского Союза.
      У певицы и познакомились мама и отец.
      Я помню эту квартиру, ибо прожил в ней десять первых лет жизни, а певицу не мог знать: она умерла в году, в котором я родился, - хотя скорее так: я родился в году, в каком она умерла - и мама назвала меня в честь нее, ибо имя Александр, как вам известно, двустороннее.
      Квартира - в огромном старинном доме, коммуналка с высоченными потолками; и никогда не было склок с соседями, но мир царил, вежливость, помощь.
      Клочки первых моих воспоминаний связаны с играми: вот проношусь, как под аркой, между ног отца, он смеется, ловит меня, я уворачиваюсь, прячусь под столом, опять выскакиваю. Мама вносит обед с общей кухни… Рассаживаемся за массивным столом, и скатерть пестра, и мне снова хочется нырнуть, спрятаться в полутьме, отмеченной краями скатерти.
      Мы много гуляли с отцом - до ВДНХ было недолго ехать, а станция Новослободская поражала взлетом пестрых, роскошных витражей; мы гуляли по ВДНХ каждые выходные, и всегда только с отцом; мы ходили в Екатерининский парк, называемый тогда иначе, а как? не вспомню уже… Когда я стал постарше, мы путешествовали по Москве, растворялись в её бесчисленных переулках, и отец рассказывал мне об истории той, или иной улицы, того, или иного дома…
       А мама ждала нас с обедом.
      Она чудесно готовила - и готовит сейчас, несмотря на возраст, и субботние и воскресные семейные трапезы были надёжно окрашены цветами счастья…
     Во что мы играем с мамой? Это очень раннее воспоминание, и солдатик в моей руке символизирует нечто, чего не поймать уже, не пощупать.
     Мне дарили много игрушек: солдатики, машинки, паровозики; они выстраивались рядами, создавая причудливый и многообразный мир детства.
      Лет с шести - моих, разумеется - мы ездили на море: каждое лето, в Анапу, к одним и тем же частникам, у которых снимали комнату.
      Ездили и еще, но это в другом возрасте, с отцом - в Эстонию, и таллиннские мистические переулки заворожили меня на всю жизнь, как и дома, и парящие над городом соборы, и цеховые символы, и Старый Томас; и с отцом же - в Ленинград, а с мамой - в Болгарию, где было много солнца, и такою обилие впечатлений, что их не унесешь ни в каком чемодане.
      Мы ходили по букинистическим с папой, собирали монеты и марки; это уже после переезда, когда старый дом остался позади, и мы перебрались в отдельную квартиру - как раз в районе ВДНХ…
      - Мам, а где на старой квартире стоял книжный шкаф? Буфет помню - в первой комнате, а шкаф?
      - Во второй сынок, у дальней стены.
     Припоминается: вторая комната, родительские кровати, моя у одной стены, у другой - платяной шкаф и с ним рядом - старинный, книжный. И шкаф этот, и буфет - все в завитках резьбы - перебрались с нами на новую квартиру.
      …настройщик приходил - лечить пианино: колоритный, эффектный старик, и вот - говорят они с отцом о музыке: конкретика стёрлась, но помнится их высокий азарт, великолепная страсть, возвышенность речи.
      … гомеопат приглашали ко мне, ибо были проблемы с горлом, и я испугался в первый раз, убежал, прятался в ванной, но - именно он посоветовал поездки к морю, и подобрал нужные препараты: сладкие крохотные шарики прятались в маленьких коробочках, как сокровища, и принимать их, медленно рассасывая, было приятно.
       Мама и отец.
       Определившие жизнь, подарившие ее.
       Отец умер рано, очень рано для разносторонне одаренного, блестящего мужчины.
      Он умер в 52 года, и я, ныне почти достигший оного рубежа, говорю с ним всю жизнь, рассказывая о новостях, о событиях своей, не особо удавшейся, но все же имеющей какой-то смысл, отмеченной определёнными свершениями - жизни.
       Мы ездили в колумбарий с мамой к отцу, в старый крематорий на Шаболовке, входили в пространный, прохладный коридор, со стен которого глядели бесчисленные фото.
      Лестница была тяжела, её надо приставить к стене, и подниматься, минуя лица, чтобы положить крохотный букетик на каменную полочку у отцовской плиты.
      - Вот, отец, - говорила мама. - Сын - член Союза писателей, и…
      - Да не надо, мам, - обрывал я. - Не надо.
      Я рано увлёкся литературой, и писать было столь же естественно, как ходить, и книжная реальность надолго заслонила реальность обыкновенную.
      Рано стал писать, рано.
      Слышал однажды, как отец говорил маме:
      - Сын понимает то, что мне уже не понять. Его разговоры про стилистику! он чувствует книги сердцем, иначе не могу истолковать.
      И я нечто объяснял отцу, горячась, говорил, как трактую то, или иное место из очередной книги, важно комментировал собственный комментарий.
      Однажды, много лет спустя после его смерти, его коллега и друг, - еще в Союзе, помимо физики занявшийся парапсихологией, - сказал мне:
      -Я чувствую, отец доволен тобой.
      Я хміыкнул - кто ж поверит парапсихологу?
      И все же - а вдруг?
      - Мам, а вдруг и правда, отец доволен мною?
      - Конечно, сынок. В это стоит верить.
     Маме много лет, но она бодра и деятельна, и еда, которую она готовит, по-прежнему великолепна.
      …мы идем по заснеженной Москве: мама, папа и маленький мальчик…
      Мощное ядро солнца испускает холодное золото лучей, и лепная небесная синь сияет бездонно.
      Город великолепно опушён, зачехлен чудесно - сколько снежной сметаны пролито! сколько накрошено рассыпчатого творога!
       Розоватые звоны точно слышны в крепком, прокаленным морозцем воздухе, и я начинаю скатывать снежки, кидать их в папу, он смеётся, тоже подхватывает горсти снега, лепит шарики, кидает в меня.
       Мама улыбается.
      И верится, что никогда не кончится все это - светлое, хорошее, столь необходимое в жизни.
       Верится, что смерти нет.                  
                                                                                                                    © А.Балтин

Предыдущие публикации и об авторе - в РГ  №9  2016, №9, №4 2015, №6 2012, №2 2010, №5 2009, №4 2008, №3 2007