|
|
Максим Горький
Несвоевременные
мысли
/фрагменты/
I
Мы добивались свободы слова затем, чтобы иметь
возможность говорить и писать правду.
Но говорить правду, - это искусство труднейшее из всех искусств, ибо в своем
«чистом» виде, не связанная с
интересами личностей, групп, классов, наций, - правда почти совершенно неудобна для пользования обывателя и неприемлема для
него. Таково проклятое свойство «чистой» правды, но в то же время это самая
лучшая и самая необходимая для нас правда.
...
Я не отрицаю, что отвратительные приемы истребления людей, применяемые
немцами, впервые допущены в деле человекоубийства. Не могу отрицать, что
отношение немцев к русским военнопленным - гнусно, ибо знаю, что отношение
старой русской власти к немецким военнопленным было тоже гнусным.
Всё это - правда, эту правду создала война. На войне необходимо как можно
больше убивать людей - такова циническая логика войны. Зверство в драке
неизбежно, вы видали, как жестоко дерутся дети на улицах?
«Чистая» правда говорит нам, что зверство есть нечто вообще свойственное
людям, - свойство, не чуждое им даже и в мирное время, если таковое
существует на земле. Вспомним, как добродушный русский человек вколачивал
гвозди в черепа евреев Киева, Кишинева и других городов, как садически
мучили тюремщики арестантов, как черносотенцы разрывали
девушек-революционерок, забивая им колья в половые органы; вспомним на
минуту все кровавые бесстыдства 906-7-8 годов.
«Новая жизнь»,
№3, 21 апреля (4 мая) 1917г.
II
Я думаю,
что романтизм, все-таки, не иссяк, и романтики живы, -
если именем романтика мы можем почтить - или обидеть
- человека, страстно влюбленного в свою идею, свою
мечту.
На днях именно такой
романтик, - крестьянин Пермской губернии,
- прислал мне письмо, в котором меня очень тронули
вот эти строки:
«Да, правда не каждому под
силу, порой она бывает настолько тяжела, что страшно оставаться с ней с
глазу на глаз. Разве не страшно становится, когда видишь, как великое,
святое знамя социализма захватывают грязные руки, карманные интересы?..
крестьянство, жадное до собственности, получит землю и отвернется, изорвав
на онучи знамя Желябова, Брешковской. Партийный работник,
студент с.-д, откровенно заявляет, что он теперь не может работать в партии,
так как на службе получает 350р., а партия не заплатит ему и 250. Сто рублей
он, пожалуй, уступил бы ради „прежнего“ идеализма...
Солдаты охотно становятся под знамя „мир всего мира“, но они
тянутся к миру не во имя идеи интернациональной демократии, а во имя своих
шкурных интересов: сохранения жизни, ожидаемого личного благополучия.
Я отлично помню свое настроение, когда я
семнадцатилетним юношей шел за сохой под жарким солнцем; если я видел
идущего мимо писаря, священника, учителя, то непременно ставил себе вопрос:
„Почему я работаю, а эти люди блаженствуют?“ Ибо я признавал за труд только
физический труд, и все мои стремления были направлены к освобождению себя от
этого труда. Это же самое теперь я вижу у многих, охотно примыкающих к
социалистическим партиям. Когда я вижу этих „социалистов“, мне хочется
заплакать, ибо я хочу быть социалистом не на словах, а на деле.
Нужны вожди, которые не боятся говорить правду в
глаза. И если бы социалистическая пресса обличала не только буржуазию, но и
ведомых ею, она от этого выиграла бы в дальнейшем. Надо быть суровым и
беспощадным не только с противником, но и с друзьями. В Библии сказано: „обличай
премудра, и возлюбит тя“». Вот голос несомненного
романтика, голос человека, который чувствует организующую силу правды и
любит ее очищающий душу огонь.
Я почтительно кланяюсь этому человеку. Людям его типа
трудно живется, но их жизнь оставляет прекрасный след.
«Новая жизнь»,
№16, 6 (19 мая) 1917г.
III
Тяжело жить на святой Руси!
Тяжело.
Грешат в ней - скверно, каются в грехах
- того хуже. Изумительна логика
подчеркнутых слов о вере в социализм. Мог ли бы человек, рассуждающий так
странно и страшно, откусить ухо или палец любимой женщине на том основании,
что он любит всю ее, все тело и душу, а палец, ухо - такие маленькие,
сравнительно с ней, целой. Вероятно, - не мог бы. Но - веруя в дело
социализма, любя партию, он отрывает один за другим ее живые члены и думает,
что пользы делу от этого будет больше, чем вреда. Я повторяю вопрос:
искренно ли думает он так? И боюсь, что да, искренно, что это соображение
явилось не после факта, а родилось в одну минуту с фактом предательства.
Оригинальнейшая черта русского человека - в каждый данный момент он искренен.
Именно эта оригинальность и является, как я думаю, источником моральной
сумятицы, среди которой мы привыкли жить. Вы посмотрите: ведь, нигде не
занимаются так много и упорно вопросами и спорами, заботами о личном «самосовершенствовании»,
как занимаются этим, очевидно бесплодным, делом у нас.
Мне всегда казалось, что именно этот род занятий создает особенно густую и
удушливую атмосферу лицемерия, лжи, ханжества. ... Морали, как чувства органической
брезгливости ко всему грязному и дурному, как инстинктивного тяготения к
чистоте душевной и красивому поступку, - такой морали нет в нашем обиходе.
Ее место издавна занято холодными, «от ума», рассуждениями о правилах
поведения, и рассуждения эти, не говоря о их отвратительной схоластике,
создают ледяную атмосферу какого-то бесконечного, нудного и бесстыдного
взаимоосуждения, подсиживания друг друга, заглядывания в душу вам косым и
зорким взглядом врага. И - скверного врага; он не заставляет вас напрягать
все ваши силы, изощрять весь разум, всю волю для борьбы с ним. ... Посмотрите, насколько
ничтожно количество симпатии у каждого и вокруг каждого из вас, как слабо
развито чувство дружбы, как горячи наши слова и чудовищно холодно отношение
к человеку. Мы относимся к нему пламенно только тогда, когда он, нарушив
установленные нами правила поведения, дает нам сладостную возможность судить
его «судом неправедным». Крестьянские дети зимою, по вечерам, когда скучно,
а спать еще не хочется, ловят тараканов и отрывают им ножки, одну за другой.
Эта милая забава весьма напоминает общий смысл нашего отношения к ближнему,
характер наших суждений о нем. ...
...Мы относимся друг к другу совершенно безразлично,
это при условии, если мы настроены хорошо. Мы не умеем любить, не уважаем
друг друга, у нас не развито внимание к человеку, о нас давно уже и
совершенно правильно сказано, что мы:
«К добру и злу постыдно равнодушны».
«Новая жизнь»,
№21, 12 (25 мая) 1917г.
IV
На всю жизнь останутся в памяти отвратительные картины безумия, охватившего
Петроград днем 4-го июля.
Вот, ощетинясь винтовками и пулеметами, мчится, точно бешеная свинья,
грузовик-автомобиль, тесно набитый разношерстными представителями «революционной
армии». Среди них стоит встрепанный юноша и орет истерически:
- Социальная революция, товарищи!
Какие-то люди, еще не успевшие потерять разум, безоружные, но спокойные,
останавливают гремящее чудовище и разоружают его, выдергивая щетину винтовок.
Обезоруженные солдаты и матросы смешиваются с толпой, исчезают в ней;
нелепая телега, опустев, грузно прыгает по избитой, грязной мостовой и тоже
исчезает, точно кошмар.
И ясно, что этот устрашающий выезд к «социальной революции» затеян кем-то
наспех, необдуманно и что глупость - имя силы, которая вытолкнула на улицу
вооруженных до зубов людей.
Вдруг где-то щелкает выстрел, и сотни людей судорожно разлетаются во все
стороны, гонимые страхом, как сухие листья вихрем, валятся на землю, сбивая
с ног друг друга, визжат и кричат:
- Буржуи стреляют!
Стреляли, конечно, не «буржуи», стрелял не страх перед революцией, а страх
за революцию. Слишком много у нас этого страха. Он чувствовался всюду - и в руках солдат, лежащих на рогатках пулеметов, и в дрожащих руках рабочих,
державших заряженные винтовки и револьверы, со взведенными предохранителями,
и в напряженном взгляде вытаращенных глаз. Было ясно, что эти люди не верят
в свою силу да едва ли и понимают, зачем они вышли на улицу с оружием.
Особенно характерна была картина паники на углу Невского и Литейного часа в
четыре вечера. Роты две каких-то солдат и несколько сотен публики смиренно
стояли около ресторана Палкина и дальше, к Знаменской площади, и вдруг,
точно силою какого-то злого, иронического чародея, все эти вооруженные и
безоружные люди превратились в оголтелое стадо баранов.
Я не смог уловить, что именно вызвало панику и заставило солдат стрелять в
пятый дом от угла Литейного по Невскому, - они начали палить по окнам и
колоннам дома не целясь, с лихорадочной торопливостью людей, которые боятся,
что вот сейчас у них отнимут ружья. Стреляло человек десять, не более, а
остальные, побросав винтовки и знамена на мостовую, начали вместе с публикой
ломиться во все двери и окна, выбивая стекла, ломая двери, образуя на
тротуаре кучи мяса, обезумевшего от страха.
По мостовой, среди разбросанных винтовок, бегала девочка-подросток и кричала:
- Да это свои стреляют, свои же!
Я поставил ее за столб трамвая, она возмущенно сказала:
- Кричите, что свои...
Но все уже исчезли, убежав на Литейный, Владимирский, забившись в
проломанные ими щели, а на мостовой валяются винтовки, шляпы, фуражки, и
грязные торцы покрыты красными полотнищами знамен.
Я не впервые видел панику толпы, это всегда противно, но
- никогда не
испытывал я такого удручающего, убийственного впечатления.
Вот это и есть тот самый «свободный» русский народ, который за час перед тем,
как испугаться самого себя, «отрекался от старого мира» и «отрясал его прах
с ног своих» . Эти солдаты революционной армии разбежались от своих же пуль,
побросав винтовки и прижимаясь к тротуару.
Этот народ должен много потрудиться для того, чтобы приобрести сознание
своей личности, своего человеческого достоинства, этот народ должен быть
прокален и очищен от рабства, вскормленного в нем, медленным огнем культуры.
Опять культура? Да, снова культура. Я не знаю ничего иного, что может спасти
нашу страну от гибели. И я уверен, что если б та часть интеллигенции,
которая, убоясь ответственности, избегая опасностей, попряталась где-то и
бездельничает, услаждаясь критикой происходящего, если б эта интеллигенция с
первых же дней свободы попыталась ввести в хаос возбужденных инстинктов иные
начала, попробовала возбудить чувства иного порядка, - мы все не пережили бы
множества тех гадостей, которые переживаем. Если революция не способна
тотчас же развить в стране напряженное культурное строительство, - тогда, с
моей точки зрения, революция бесплодна, не имеет смысла, а мы - народ,
неспособный к жизни.
Прочитав вышеизложенное, различные бесстыдники, конечно, не преминут
радостно завопить:
- А о роли ленинцев в событиях 4 июля
- ни слова не сказано, ага! Вот оно
где, лицемерие!
Я - не сыщик и не знаю, кто из людей наиболее повинен в мерзостной драме. Я
не намерен оправдывать авантюристов, мне ненавистны и противны люди,
возбуждающие темные инстинкты масс, какие бы имена эти люди ни носили и как
бы ни были солидны в прошлом их заслуги пред Россией. Я думаю, что
германская провокация событий 4 июля - дело возможное, но я должен сказать,
что и злая радость, обнаруженная некоторыми людьми после событий 4-го, - тоже крайне подозрительна. Есть люди, которые так много говорят о свободе, о
революции и о своей любви к ним, что речи их напоминают сладкие речи купцов,
желающих продать товар возможно выгоднее.
Однако главнейшим возбудителем драмы я считаю не «ленинцев», не немцев, не
провокаторов и контрреволюционеров, а - более злого, более сильного врага - тяжкую российскую глупость.
В драме 4-го июля больше всех других сил, создавших драму, виновата именно
наша глупость, назовите ее некультурностью, отсутствием исторического чутья,
- как хотите.
«Новая жизнь»,
№74, 14 (27)
июля 1917г.
См.также
здесь
|
|
|