ВОЗВРАТ                                       

         
Декабрь 2002, 10     

      Эссе_____________________________________       
                             Алексей Олейников        
      
 
             

 

      ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ

 

 

Я хочу рассказать вам о книге.

Нет, не так.

Я хочу рассказать Вам о Книге.

О книге, о мире, о королях и капусте, о сотне вещей и тысяче пустяков, которые одним весенним утром придумал один английский профессор. Он, собственно, и не собирался, он плыл в лодке по Темзе, тогда по ней можно было кататься на лодках, он не очень умело греб, на носу сидел его друг, а прямо перед ним веселилась троица сестричек Лиддел, прося, нет, требуя сказку, причем интересную, и чтобы в ней все они были, и чтобы побольше глупостей и несуразностей, и чтобы все было страшно захвааатывающе (о, слышу голос Чеширского кота - не кстати этот усатый бродяга, я ведь еще не начал)

И что было делать бедному, усталому английскому профессору математики, который протащил на руках эту лодку Бог знает сколько миль и которого разморило послеобеденное солнце?

Конечно же, рассказывать сказку.

Чего не сделаешь ради тех, кого любишь.

А он любил сестриц Лиддел.

Особенно Алису.

И он начал рассказывать им интересную, страшно захваатывающую сказку.

Все попытки написать что-то о Кэрролле бессмысленны уже по своей сути. Как можно рассказать о человеке, который никогда не существовал, который, в свою очередь, ничуть не смущаясь этим фактом, умудрился написать книгу о событиях, тоже никогда нигде не происходивших?

Бессмысленно и бесполезно, и от отчаяния я впадаю в агонию в восьми приступах, но все же...

 

                          Вот дом, который построил жук

                          А это певица, которая в темном чулане хранится

                          В доме,

                          который построил жук

                          А это веселая императрица,

                          которая часто кусает певицу,

                          которая в темном чулане хранится

                          И так далее.

                          Мне такой дом больше по душе.

 

Внешней абсурдностью текстов Кэрролл отчего-то напоминает Хармса, но корни у них разные, и совершенно нельзя сравнивать холодный, лунный, нечеловеческий ландшафт Хармса с зазеркальной теплотой Кэрролла.

Кэрролл - сказка, улыбка, сон в летний английский день.

Кэрролл - это китайская головоломка-шкатулка, абсурдные матрешки, вложенные друг в друга, до невероятия изящные лексические эксперименты, безупречный хаос сказки, просчитанной до запятой, до капли пота наборщика, до дрожаний ресниц над строкой.

Языковая ткань в его сказках переходит грань слова живого, и текст устраивается за плечом, мурлыканьем скользя по строкам. Отстраненно читать нет возможности, земля расступается под ногами черной норой и ты проваливаешься с головой в это уютное сумасшествие.

Там можно жить.

Вы бы хотели жить у Хармса?

Игра, бесконечная игра со словами, читателем, собой, игра ради самой игры, без победителей и побежденных, песнь пастора, математика, профессора, изобретателя, фотографа, влюбленного.

Песнь песней Кэрролла.

Немного библейские сравнения, но они вполне уместны.

 

«видывала я такие холмы перед которыми этот холм - равнина»

 

В сущности, книги - это один из способов оставить свой оттиск на земной поверхности, росчерк в душах людей. И лучше всего это удается людям, случайным в творчестве.

Случайным не в смысле далеким или мимохожим, нет, случайным с большой буквы Случай.

Ведомым путем небесным, людям, которые Божьим провидением творили, ни секунды не мысля попасть пыльной строчкой в энциклопедию или Обязательную Школьную Программу.

Именно так, с больших трех букв, ибо без пиетета рассуждать об этом не представляется возможным. Литература в ОШП напоминает мне бабочку, наколотую на булавку литературного анализа.

Долго еще дрожью в висках будут отдаваться слова «ты недостаточно раскрыл тему»

На горох его, в угол, на хлеб и воду. И классиков туда же.

Вот и стоят они болезные, на коленках в углу. И Федор Михайлович, и Лев Николаевич и «наше все» - АСП.

Школа отбила у меня всякий вкус и желание читать Пушкина, и мой литературный прикус был изрядно испорчен. Боюсь, что до сих пор не выправился.

Подобной участи желать Кэрроллу было бы свинством.

Впрочем, суетливая нить рассуждений опять уползла в сторону, и приходится возвращать ее на ткацкий станок темы.

А тема у нас необъятная.

Так вот, две главные книги моего детства - это «Винни-Пух» Милна и «Алиса» Кэрролла.

Позже к ним добавился «Маленький принц», но он всегда стоял особняком, он был не здесь, а в гулком, стеклянном от зноя небе над Сахарой, которое с механическим упорством сверлила песчаная муха аэроплана.

Будучи ребенком конца двадцатого века, я сначала ознакомился с обеими книгами в адаптированном, мультипликационном формате.

Винни в исполнении Леонова привел меня в экстаз и с тех пор я воспринимал книгу исключительно сквозь призму этого мудрого мультика. Наши аниматоры сотворили чудо, равного которому трудно найти. Впрочем, я знаю еще одно.

Американский вариант Пуха, увиденный мной в значительно позднем возрасте, никаких ощущений, кроме легкого интереса, не вызвал. Это был диснеевский стандарт, и сравнивать нашего Пуха и их, все равно что сравнивать кофе-каппучино, дымящийся в турке, и ячменный напиток «Бодрость».

Так редко, но бывает, вещь стала больше, чем создатель, и Пух заслонил Милна.

С Алисой же случилась другая история. Мультик меня не впечатлил, а вот радио-сказка «Алиса в Стране чудес», пересказанная замечательными актерами, произвела неизгладимое впечатление. Достаточно сказать, что в составе работали Высоцкий, Демурова (книга в ее потрясающем переводе лежит передо мной сейчас ), Геворкян, Герасимов.

Какие там были песни... вы бы слышали их моими тогдашними ушами, какие там были персонажи!

Вот второе чудо. Низкий им поклон.

Настоятельно рекомендую купить, вещь великолепнейшая.

Во всяком случае, без нее я бы не вырос таким, как есть.

У нас был проигрыватель, уж не помню какой марки, я брал с полки картонный квадрат, вынимал оттуда черный виниловый диск, ставил пластинку и, сняв пальцем с иглы комочек пыли (большие черные ящики-динамики отзывались гулким щелчком), осторожно опускал ее на подрагивающий от вращения край, и, с шипением и треском, сквозь потертую ткань динамиков просачивалась СКАЗКА.

С каждым словом квартира становилась «все страньше и страньше». «все чудесатее» и я падал в нору, вслед за Белым Кроликом, в бездонность и пустоту, навстречу пустым банкам из под апельсинового варенья, ворохам листвы, говорящим пирожкам, лягушкам-привратникам с флегматичным характером и многим, многим другим.

Пересказывать Кэрролла занятие бесполезное и вредное. О чем, кстати, не подумал Набоков. Аня в Стране чудес - редкая нелепость. И с чего это его потянуло на Алису? Странно все это.

Неужто и он подпал под мудрое обаяние этой сказки, неужто и ему пригрезилась улыбка Кэрролла, Чеширского кота, гладящего лапой воздух?

Впрочем «что остается от сказки потом, после того, как ее рассказали?»

В этом-то все и дело.

Что останется от «Ани в Стране чудес»?

Очень важно отыскать свою нору, свой вход в то пространство слова, где возможно все.

Найти по строкам, словам, по ключам, пускающим именно туда.

Очень важно знать, что такое место есть.

Воспоминания мои сбивчивы и нечетки, как показания Безумного Шляпника, и я бегу от них что есть сил, бегу от детства и Кэрролла, чтобы как можно быстрее прибежать к ним.

Бегу, чтобы остаться на месте.

Как похоже на нашу жизнь, чтобы остаться на месте, собой на своем месте, надо бежать сломя голову. Или вдвое быстрее.

Впрочем, ворчливо бы заметил Кэрролл, если ты сломил бы голову, то вряд ли куда-нибудь мог бежать.

Обожаемые им игры с формальной логикой, заключенной в словах.

Он выдергивал скобы, скрепляющие фразы и слова становились на уши и голову, кувыркались и валялись на спине, весело дрыгая черными ножками.

А то вдруг как вскочат да устроят Бег по Кругу.

Только держись.

                  «...А кто эта волосатая тетя?

                  Это Атака Гризли, Знаменитая писательница на заборе...

                  Записать! На заборе»

                  «Больше чаю она не хочет, - сказал Мартовский Заяц 

                  в пространство.

                  - А меньше хочет?- спросил Болванщик».

 

Такой он, Кэрролл.

И так везде. На цитаты можно растаскивать текст, начиная с первого предложения.

Абсурд, из которого торчат уши математического анализа.

Одна моя хорошая знакомая утверждает, что в «Алисе» — логика сна.

Именно так, противоречивое, на первый взгляд, утверждение. Ведь у сна нет логики?

Может быть и так. Слово логика к событиям здесь не совсем применимо.

Кэрролл пользуется безупречными приемами формальной логики, чтобы перевернуть вверх ногами, развернуть под совершенно иным углом привычные выражения, поговорки и словосочетания. Отражая всю ограниченность интеллекта, как всего-навсего инструмента.

При прочтении эффект аналогичен дзеновской палке по голове.

Зато «Алису» роднит со сном внутренняя убежденность, что так и надо, абсолютная вера в происходящее.

Лично у меня нет сомнений в существовании Чеширского кота нет. А у Вас?

Улыбка Додо-Кэрролла, улыбка Чеширского Кота бродит в каждой строке, изредка прорываясь математическими парадоксами вроде

 

                « - Ты когда-нибудь видела, как рисуют множество?

                - Множество чего? - спросила Алиса

                - Ничего, - отвечала Соня. - Просто множество».

 

О Кэрролле написано множество (опять оно!) статей и исследований. Его сказки подробно анализировались с самых разных позиций, от богословских до лингвистических, но что толку?

Я не гонюсь за ними, за этими Белыми Кроликами, да у меня и не получится.

Я лишь хочу передать капельку того, что поднимается в душе моей при имени Кэрролла

Вот ведь что странно. Я ведь не зря упомянул о Случайности. Чарльз Лютвидж Доджсон, Льюис Кэрролл, птица Додо, ископаемый Дронт - что было важнее для него?

Чем бы он ни считал эту сказку, забавой или игрой, люди будут помнить о нем спустя века только из-за нее. Ни его серьезные математические труды, ни вклад в дело развития фотографии, ни близость к художественному течению прерафаэлитов, ничего этого не удержит летучая человеческая память.

А маленькая девочка Алиса будет жить.

Так «что остается от сказки потом, после того, как ее рассказали?»

Может, именно это и было его главным делом?

Начатая, как причуда, семейная сказка для узкого круга друзей, «Алиса» переросла свои рамки и распахнулась в мир.

Это зеркало Кэрролла. Это отражение, срез всей его жизни, его любви, его таланта, это сам Льюис Кэрролл, поющий в каждой строке...

 

                                  И тянется неспешно нить

                                  Моей волшебной сказки,

                                  К закату дело, наконец,

                                  Доходит до развязки,

                                  Идет домой. вечерний луч

                                  Смягчил дневные краски

                                  Алиса, сказку детских дней

                                  Храни до седины

                                  В том тайнике, где ты хранишь

                                  Младенческие сны

                                  Как странник бережет цветок

                                  Далекой стороны.

 

                                                                            (перевод Д. Г.Орловской)


                                                                                                                © А.Олейников  

                                  Предыдущие публикации и об авторе - в РГ №4, №7, №10 2002, №2 2003

НАЧАЛО                                                                                                                                                                                        ВОЗВРАТ