ВОЗВРАТ                                       

   
Декабрь 2002, 10 
 

                               

 

 

 

 

                                         1895-1925

                                       Сергей Есенин

                                       

 

 В лаборатории писателя

                                                                               

 

                                                                                                   

 

 

 

 

             

 

                                                                           КЛЮЧИ МАРИИ                                          
                                                                             (в сокращении)

   Орнамент - это музыка. Ряды его линий в чудеснейших и весьма тонких распределениях похожи на мелодию какой-то одной вечной песни перед мирозданием. Его образы и фигуры какое-то одно непрерывное богослужение живущих во всякий час и на всяком месте. Но никто так прекрасно не слился с ним, вкладывая в него всю жизнь, все сердце и весь разум, как наша древняя Русь, где почти каждая вещь через каждый свой звук говорит нам знаками о том, здесь мы только в пути, что здесь мы только “избяной обоз”, что где-то вдали , подо льдом нащих мускульных ощущений, поет нам райская сирена и что за шквалом наших земных событий недалек уже берег.

      ...За культурой обиходного орнамента на неприхоженных снегах русского поля начинают показываться следы искусства словесного. Уже в 10 и 11 в.  мы встречаем целый ряд мифических и апокрифических произведений, где лепка слов и образов поражает нас не только смелостью своих выискиваемых положений, но и тонким изяществом своего построения. Конечно, и это не обошлось без вмешательства некоторой цивилизации западных славян, разъзжавших тогда на осле христианства, но ярчайшая, сверкаюзая переливами всех цветов русская жизнь смыла его при первом же погружении в купель словесного творчества.
    Первое, что внесли нам западные славяне, это есть письменность. Они передали нам знаки для выражения звука. Но заслуга их в этом небольшая. Через некоторое время мы нашли бы их сами, ибо у нас уже были найдены самые главные ключи к человеческому разуму, это – знаки выражения духа, те самые знаки, из которых простолюдин составил свою избяную литургию.
    Изба простолюдина
- это символ понятий и отношений к миру, выработанных еще до него его отцами и предками., которые неосязаемый и далекий мир подчинили себе уподоблениями вещам их кротких очагов. Вот потому-то в наших песнях и сказках мир слова так похож на какой-то вечно святящийся Фавор, где всякое движение живет, преображаясь.
    Красный угол, например, в избе есть уподобление заре, потолок
- небесному своду, а матица - Млечному Пути. Философический план помогает нам через такой порядок разобрать машину речи почти до мельчайших винтиков.
    В нашем языке есть много слов, которые как “семь коров тощих пожрали семь коров тучных” они запирают в себе целый ряд других слов, выражая собой иногда весьма длинное и сложное определение  мысли. Например, слово умение (умеет)  запрягло в себе ум, имеет и несколько слов, опущенных в воздух, выражающих свое отношение к понятию в очаге этого слова. Этим особенно блещут в нашей грамматике глагольные положения, которым посвящено целое правило спряжения, вытекшее из понятия запрягать, то есть надевая сбрую слов какой-нибудь мысли на одно слово, которое может служить так же, как лошадь в упряжи, духу, отправляющемуся в путешествие по стране представления. На этом же пожирании тощими словами тучных и на понятии “запрягать” построена почти и вся наша образность, слагая два противоположных явления через сходственность в движении, она родила метафору:
                                                                  Луна
- заяц,

                                                                  Звезды - заячьи следы.

     Происхождение этого главным образом зависит от того, что наших предков сильно беспокоила тайна мироздания. Они перепробовали почти все двери, ведущие к ней и оставляли нам много прекраснейших ключей и отмычек, которые мы бережно храним в музеях нашей словесной памяти. Разбираясь в узорах нашей мифологической эпики, мы находим целый ряд указаний на то, что человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей. В Голубиной книге так и сказано:

                                                              У нас помыслы от облак божиих...
                                                              Дух от ветра...
                                                              Глаза от солнца...
                                                              Кровь от черного моря..
                                                              Кости от камней...   
                                                              Тело от сырой земли... 

    Живя, двигаясь и волнуясь, человек древней эпохи не мог не задать себе вопроса, откуда он, что есть солнце и вообще, что есть обстающая его жизнь? Ища ответа во всем, он как бы искал своего внутреннего примирения с собой и миром. И разматывая клубок движений на зумле, находя имя всякому предмету и положению, научившись защищать себя от всякого наступательного явления, он решился теми же средствами примирить себя с непокорностью стихий и безответственностью пространства. Примирение состояло в том, что кругом он сделал, так сказать, доступную своему пониманию, расстановку. Солнце, например, уподобилось колесу, тельцу и множеству других положений, облака взрычали, как волки, и т.д. При такой расстановке он ясно и отчетливо определял всякое положение в движении наверху.

     В наших северных губерниях про ненастье до сих пор говорят:

                                                             Волцы задрали солнечко.

    Сие заставление воздушного мира земною предметностью существовало еще несколько тысячи лет до нас и в Египте. Эдда построила мир из отдельных частей тела убитого Имира. Индия в Ведах через браман утверждает то же самое, что и Даниил Заточник: “Тело составляется жилами, яко древо корением. По ним же тече секерою сок и кровь, иже память воды”. Как младшее племя в развитии духовных ценностей, мы можем показаться неопытному глазу талантливыми отобразителями этих пройденных до нас дорог. Но это будет просто слепотою неопытного глаза.
   Прежде всего, всякая мифология, будь то мифология египтян, вавилонян, иудеев и индейцев, носит в своем чреве своем образование известного представления. Представление о воздушном мире не может обойтись без средств земной обстановки, земля одинакова кругом, то, что видит перс, то видит и чукот, поэтому грамота одинакова, и читать ее и писать по ней, избегая тожественности, невозможно почти совсем.
    Самостоятельность линий может быть лишь только в устремлении духа, и чем каждое племя резче отделялось друг от друга бытовым положением, тем резче вырисовывались их особенности. Это ясно подчеркнул наш бытовой орнамент и романский стиль делезных орлов, крылья которых победно были распростерты на запад и почеркивали устремление немцев к мечте о победе над всей бегущей перед ними Европой. Устремление не одинаково, в зависимости от этого, конечно, не одинаковы и средства. Вавилонянам через то, что на пастбищах туч Оаннес пас быка-солнце... нужна была башня. Русскому же уму через то, что Перун и Даждь-бог пели стрелами Стри-бога о вселенском дубе, нужен был всего лишь с запрокинутой головой в небо конек на кровле. На то, что средства земли принадлежат всем, так же ясно, как всем равно греет солнце, дует ветер и ворожит луна.
    Вязь поэтических украшений подвластна всем. Если Гермес Трисмигист говорил: “Что вверху, то внизу, что внизу, то вверху. Звезды на небе и звезды на земле”; если Гомер мог сказать о слове, что оно, “как птица, вылетает из-за городьбы зубов”, то и наш Боян не мог не дать образа перстам и струнам, уподобляя первых десяти соколам, а вторых стае лебедей, не мог он и себя не опрокинуть так же, как Трисмигист, в небо, где мысль, как древо, а сам он, “Бояне вещий Велесов внуче”, соловьем скачет по ветвям этого древа мысли, ибо то и другое рождается в одних яслях явления музыки и творческой картины по законам самой природы.
    Древние певцы, трубадуры, менестрели, сказители и баяны в звуках своих часто старались передавать по тем же законам заставочной образности пение птиц, и недаром народ наш заморского музыканта назвал в песнях своих Соловьем Будимировичем. Вглядитесь в слова Гомера, ведь он до ясности подчеркивает в себе приобретенное мастерство от пернатых царевичей звуков. Если слово – птица, значит звук его есть клекот и пение этой птицы, если зубы - городьба, то жилы уж наверное есть уподобление ветвям опущенного подсознательного древа, на которых эта птица вьет себе гнездо.Здесь все оправдано, здесь нет ни единой лишней черты, о которую воспринимающая такое постоение мысль спотыкалась бы, как об осеннюю кочку. Здесь мы видим, что образ рождается через слагаемость. Слагаемость рождает нам лицо звука, лицо движения пространства и лицо движения земного. Через строго высчитанную сумму образов, “соловьем скакаше по древу мысленну”, наш Боян рассказывает, так же как и Гомер, целую эпопею о своем отношении к миру. Сам он может взлететь соколом под облаки, в море всплеснуть щукою, в поле проскакать оленем, но мир для него есть вечное, неколебимое древо, на ветвях которого растут плоды дум и образов.
    Обоготворение сил природы, выписанное лицо ветра, именем Стри-бога или Борея в наших мифологиях земного шара есть нечто иное, как творческая оринтация наших предков в царстве космических тайн. Это тот же образ, который родит алфавит непрочитанной грамоты. Мысль ставит чему-нибудь непонятному ей рыбячью сеть, уловляет его и облекает в краску имени...
     ...
    Существо творчества в образах разделяется так же, как существо человека, на три вида - душа, плоть и разум.

    Образ от плоти можно назвать заставочным, образ от духа - корабельным и третий образ от разума ангелическим.

    Образ заставочный есть, так же как и метафора, уподобление одного предмета другому или крещение воздуха именами близких нам предметов.

    Солнце - колесо, телец, заяц, белка.

    Тучи - ели, доски, корабли, стадо овец.

    Звезды - гвозди, зерна, караси, ласточки.

    Ветер - олень, Сивка Бурка, метельщик.

    Дождик - стрелы, посев, бисер, нитки.

    Радуга - лук, ворота, верея, дуга и т.д.

    Корабельный образ есть уловление в каком-либо предмете, явлении или существе струения, где заставочный образ плывет, как ладья по воде. Давид, например, говорит, что человек словами течет,как дождь, язык во рту для него есть ключ от души, которая равняется храму вселенной. Мысли для него струны, из звуков которых он слагает песню господу. Соломон, глядя в лицо своей красивой Суламифи, прекрасно восклицает, что зубы ее “как стадо остриженных коз, бегущих с гор Галаада”.
     Наш Боян поет нам, что “на Немизе снопы стелю головами, молотят цепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизе кровави брези не бологомь бяхзуть посеяни, - посеяни костьми русьскых сынов”.
    Ангелический образ есть сотворение или пробитие из данной заставки и корабельного образа какого-нибудь окна, где струение являет из лика один или несколько новых ликов, где зубы Суламифь без всяких как, стирая всякое сходство с зубами, становятся настоящими живыми, сбежавшими с гор Галаада козами. На этом образе посьтроены построены почти все мифы – от днй египетского быка в небе вплоть до нашей языческой религии, где ветры, стрибожьи внуцы, веют с моря стрелами он пронзает устремление почти всех народов в их лучших произведениях, как “Илиада”, Эдда, Калевала, “Слово о полку Игореве”, Веды, Библия и др. В чисто индивидуалистическом творчестве Эдгар По построил на нем свое “Эльдорадо”, Лонгфелло “Песнь о Гайавате”, Гебель свой “Ночной разговор”, Уланд свой “Пир в небесной стороне”, Шекспир нутро “Гамлета”, ведьм и Бирнамский лес в “Макбете”. Воздухом его дышит наш “Стих о Голубиной книге”, “Златая цепь”, “Слово о Данииле Заточнике” и множество других произведений, которые выпукло светят на протяжении долгого ряда веков.
     ...
    Создать мир воздуха из предметов земных вещей или рассыпать его на вещи - тайна для нас не новая. Она характеризует разум, сделавший это лищь как ларец, где лежат приборы для более тонкой вышивки; это есть сочинительство загадок с ответом в середине самой же загадки. Но в древней Руси и по сию пору в народе эта область творчества гораздо экспрессивнее. Там о месяце говорят:

                                                                Сивка море перескочил,
                                                                До копыт не замочил.

                                                                Лысый мерин через синее
                                                                Прясло глядит.

      Роса там определяется таким словесным узором, как:

                                                                  Заря-зараница,
                                                                  Красная девица.
                                                                  В церковь ходила,
                                                                  Ключи обронила,
                                                                  Месяц видел,
                                                                  Солнце скрало.

      ...

    Жизнь наша бежит вихревым ураганом, мы не боимся преград, ибо вихрь, затаенный в самой природе, тоже задвигался нашим глазом, и прав поэт, истинно прекрасный  народный поэт, Сергей Клычков, говорящий нам, что:

                                                      Уже несется предзорняя конница,
                                                      Утонувши в тумане по грудь.
                                                      И березки, прощаются, клонятся,
                                                      Словно в дальний собралися путь.

     Он первый увидел, что земля поехала, он видит, что эта предзорняя конница увозит еек новым ьерегам, он видит, что березки сидящие в телеге земли, прощаются с нашей старой орбитой, старым воздухом и старыми тучами.
    Да мы едем, едем потому, что земля уже выдышала воздух, она зарисовала это небо и рисункам ее уже нет места. Она к новому тянется небу, ища нового незаписанного места, чтобы через новые рисунки, новые средства, протянуться еще дальше. Гонители св.духа-мистицизма забыли, что в народе уде есть тайна о семи небесах,, они осмеяли трех китов, на которых держится , по народному представлению, земля, а того не поняли, что этим сказано то, что земля плывет, что ночь
- это время, когда киты спускаются за пищей в глубину морскую, что день есть время продолжения пути по морю.
    Душа наша Шехерезада. Ей не страшно, что Шахриар точит нож на растленную девственницу, она зхастразована от него тысяча и одлной ночью корабля и вечностью проскваживающих небо ангелов. Предначертанные спасению тоскою наших отцов и предков через их иаковскую лестницу орнамента слова, мысли и образ, мы радуемся потопу, который смывает сейчас с земли круг старого вращения, ибо места в ковчеге искусства нечистым парам уже не будет. ...Масляничная ветвь будет принесена только голубем – образом, крылья которого спаяныверой человека не от классового сознания, а от сознания обстающего его храма вечности.

   1918. Сентябрь.   

НАЧАЛО                                                                                                                                                                                      ВОЗВРАТ