1903-1949

      Михаил Булгаков сильно продрал моду на говорящие псевдонимы – образом Ивана Бездомного; но Михаил Голодный не узнал об этом.
    Отменно вьется стих: яркий и сюжетный, прокручивающий – своими недрами – характеристики эпохи:
                                                                  Смушковая шапка,
                                                                  Серая шинель.
                                                                  По полю гуляет
                                                                  Снежная метель.

                                                                  А в тепле за чаем
                                                                  Два дружка сидят.
                                                                  Рыж один, как пламя,
                                                                  А другой щербат.

                                                                  Говорит щербатый:
                                                                  «Мне начхать на мир.
                                                                  Я Кудель Осока,
                                                                  Вольный дезертир.»

         Точная краткость строк резко бьет в бубен читательского сознания.
       …в Екатеринославе, где прошло детство М.Голодного, после установления Советской власти, он – вместе с другом Михаилом Светловым – стоял у истоков рабкоровского движения: восприняв новь, как правду, осветляющую жизнь.
     Героика Гражданской войны сильно влекла его, начиняя ритмы сильными взрывными аккордами.
         Простая ясность радости и горя естественно ложилась в строфы:

                                                         Горбатая улица. Низенький дом.
                                                         Кривые деревья стоят под окном.

                                                         Кривая калитка. Кругом тишина.
                                                         И мать, поджидая, сидит у окна.

                                                         Ей снится - за городом кончился бой,
                                                         И сын ее снова вернулся домой.

        Голодный был очень естественным поэтом: никакие вычурности, красивости не прошли бы его внутренние фильтры, как невозможно представить в его поэзии завихряющихся придаточных, или филологической изысканности.
         Пел для народа – как понимал дело песни.
         И лучшие из них и ныне лучатся – тем, что познал поэт за жизнь… 

                                                                                      ·   

       Легкий летний ветер продувает акварельные страницы ранних романов Паустовского – будто длится прогулка по прибрежному бульвару, и ягоды винограда, чья сочная гроздь только что куплена на рынке, каплями счастья ложатся в рот.
         Ощущение бесконечного счастья – и открытости жизни: чего бы она ни сулила.
    «Романтики», «Блистающие облака»… Мужественная приподнятость, соловьиная песня юности – нищей, пронизанной творчеством, осиянной путешествиями: мир разрастается, словно конструкция архитектора, чьи возможности безграничны.
      Паустовский, чью жизнь едва ли назвать легкой, сохраняет этот светлый приподнятый настрой на всю жизнь, не отдавая его возрасту, распоряжаясь годами сверх-разумно.
         Опыт?
         Да, но он не должен позволять душе тускнеть.
       Его рассказы – в большинстве своем – пронизаны славным морозом мысли и отличаются архитектурной точностью фраз.
        «Ручьи, где плещется форель» прозрачны солнечной водой; казалось, Паустовский получил от неизвестного демиурга камертон звука, не допускавший стилистических срывов.
   Многообразно ветвящееся наследие уходило в драматургию, перекипало очерком, раскатывалось монументальной «Повестью о жизни»…
    Но даже в монументальности этой была славная легкость; точно все ароматы жизни собирались, каталогизировались постепенно, и, слоясь и перемешиваясь с бесконечным разнообразием ситуаций, предметов, лиц лучились со страниц такою спокойной энергией смысла, что чтение превращалось в захватывающее путешествие.
         Путешествия – вообще – своеобразный код Паустовского: как живописует он Созополь! Как пишет об Англии!
         Чувство меры не подводило никогда; красок всегда находилось столько, сколько надобно для определенной картины, и оттенки, играющие не меньшую роль, нежными орнаментами передавали сложные орнаменты яви.
          Много узнал о ней Паустовский.
          Много поведал читателям.
                                                                                                                               © А.Балтин
НАЧАЛО                                                                                                                                  ВОЗВРАТ

Предыдущие публикации и об авторе - в РГ  №12, №8 2019, №9 2018, №3 2017, №9 2016, №9 2015, №6 2012, №2 2010, №5 2009, №4 2008, №3 2007 и в рубрике "Литературоведение"