ЧЕЛОВЕК В ОКЕАНЕ
                                                                             (экзистенциальная зарисовка)

       Старик сидел на берегу, подставив лицо суровому зимнему ветру, дувшему с океана. Ветер теребил выцветшую одежду и серые, как мраморный песок - соль с перцем, волосы и бороду старика. Рядом на мокром песке разлегся, положив морду на вытянутые вперёд лапы, огромный беспородный пёс. Глаза его были открыты, и он с тоской по чему-то, давно ушедшему, смотрел на беспокойную воду, подкатывавшуюся прямо к его лапам и едва касавшуюся их.
       Солнце падало с неба за горизонт, и весь мир погружался в беспробудный мрак ночи. Но старику было не важно, день сейчас или ночь, светом наполняется мир или тьмой: он был слеп.
        Пёс поднял голову и зевнул. Посмотрел на хозяина снизу вверх.
        - Что, не лежится? - вздохнул старик. - Лежи, лежи, еще посидим…
        Он потрепал собаку по лбу. Пёс снова положил морду на лапы и стал наблюдать за океаном.
       Океан словно ждал гостей, он поднимал свои воды, создавая неповторимый по силе и красоте перформанс. Скользя и сверкая, волны, стремительно догонявшие друг друга, набегали на шероховатый, согретый обманчивым субтропическим солнцем и еще не успевший остыть после заката песок и, вздрогнув в последний раз у береговой черты, исчезали, поглощенные жадным, ненасытным, не способным напиться, холодным солёным океаном. Одна волна, точно разбуженная океаническим холодом, выскочила выше остальных, нарушив всеобщий ход, и, колыхнувшись при входе на берег, качнулась, упала на песок и вдруг исчезла, уступив место следующей, такой же трагично-одинокой умирающей волне.
        - Утром будет туман… - обращаясь к собаке и к пустоте, сказал старик. - Что скажешь, Капитан Риверо?
        Пёс повернул морду к хозяину и снова зевнул.
        - Ну, ну, будет тебе… Сегодня не так уж и холодно… Чувствуешь, от воды идет тепло? Океан любит нас…
       Старик устремил свои пустые глаза вдаль. За горизонтом фиолетово-лиловыми всполохами догорала корона поглощаемого тьмой солнца.
        - 38°46′51″ северной широты, 9°29′54″западной долготы, высота над уровнем моря  - 140 метров. Верно? Вот, и ты знаешь, что всё верно…
       Казалось, старик бредит. Но это было не так. Судьба не была столь великодушной, чтобы вместе со слепотой наградить его еще и безумием.
       Да, он не видел настоящего, но он помнил прошлое. Он помнил названия и координаты всех городов, всех селений, всех портов, больших и маленьких, древних и только недавно заложенных, гостеприимных и неприветливых, где когда-либо ему приходилось вставать на якорь; он помнил рифы и скалы, впадины и расщелины тех островов, к которым когда-либо причаливал; помнил одурманивающее тепло и равнодушный холод течений в лагунах, когда-либо встречавших его своими водами, а потом снова провожавших в океан; он помнил горячие огни внимательных маяков, смотрящих, словно боги, свысока на блуждающие в волнах и словно ищущие погибели корабли, и бросающих обжигающий надеждой свет во все стороны бесконечного мира.
      Его одинокая старческая жизнь перестала искать опору в том, что происходит сейчас, она была пунктиром нелинейного времени, прерывистой линией прошлого, в котором утопал старик. Он столько времени уже жил тем, что было когда-то давно, не помня, какой сейчас день, какой год. Летняя жара сменялась моросящими днями осени, а те в свою очередь - холодными завывающими ветрами зимы, а старик, невзирая на погоду, приходил на берег в сопровождении прибившегося к нему пса, чтобы поговорить с океаном. Он садился на сломанное бурей, ветхое от влаги дерево и сидел так часами, не шевелясь, отдаваясь душой океану, бывшему для него столько лет и домом, и тюрьмой, и мечтой, и трагедией, и разочарованием…
       Всю свою жизнь он провёл в океане: он жил в океане, он жил с океаном, он жил океаном. Вся его жизнь была связана с ним, всей душой и всем телом он был привязан к океану, как мать к собственному ребенку. И вся его жизнь была океаном - огромным путешествием, открывавшим ему мир, плотно закрытый сейчас.
       Он видел многое, и то, что он видел, хватило бы не на одну обычную человеческую жизнь. Но его жизнь, жизнь кáпера, была далеко не обычной. Каждое новое плаванье было новой маленькой жизнью, которая могла завести непонятно куда.
       Да, он видел многое, слишком многое. Он видел косяки рыб, меняющие свое движение по прихоти волн и течений; место над океаном, где рождаются и поднимаются массивными горами тяжёлые высокие грозовые тучи; солнце в полуденный зной, скрывающееся за ватными клочками рассыпанных по небу мелких облаков; гордых чаек, неизменно занимающих на закате дня свой пост на покинутых рыбаками после тяжелого рабочего дня лодках; горячий белый песок экзотических пляжей, струящийся между пальцами; крадущуюся по поверхности океана волну длиною в несколько километров, ищущую берег, чтобы обрушиться на него тридцатиметровой стеной и разрушить всё, что создано природой и человеком…
       Он видел крушение кораблей, людей, сброшенных волной с палуб, выдавленных ею из кают, в ледяной воде бездонного океана отчаянно сопротивлявшихся стихии или безропотно подчинившихся ей - но все равно уходивших на дно под гул воды и песни китов, чтобы стать добычей миног и миксин. Он видел, как люди перестают быть людьми, увидев золото и ассигнации, как они становятся животными, лишенными разума, в одиночестве необитаемых островов, как перерождаются в чудовища и поедают себе подобных, сходя с ума от голода, животного страха и близкого запаха смерти. Он видел бездны коварства и глубины предательства, на которые опускались иные люди, видел их и не переставал удивляться ни тому, что люди способны предавать, ни тому, что для своего падения они избирают порой совсем непрямые пути.
        Он видел воду, и знал ее, и чувствовал… Он видел умеренные и тропические широты Тихого океана, он знал все климатические пояса Атлантического океана, он мог рассказать о коралловых рифах и впадинах океана Индийского… Все говорили, что он прирожденный моряк, что вода - его стихия, его жизнь, его смысл. Вода была целью и причиной его существования, он был отдан ей всем своим существом, и поэтому ни к кому из людей не привязывался. Видимо, потому-то у него и не было ни друзей, ни врагов, ни любимых, а только случайные собутыльники и временные женщины.
       Он знал океан. Прекрасно его знал! Он знал все его долготы и широты. И тогда, когда изобретённые человечеством приборы оказывались бессильными, он становился зверем, ведомым инстинктами, и только звезды открывали ему путь, ведя через просторы нескончаемой и нескончаемо опасной воды. Он знал, насколько ужасной может быть разрушительная сила неуправляемой океанической стихии. Но не боялся её, так как был уверен, что, получив рождение в воде, там же и должен умереть. Вода - его колыбель, его постель и его же могила…
         Океан был его собеседником и его одиночеством, его сумасшествием и его единственной реальностью. Иногда, сидя на разгорячённом песке где-нибудь на острове, вдали от пристани и людей, и расслабляясь от виски, он, глядя на стайку юрких крабов, ускользающих в море, задумывался: а не кажется ли крабам, рыскающим по дну своей странной походкой, что рыбы летают? И сам же улыбался своим сумасшедшим мыслям.
        Он видел многих людей - людей разных, странных, непредсказуемых. Однако никто его не интересовал, кроме таких же, как и он, морских волков, принадлежавших океану. Но таких он обходил стороной, сближаясь с ними лишь в пьяных ночах, проводимых в порту, когда скука и безделье ведут туда, куда ходить не следует. Он сторонился своих, обходил стороной чужих, но все ему были рады: свои - выпить и открыть душу, чужие - послушать рассказы о далёких мистических странах, мужчины - испробовать свою силу, женщины - обменять на деньги свою слабость.
        Он знавал и побежденных, и победителей, встречал и героев, и предателей, видел тех, кто живёт в океане, и тех, кто никогда в океане не был. И все они были разными, и в то же время каким-то образом однообразно одинаковыми, будто всех их пронизывала одна генетическая лента.
        Он видел людей белых, как молоко, и черных, как уголь, тёмных, как горький шоколад, и светлых, как какао с молоком, людей со словно обожжённой в печи кирпичной кожей и людей с кожей цвета неуверенно восходящего солнца.
       Он видел ломаное фламенко и нежное харабе тапатио, слышал надрывное фаду и героические хейкёку, участвовал в зрелищных танцах страстного и завораживающего сабара и наслаждался видом чувственного нишан юи.
        Он знал многих женщин - бледных рыжеволосых скандинавок, смеющихся раскованных славянок, нервных ревнивых испанок… Не одну ночь он провел с черными и гибкими, как пантеры, женщинами Африки и преклоняющимися перед мужской страстью, безотказными и гибкими азиатками… Смотрел в независимые, цвéта оливок глаза француженок… Слушал звуки разрывающих сердце песен, слетавших с уст томных женщин Мексики… Особенно по вкусу ему были смелые, коротко стриженные американки с их дерзкими разговорами. Однако всех их он помнил в целом и никого в особенности: все их лица, тела, улыбки и ласки слились вместе в единый образ пьяной ночи, впускающей его в себя, чтобы он мог насладиться великолепием своей мужской силы и ненасытностью женской слабости.
        Да, каждая из них в отдельности для него не существовала. Но одну женщину он запомнил очень хорошо. Не юная, но гибкая и сочная, с длинными, чёрными, как смола, волосами и ослепительно белой кожей, она отдалась ему не за деньги и не по любви, а по какой-то непонятной прихоти судьбы. Он любил ее жарко, неутомимо, а утром, когда первые лучи солнца начали воровато пробираться в комнату, еще не остывшую от мучительной страсти, он, нежно убирая непослушную прядь с её лица, впервые подумал о том, что эта царственная ночь, хоть на столь короткое время, но объединившая их, была первой и последней - по сути единственной в череде других ночей - темных, пьяных, беспросветных, с другими женщинами, с другими мужчинами, – когда не хотелось засыпать. И тогда он впервые пожалел о том, что им придется расстаться, что это не его дом, не его постель и что он никогда больше не почувствует вкус ее терпкого тела.
         Было ли это любовью? Он не знал. Да и не думал об этом, потому что сила привычки упорно твердила ему, что никогда и никого он не сможет полюбить так, как любит океан.
         Они больше не встретились. Но каждый день, приносивший чувство бытия, приносил и мысли о ней - она стала неотъемлемой частью той большой воды, что окружала его всю жизнь. И сейчас в темноте своего существования он видел тёпло-зеленые глаза, непослушные завитки волос, узкие запястья… Она не просила его остаться, он не просил ее ждать его… Что случилось тогда? Что пошло не так? Почему он не мог просто взять её с собой или остаться? Глупо задавать эти вопросы сейчас. Глупо, потому что никто из них двоих не сможет теперь ни ответить на них, ни что-либо изменить. В конце концов, что он, солёный и пьяный, разгульный моряк, без крова и дома, мог дать ей, кроме этой ночи?
         Да, он не знал, было ли это любовью. Но какое-то тяжелое пламя сжигало его изнутри. И даже холодная вода океана не сразу смогла потушить пожар души, зажжённый ласками и объятиями его полночной страсти.
        Шли дни, месяцы, годы… Он стал остывать. Случайные женщины опостылели ему. Ни в ком из них не находил он того, что дала ему той ночью темноволосая незнакомка, забыть которую он так и не смог. Она стала его идеей, его страстью, его наваждением - как океан, она стала глубокой водой, в которую он погружался в забытьи своего одиночества. Слепота обострила его чувства: и чем темнее становился его мир, тем ярче в нем разгорался образ женщины, имя которой он потерял в штормах.
         Сколько лет прошло… Он уже не помнит, когда в последний раз видел женское лицо. И всё, что ему остается, - это снова и снова очерчивать в привычной ему темноте пятна былых воспоминаний и события ушедших дней.
        …Да, он видел многое. И, словно в наказание за то, что всё это он действительно видел, судьба одарила его невозможностью видеть мир - но не мир его жизни, а мир изменившейся реальности. Расплата или благодать - стать слепым после всего увиденного? Быть прикованным старостью и слепотой к маленькому клочку берега, на котором единственной радостью было слушать, что вспоминает океан - его единственная жизнь и сохранившаяся память? Ведь, в конце концов, что могла показать ему земля, когда он видел океан!
         Волны шумели, устраивая бега, и как будто соревновались, кто быстрее погибнет. Он слышал их: их шёпот, их вздохи, их стоны. Сколько человеческих судеб несли они на своих гребнях, сколько человеческих желаний и страданий тонули в их пене. Они звали его с собой, звали погибнуть вместе с ними в пламенном закате, но он всё шептал:
         - Еще рано… Не сейчас… Я ещё не готов…
         Он знал: они дождутся его. И однажды и он станет вздохом погибающей волны.

                                                                                                                                                                 © И.Некипелова   

Некипелова Ирина Михайловна, кандидат филологических наук, доцент, г.Ижевск. Член Союза писателей Удмуртии. Автор стихотворений, рассказов, романов и поэтических переводов с английского и японского языков (Оскар Уайльд, Владимир Набоков, Данте Габриэль Россети, Аюми Хамасаки).

  НАЧАЛО                                                                                                                                                                                                                           ВОЗВРАТ