24:00, 10 августа 1941

              Антонеску не терпится, и он не находит ничего лучшего, как приказать командующему армии генералу Чуперкэ немедленно… слышите, немедленно! ... «уничтожить неприятеля на всей прилегающей к городу территории» - от Днестра до Тилигульского лимана.
                Вот так, просто - взять да и уничтожить!

ИЗ ОПЕРАТИВНОЙ ДИРЕКТИВЫ №31

На основании приказа № 899/1941
8 августа 1941

             Задача 4-й армии продолжать преследование и полностью уничтожить неприятеля на территории между Днестром и Тилигульским лиманом и возможно скорее захватить Одессу…

             Начальник Генерального штаба генерал Ионициу
             8 августа 1941, 9:00 часов
             [Arh. M. M.C. G. Vol. II, f. 52-53]

               При всей нелепости этого приказа, продиктованного, вне сомнений, манией величия «Красной Собаки», положение Одессы действительно опасно. Город, фактически, полностью окружен.
              И именно с этим связана известная директива Ставки Верховного Главнокомандующего за номером 00729: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот».
                Директива Ставки вышла 5 августа 1941-го и уже на следующий день командующий Черноморским флотом вице-адмирал Октябрьский назначил подчиненного ему командующего военно-морской базой Одессы контр-адмирала Жукова начальником военного гарнизона города и создал специальный отряд кораблей, целью которого было поддерживать огнем сухопутные войска, обороняющие город.
                 Это было важное решение.
                На контр-адмирала Гавриила Жукова можно было положиться. Этот 42-летний опытный моряк, герой гражданской войны, герой Испании, уже три года командовал одесской военно-морской базой и пользовался большим уважением одесситов. В городе, который всеми фибрами души слился с морем, где каждый ребенок с пеленок мечтает стать капитаном дальнего плавания, а каждый взрослый так или иначе связан с портом, командующий военно-морской базой был известной личностью. Его назначение начальником гарнизона должно было стабилизировать обстановку, внушить населению уверенность в возможности отстоять Одессу и прекратить повальное бегство «контингента, не подлежащего эвакуации», нужного для жизни и обороны города.

 
                                                               
                                                     Контр-адмирал Гавриил Жуков
                                                                      Одесса, 1941

              Одним из первых приказов контр-адмирала Жукова, как начальника одесского военного гарнизона, было объявление осадного положения.

ИЗ ПРИКАЗА №25
Начальника гарнизона гор. Одессы
8 августа 1941

1. С 19:00. 8 августа сего года гор. Одесса с окрестностями объявляется на осадном положении.
2. Въезд гражданам в город без специальных пропусков запрещается.
За нарушение приказа виновные будут привлекаться к строжайшей ответственности по законам военного времени.

                                               Начальник гарнизона гор. Одессы, контр-адмирал Гавриил Жуков
                                               Комиссар гарнизона Дитятковский
                                               Комендант гарнизона Проценюк [1]

                  Ну, вот и все…
                  Теперь не только выезд из города, но и въезд в него, воспрещен.
                  Мышеловка захлопнулась!
                 Ровно месяц прошел с того дня, когда по указанию Государственного Комитета обороны началась эвакуация Одессы, не вызванная, кстати, в то время очевидной военной необходимостью.
                 За этот месяц из города было вывезено все оборудование Станкостроительного завода им. Ленина, все наиболее ценные механизмы завода им. Январского восстания, все оборудование завода сельскохозяйственных машин им. Октябрьской революции, сталепрокатного завода им. Дзержинского, Джутовой фабрики, завода «Кинап».
                 И одновременно с этим эвакуировано более четверти гражданского населения Одессы. В основном это были, конечно, «подлежащие эвакуации» рабочие и инженерно-технический персонал эвакуируемых заводов. Но случались и «не подлежащие», частью - «доставшие» или «купившие» эвакоталоны на корабль или на поезд, частью - сумевшие бежать на свой страх и риск по старой Николаевской дороге.
                Теперь покинуть Одессу можно только морем, и смогут сделать это лишь обладатели эвакоталонов. Все остальные не только не попадут на корабль, но даже в порт не пройдут - территория порта окружена плотным кольцом бойцов истребительного батальона.
                  Между тем из Одессы ежесуточно уходят до 20 судов.
                 И это не взирая на то, что погрузка связана с большой опасностью: ведь именно порт является главной целью немецких и румынских бомбардировщиков. Из 360 варварских воздушных налетов на Одессу, 270 пришлось на порт.
                 Днем и ночью ревели сирены.
                 Рушились портовые здания. Корежились краны.
                 Тонны воды и ила обрушивались на пришвартованные к пирсу корабли.
                 А по гавани, просто, как ни в чем не бывало, сновали буксиры, на пирсе теснились люди, и в очереди на погрузку стояли колонны грузовиков.
                 Порт жил и работал под огнем.
                 Во время одной из первых бомбежек, 23 июля 1941-го, пострадал стоящий у пирса грузопассажирский пароход «Новороссийск», на который уже успели погрузиться 900 мальчишек-допризывников. Как «молодежь, годную для военной службы», их вывозили в Херсон. Немецкая бомба пробила правый борт корабля, но, к счастью, не взорвалась. Хотя несколько сот пассажиров все же были ранены и убиты. Очевидицами этой трагедии стали матери, пришедшие проводить сыновей. Не скоро доведется им узнать о судьбе своих мальчишек - несмотря на пробоину в борту, «Новороссийск», дав прощальный гудок, ушел на Херсон. [1]
                  Уходят из Одессы корабли…
                  Судьба одного из караванов взволновала в те дни всю Одессу.
                  Речь идет о том, печально знаменитом караване, во главе которого шел флагман Черноморского флота красавиц «Ленин».
 

                                                  В последний рейс «Ленин»…
 

                   Странная судьба у этого корабля!
                 Так иногда бывает и с человеком - один и родится-то нежеланным, и жизнь проживет бессмысленно, и в мир иной уйдет незаметно, не оставив следа. А другой - и пожить-то, как будто бы, не успеет, а вот взовьется шутихой, рассыплется на тысячи искр, осветит все вокруг, и навечно войдет в историю.
                   «Ленин» был построен для русского флота в Германии в 1909-м.
                   Тогда, на заре своей жизни, он назывался «Симбирск» и ходил из русского порта Владивосток в Японию и Китай. В советские времена «Симбирск» переименовали в «Ленин». Перегнали на Черное море и начали использовать этот элегантный корабль по его прямому назначению - как прогулочный на Крымско-Кавказской линии. В те «веселые» предвоенные времена многие одесситы и гости города, имевшие счастье попасть на «Ленин», могли убедиться в удобстве его кают, уюте салонов и комфортабельности прогулочных палуб.

                                           
                                                                      Пароход «Ленин»
                                                              Крым, Союзфото, М., 1933

                А сегодня этот немолодой уже (30-летний!), но все еще комфортабельный и быстроходный, корабль, переоборудованный и перекрашенный в серо-зеленый цвет, стал «солдатом».
                 Свой первый военный рейс «Ленин» совершил 12 июля 1941-го. Тогда он вывез из Одессы запасы сахара и около 1000 человек партийной и советской элиты. Рейс был удачным, «Ленин» благополучно добрался до Мариуполя. На обратном пути, под самой Одессой, его, правда, пытались атаковать немецкие бомбардировщики, но их отогнал крейсер береговой обороны «Коминтерн».
                 И вот сегодня снова в море.
                 На этот раз «Ленин» должен был вывезти ценности Одесского Государственного банка и несколько тысяч человек все еще остававшейся в городе элиты. Эти люди хотели покинуть город именно на «Ленине», не только более комфортабельном, чем другие корабли, но и более надежном, ведь не случайно же ему доверили ценности Госбанка!
                 Посадка на корабль была разрешена, естественно, исключительно по эвакоталонам. Но сгрудившиеся на пирсе люди буквально атаковали трап. Они совали в руки проверяющим матросам какие-то записки, подписанные именами различных функционеров, и прорывались.
                 Были среди прорвавшихся и люди, не имевшие ни эвакоталонов и ни записок - это были родственники и друзья членов экипажа и капитана корабля Ивана Борисенко. Этих команда принимала самовольно и размещала в матросских кубриках и в каюте капитана, считая, что таким образом они как бы «не занимали места».
                  Давка на трапе была невероятная. В ход шли и локти, и кулаки.
                  Кого-то столкнули в воду. Кому-то сломали руку. И было абсолютно понятно, что всем желающим, с эвакоталонами и без них, места на корабле не хватит.
                  В течение часа «Ленин» был переполнен. Забиты были не только каюты и палубы, не только салоны и кубрики, но даже коридоры и камбузы. А тут еще пришел приказ принять на борт 1.200 новобранцев и несколько сотен раненных. Новобранцев поместили на верхней палубе, а раненных втиснули в каюты, выдворив оттуда «высокопоставленных» пассажиров.
                 В результате на «Ленине» оказалось около 4.000 человек, что в 9 раз превышало 472 дозволенных по регистру (что выяснилось на процессе, прошедшем в августе 1941-го в Севастополе, и отмечено в приговоре Военного трибунала Черноморского флота от 12 августа 1941 года по данному делу). Да и груза в двух носовых трюмах было наверняка больше положенных 400 тонн.
                  Но тут, наконец, капитан Борисенко, понимая что корабль крайне перегружен, прекратил посадку и, не обращая внимания на возмущенные крики на пирсе, приказал отдать швартовы.
                  И «Ленин», медленно отвалив от причала, на полчаса раньше намеченного времени, в 22:00, отправился в рейс. Как оказалось, в последний!
                  На пирсе остались многие, не сумевшие попасть на «Ленин», и им хорошо запомнились лица «счастливцев», стоящих на палубе отплывающего корабля.
                   Этих, не сумевших попасть на «Ленин», комендант порта распорядился принять на танкер «Ворошилов», который должен был двигаться в кильватере флагмана. И можно только представить себе, что произошло на пирсе, когда с «Ворошилова» спустили трап. Сотни людей, имевших печальный опыт посадки на «Ленин», ринулись на штурм «Ворошилова».
                Летчик 69-го истребительного полка Герой Советского Союза Алексей Череватенко, жена и сын которого должны были эвакуироваться на «Ленине», вспоминает:
                 «...В порт мы все же успели вовремя. Однако когда я стал наводить справки, оказалось, что теплоход «Ленин», на котором должна была отплыть моя семья, снялся с якоря полчаса тому назад. Я растерянно переступал с ноги на ногу, и дежурный стал объяснять, что «Ленин» ушел раньше, так как погрузка была закончена досрочно, а оставаться в порту небезопасно: фашистские самолеты не дают покоя.
                  Опоздавших комендант порта распорядился отправить на танкере «Ворошилов». Мы воспрянули духом: танкер уходит сегодня и приблизительно через час начнется посадка.
                  Не успели спустить трап, как на берегу началось нечто невообразимое.
                 Сотни людей с чемоданами и узлами, словно подгоняемые вихрем, ринулись через проходные ворота к пирсу...
                   Но когда мы почти подошли к трапу, надрывно завыли серены.
                  Воздушная тревога... Послышался свист летящих бомб, внезапно земля вздрогнула, к небу взметнулись оранжевые столбы...
                   Объявили отбой, и люди снова прихлынули к трапу...
                  Наконец мы на палубе. Отыскали уголок между горами канатов и ящиков, сложили скарб... Палубы, узкие коридорчики, корма буквально впритык заполнены людьми...» [2]
                 Так же как и ушедший в море «Ленин», «Ворошилов» был загружен против всех норм и правил. В трюмах - оборудование Джутовой фабрики, на верхней палубе около 1.000 сопровождающих это оборудование рабочих и еще около 1.000 новобранцев. А все остальное пространство, как вспоминает Череватенко, - чемоданы, узлы и тысячи человек гражданского населения.
                 Среди узлов и чемоданов вповалку лежали ученые, врачи, директора предприятий. В их числе, профессора Медицинского института Ясиновский, Хаютин, Гогоберидзе, историк Боровой, директор Оперного театра Петрашук, главный художник театра Злачевский, секретарь партбюро психоневрологического диспансера «Свердловка» Рубинштейн.
               Все они, конечно, подлежали эвакуации и получили эвакоталоны на своих предприятиях, в больницах, в институтах. Кто на «Ленин», на который они, как видно, не попали, кто на «Ворошилов».
                  Вспоминает профессор Саул Боровой:
                  «Мне сообщили, в ректорате института, чтобы я был наготове.
                 Решением соответствующих инстанций была определена внеочередная эвакуация из города «ведущих ученых», к которым отнесли и меня: «Подготовьтесь, ждите указаний и талонов на посадку на пароход...» [3]
                Да, так было в те дни в Одессе: «соответствующие инстанции», тщательно выверенные списки «ведущих ученых», «указания», «талоны на посадку», да еще и сама «посадка», которую не каждый в силах был одолеть.
                И все же, были на «Ворошилове» и «простые люди», те, которых профессор Боровой в своих воспоминаниях несколько свысока называет «мещанско-обывательская публика». Эти люди различными путями сумели «достать» эвакоталоны. Так один из сотрудников Черноморского пароходства Муля Тростянецкий устроил на «Ворошилов» всю большую семью своей жены Лизы: отца жены - старого одесского портного Мойше Шварца, четырех его дочерей, одного из зятьев, по возрасту не подлежащего мобилизации, и четырех внуков - двухлетнего Яника, шестилетнего Эмчика, восьмилетнюю Беллочку и десятилетнего Нолика.[4]

                                              
                          Внук дедушки Шварца Нолик Гехтман в эвакуации
                                         Эйбекеш-казахский район, станица Иссык, 1942

               И весь этот разномастный, пестрый и, может быть даже, в обычных условиях несовместимый, конгломерат одесситов волнуется, кричит, причитает, плачет и требует немедленной отправки в путь.
                Чего еще ждать? Ведь все они, к счастью, уже на корабле!
                Не на «Ленине», правда, но на худой конец…
               Летчик Алексей Череватенко: «Всеми овладело нетерпение: почему стоим, чего ждем, надо сниматься с якоря, ведь стервятники могут снова налететь…
              Но вот переполненный корабль внезапно замирает и в наступившей тишине разноситься: «Провожающим оставить танкер!»
                  «Ворошилов» выходит в море вслед за «Лениным»».
                В ту летнюю ночь Черное море было удивительно спокойно, но «Ворошилов» шел медленно - его скорость составляла всего 5 узлов.
                Знали ли люди, которым счастьем казалось попасть на корабль, что «Ворошилов» практически непригоден к плаванию?
                 Еще с начала войны эта старая развалюха стояла на капитальном ремонте на заводе «Марти» и, не закончив ремонта, сегодня вышла в рейс.
                 Вот что рассказывает о первом военном рейсе «Ворошилова» помощник капитана по политической части Александр Белинский:
               «Без пробы, без ходовых испытаний, в ночь под 24 июля т/х «Ворошилов», груженный до отказа ценнейшим оборудованием эвакуируемых заводов, приняв дополнительно к этому на борт 3.000 пассажиров, снялся в свой первый военный рейс.
                  Нас не покидала одна мысль, как бы вернуть судну его боевые качества. Поэтому решили, помогая фронту, то есть, не прекращая плавания, одновременно вести ремонт левого двигателя, добиться, если не полного, то хотя бы частичного восстановления его работоспособности.
                   На борт взяты все детали - всё есть.
                   Не хватает только одного: секции вала.
                   Общее мнение - это не беда! Сделаем вал не 6-ти, а 5-ти коленчатый.
                   По плечу ли укладка вала на ходу? Справимся ли?
                   Попробуем-попытаемся-справимся». [5]

                  Итак, «Ворошилов» вышел в море.
                  С четырьмя тысячами взрослых на борту и несчетным количеством детей, которых пропускали без эвакоталонов. С ограниченным запасом продуктов питания. С небольшим запасом пресной воды, достаточным даже в нормальных условиях только для нужд экипажа. С примитивным временным одноочковым гальюном на верхней палубе, к которому сразу же выстроилась длиннющая очередь.
                «Ворошилов» шел медленно, и удивительно, что несмотря на это, где-то на траверзе мыса Луколл он догнал вышедшего на несколько часов раньше (и, как будто бы, быстроходного) «Ленина».
                Это было, конечно, очень кстати: на «Ворошилове», как и следовало ожидать, окончательно вышла из строя машина, и он потерял способность двигаться самостоятельно.
                 И тут, в нарушение всех правил, перегруженный сверх всякой меры «Ленин» сходит с курса, берет на буксир «Ворошилов» и тянет его в Севастопольскую бухту «Казачья».
                 Двое суток простоял «Ленин» на якоре в бухте «Казачья», ожидая пока завершится ремонт «Ворошилова». И именно здесь произошло это маленькое, но хорошо запомнившееся очевидцам событие - одно из тех, которые, смеясь над родом человеческим, так любит устраивать шалунья судьба.
               Семья какого-то высокопоставленного советского функционера со скандалом требовала перевести ее с «Ворошилова» (на который она попала «совершенно случайно!»), на «Ленин», где ей («по статусу!») надлежало находиться. Семья, как видно, была действительно «высокопоставленной», и требование ее было, в конце концов, удовлетворено. На воду спустили шлюпку, и всю семью отправили на «Ленин». А вместо нее на «Ворошилов», прибыла другая, «менее высокопоставленная» семья, которая долго во всеуслышание возмущалась «несправедливостью».
               А потом, наверное, всю оставшуюся жизнь благодарила судьбу за эту «несправедливость!
                  С «Лениным» связан еще один любопытный психологический феномен.
                 В процессе работы над книгой мы проинтервьюировали около сотни наших друзей-одесситов, покинувших город вместе с родителями. Многие из них (даже большинство!), те, кто эвакуировался морем, утверждали, что должны были плыть на «Ленине», или, что их корабль шел вслед за «Лениным». И даже более того, дети, родившиеся после войны, вспоминая об эвакуации родителей, так же, на удивление, связывают ее с «Лениным»!
                  Ремонт «Ворошилова» был закончен 27 июля 1941-го.
                 Солнце уже зашло, когда в 19:00 «Ленин» во главе каравана, в который входила, кроме «Ворошилова», и подоспевшая к тому времени в Севастополь «Грузия», снялся с якоря и взял курс на Новороссийск.
                Рейс проходил в очень трудных условиях: по узкому фарватеру, сдавленному советскими оборонительными минными полями, и при особом, так называемом «манипулятивном» режиме маяков, когда маяк, как в известном одесском анекдоте «то тухнет, то гаснет». В связи с этим проводку каравана осуществлял специально присланный на флагман военный лоцман Иван Свистун.
                О том, что произошло дальше, рассказали многие: капитан «Ворошилова» Александр Шанцберг, его сын-радист Женя, матросы и пассажиры «Ворошилова», и даже оставшиеся в живых матросы и пассажиры «Ленина».
                Стояла густая беззвездная июльская ночь. Слева по борту едва заметны были очертания Крымских гор. И тишина - такая глубокая была тишина, что, кажется, ее не тревожил даже ласковый плеск волн.
                  И вдруг…
                 Неожиданно - где-то на траверсе мыса Сарыч, в голове каравана, там, где должен был находиться флагман «Ленин», - яркая вспышка огня и оглушительный грохот взрыва. Через минуту снова - вспышка и грохот…
               «Ворошилов» застопорил машину и, пренебрегая правилами светомаскировки, включил прожектора. То же самое сделала «Грузия». То, что увидели сгрудившимся на палубах люди, никогда не изгладится из их памяти: 95-метровый гигант «Ленин», задрав корму в черное небо, почти вертикально, носом, уходил в морскую пучину.
                 Прошла минута, другая, и на месте красавца «Ленина» осталась огромная черная воронка, с дикой силой втягивающая в себя обломки корабля и выброшенных в море людей, которых мертвый корабль увлекал вместе с собой на дно.
                 И тут в наступившей как будто бы после взрыва минутной тишине раздался крик ужаса.
                 Кричали все: 10 тысяч человек!
                 И те, кто стоял на палубах «Ворошилова» и «Грузии», и те, кто погибал в воде: «Ря-туй-те! Спа-си-те! По-мо-ги-те!»
               «Ворошилов» спустил на воду шлюпки. Но скольких могли спасти эти старые и разбитые, почти немедленно наполняющиеся водой, посудины?
                На «Грузии» дело обстояло еще хуже. Когда капитан корабля Владимир Габуния отдал команду: «Шлюпки на воду!», находившиеся на палубе пассажиры, испугавшись, как видно, что и их корабль, как «Ленин», сейчас взорвется, бросились к шлюпкам. Говорят, что команда без всякой жалости отгоняла озверевших людей от шлюпок ударами весел…
                 Десятилетний одесский мальчишка Левушка Киржнер на всю жизнь запомнил эту страшную ночь. Семье его (матери, двум сестрам и полуторагодовалому племяннику) повезло - на «Грузию» их устроил родственник соседей Авербухов с Калантаевкой, 21, бывший, видимо, работником порта.

                                
                                              Семья Киржнеров
                                               Абрам, Женя и дети - Люся, Ида и Левушка
                                                                          Одесса, 1937

                Киржнеры вместе с Авербухами даже расположились «с комфортом» - не на палубе, битком набитой людьми, а в каюте. Здесь они смогут хотя бы немного отдохнуть после посадки: «Грузию», так же, как «Ленин» и «Ворошилов», брали с бою. Для Киржнеров это было особенно тяжело.
                Мама Левушки тащила на себе все их взятые в эвакуацию пожитки - большой узел, скрученный из парадной скатерти. А Левушке было поручено нести… чайник. Этот шикарный белый эмалированный чайник он с гордостью пронес через весь город и очень оберегал его во время посадки. Но в самый ответственный момент, когда они с мамой уже преодолели большую часть запруженного народом трапа и готовились вступить на палубу, чайник каким-то образом накренился и… Крышка! Крышка!
                С чайника слетела крышка!
                Слетела и …плюх-х… плавно ушла в ржавую воду у самого борта корабля.
                Мальчик готов был броситься вниз по трапу - спасать упавшую крышку!
                Но, к счастью, мама успела схватить его за руку, а напиравшие сзади безжалостно втолкнули их на палубу.
                Крышка от чайника пропала!
                Это была, наверное, первая серьезная потеря ребенка...
                 А впереди его ждали нашпигованное минами Черное море и незабываемая картина уходящего в морскую пучину «Ленина».
                Когда на «Грузии» прозвучала команда: «Шлюпки на воду!», Левушка вместе со всеми выскочил из каюты и бросился по узкому, заполненному испуганными людьми коридору на палубу. Здесь уже было настоящее столпотворение.
                Говорят, что боцман напрасно хрипел в мегафон: «Шлюпки спускаются для оказания помощи тонущим пассажирам «Ленина»!» Люди не слышали, не понимали и не давали возможности начать спасение. Много времени было упущено.
                В результате, всем вместе - «Ворошилову», «Грузии» и сопровождавшему их сторожевому катеру «СКА-026» - удалось вытащить из воды около 500 человек. И если (по непроверенным данным) на «Ленине» было только эвакуированных (не считая команды) примерно 4.000, значит, погибли тогда в морской пучине более 3.000 человек!
                 Для справки: на знаменитом «Титанике» погибли всего (всего!) 1.500 человек!
                Из пассажиров «Ленина» спаслись лишь те, кто в момент взрыва находился на палубе и умел хорошо плавать, либо сумел добыть себе пробковый пояс или спасательный круг.
                «Высокопоставленные» семьи, разместившиеся в каютах или в матросских кубриках, в большинстве случаев там и остались. И среди них почти половина (43 человека) членов экипажа.
                 Говорят, что капитан «Ленина» Борисенко покинул корабль последним. Но как это можно было установить в той невероятной ситуации? Впрочем, капитана ни в чем не обвиняли.
                А вот военного лоцмана 32-летнего лейтенанта Ивана Свистуна, проводившего «Ленин» среди минных полей, судили и расстреляли. Расстреляли, несмотря на то, что действительная причина гибели корабля, так и не была установлена.
                  Слухи в Одессе ходили разные.
                Одни говорили, что «Ленина» потопила рыскавшая в Черном море румынская подводная лодка «Дельфинул». Другие, что перегруженный сверх всякой меры «Ленин» осел гораздо ниже ватерлинии и натолкнулся на глубоководную мину, предназначенную для этого самого «Дельфинула». А третьи со всей уверенностью утверждали, что «это лоцман -предатель специально завел корабль на минное поле».
                  Чего только не придумают в Одессе!

            Подобрав порядка двухсот оставшихся в живых пассажиров «Ленина», «Грузия» поспешила в Ялту и здесь высадила на берег часть пассажиров, в основном, раненных, для которых по рации были вызваны машины скорой помощи. А «Ворошилов» почти до утра дрейфовал на месте гибели «Ленина», опасаясь быть снесенным на минное поле, и еще более опасаясь двигаться дальше в темноте. И только с рассветом, после прибытия из Ялты нового лоцмана, медленно двинулся на Новороссийск. В пути его обогнала «Грузия», шедшая туда же.
                Сошедших с «Грузии» в Новороссийске одесситов сразу поразило то, что территория порта оцеплена.
                  Измученные люди сгрудились на пирсе. Странная разномастная толпа. Пассажиры «Грузии», с детьми, чемоданами, узлами, имевшие даже после такого тяжелого плавания все-таки какой-то «человеческий вид». И спасенные с «Ленина» - почти все босые, полуголые, в прилипших к телу обрывках покрытой мазутом одежды, с черными от мазута слипшимися волосами, с ужасом от пережитого в широко раскрытых глазах.
                 Среди этой толпы выделялась тоненькая 18-летняя девушка - Нора Гринфельд. Она вместе с матерью Линой эвакуировались на «Ленине» - эвакоталоны для них достал главный врач Больницы водников доктор Раппопорт. В момент катастрофы обе женщины были на палубе, и после взрыва оказались в бурлящей воде. Прекрасные пловчихи, они, как видно, не растерялись и прилагали все усилия, чтобы не быть затянутыми в воронку тонущего корабля.                  Вначале Нора видела неподалеку от себя мать, а потом потеряла ее из виду.
                 Нору подобрала «Грузия». Среди спасенных маму она не нашла.
                 И тут начинается самое удивительное!
                 Два человека, незнакомых друг с другом - Нора Гринфельд, многие годы живущая в США, в Лос-Анджелесе, и Лева Киржнер, живущий на другом конце света - в Израиле, в городе Кирият-Ата, спустя полвека после случившегося рассказали авторам одну и ту же историю. [6], [7]
                 Лева Киржнер рассказывает, что в ту страшную ночь на палубе «Грузии» он видел, как одна спасенная с «Ленина» женщина (или девушка), не найдя на «Грузии» своей дочери (или матери), с дикими криками металась по палубе и хотела броситься в море.
                Нора Гринфельд рассказывает, как не найдя своей мамы на «Грузии», она хотела снова броситься в море, чтобы спасти ее. Матросы «Грузии» с трудом удержали ее от этого очевидно напрасного и гибельного шага.
                 И теперь, стоя на пирсе Новороссийска, Нора, все еще в обрывках своей черной от мазута одежды, напряженно всматривалась в обманчиво тихую серебристую даль моря. Девушка ожидала «Ворошилов». Надеялась, что мама все-таки выплыла. Надеялась, что ее подобрали.

                                                 
                                                                        Нора Гринфельд
                                           Справа от нее Лиля и Леня Сокол, проводившие
                                           по просьбе авторов интервью с Норой.
                                                               США, Лос-Анджелес, 2001

                Но вот, наконец, показался «Ворошилов». Ведомый лоцманом, он медленно входил в порт, и с каждой минутой все явственней становились лица стоящих на палубе одесситов.
               Одним из них был старый друг семьи Гринфельд - профессор Миша Ясиновский. Нора сразу увидела крупную фигуру Миши и в отчаянии замахала ему руками. Миша не мог, конечно, узнать в этой маленькой грязной фигурке на пирсе Новороссийского порта красавицу Нору, а узнав, не сдержал своей радости и закричал: «Но-ра! Но-роч-ка! Мама здесь! Мама жива! Мама жива!»
                 А еще через два часа, здесь же, на пирсе, среди расступившейся (в знак уважения к минуте!) толпы спасенных, мать и дочь плакали в объятьях друг друга. И кто знает, чего было в этих слезах больше - счастья или горя…

                                   Расписка о сдаче лошади

            Гибель «Ленина» произвела страшное впечатление на одесситов.
                 Трудно сказать, как и каким образом, слухи об этой трагедии просочились в Одессу. Но в городе только об этом и говорили. Спорили, что же все-таки «лучше»: оставаться и погибнуть под бомбами, или уезжать и вверять свою жизнь всем опасностям пути?
                 Свидетельствует профессор Саул Боровой:
                 «Больше тревожило другое: уезжать или ждать - чего?
                 В те дни с нами почти не расставался наш приятель Сева Розенберг...
                 Розенберг строил планы, как наиболее разумно в смысле безопасности выехать из Одессы.
              Железной дорогой? - Он считал, что это особенно опасно, ведь поезда обстреливаются и т.д. Он был прав, ведь очень рано железнодорожная связь с Одессой была прервана. Оставалось море, что было единственно реальным путем. Но об этом он не хотел и слышать: опасно, потопят.
                И у него родился совершенно нелепый план. Достать подводу, с которой осторожно, не торопясь выбираться из опасного района. Он искал такого подводчика, говорил, что у него намечается реальная договоренность, и уговаривал нас присоединиться к нему. Конечно, я решительно отклонил этот план...
                  А бедный Сева так и не уехал. Он остался и, конечно, погиб».
                 Сева Розенберг остался в Одессе и погиб. Он был расстрелян весной 1942 года в Тюрьме на Люстдорфской дороге.
                 И так уж случилось, что последней, видевшей его в живых, скорее всего, была Ролли. В те страшные дни декабря 1941-го, Сева Розенберг (друг и коллега ее матери адвоката Таси Тырмос), страдавший, как видно, от одиночества и голода, с риском для жизни приплелся в развалку на Софиевской, где получил возможность обогреться на маленькой кухоньке Эмилькиной квартиры и утолить голод тарелкой мерзлой картошки. О чем тогда говорили взрослые, Ролли не помнит. Помнит только жалкую улыбку Севы при прощании и поцелуй, который он, наклонившись, оставил на ее детской щеке.
                 Но сегодня, в конце жаркого июля 1941-го, одесситы все еще не знают, что же все-таки «лучше» - оставаться или уезжать?
                  И даже не все обладатели эвакоталонов решаются их использовать.
                 Так Гися Бейгельмахер, с трудом дотолкав до порта переполненную бебехами огромную двухколесную тачку и дотащив туда троих своих детей, попала под бомбежку и решила не уезжать. Толкать тяжеленную тачку обратно в город, вверх по булыжникам Военного спуска, против потока стремящихся к порту людей, машин и подвод, было конечно несравненно труднее, но Гися, на редкость крупная и сильная, 100-килограммовая женщина, работавшая (на удивление!) мясником на одесском «Привозе», справилась. Она вернулась домой на Белинского, 15, не воспользовавшись эвакоталонами, которые с таким трудом достал для нее муж сестры - директор «Привоза».
              Гися осталась в Одессе. Вместе с детьми - трехлетней Фирочкой, одиннадцатилетним Иосиком и четырнадцатилетней Людой - она попала в Транснистрию, в чудовищный лагерь смерти «Богдановка», из которого никто не вышел живым. Но, к счастью, и здесь в «Богдановке», перед лицом смерти, Гися осталась сильной и мужественной женщиной, и вряд ли кому-нибудь (меньше всего, наверное, ее детям!) известно, что и как пришлось ей совершить и пережить, чтобы спасти семью. Все они (только без умершей маленькой Фирочки) вернулись в 1944-м в Одессу и дождались пришедшего с фронта отца.
                  Семья Бейгельмахер начала как будто бы новую жизнь в освобожденном городе, но ужасы пережитого в Транснистрии не могли их покинуть и не покинули. И сегодня, спустя 70 лет, Юра Кармели, бывший когда-то одиннадцатилетним мальчиком Иосиком Бейгельмахером, не может без слез вспоминать это клятое место, не может забыть виденную им там собаку, в пасти которой была окровавленная голова ребенка. [8]
                 Многие, очень многие, поступали так же, как Гися: имея эвакоталоны, оставались в Одессе. Оставались на смерть…
                Американский историк Александр Даллин утверждает, что из всех, подлежащих эвакуации профессоров Одесского университета, покинула город лишь половина. [9]
                Были случаи, когда не желавший эвакуироваться «ценный контингент», вывозили из города насильно. Так всемирно известного офтальмолога профессора Филатова насильно вывезли в Пятигорск, где он даже некоторое время работал в эвакогоспитале №2171. А талантливый хирург профессор Часовников, ставший, кстати, во время румынской оккупации ректором университета, даже вынужден был прятаться от насильственной эвакуации на даче, на 10-й станции Большого Фонтана, где, если вы помните, оказывал первую помощь Ролли, которую лягнула в живот Приблудная лошадь.
                В то же время, когда речь шла о рядовых жителях Одессы, то их нежелание покидать город в те дни воспринималось властями, как «патриотизм» и чуть ли не «героизм». О случаях такого героизма «с особым оживлением» рассказывал комиссар гарнизона Самуил Дитятковский прибывшему из Севастополя бригадному комиссару Илье Азарову:
                «Дитятковский рассказал, что делалось в порту. Особенно оживился, когда говорил о возвращении из Вознесенска нескольких эшелонов с эвакуированными и с оборудованием заводов.
                 Дальше они продвинуться не могли: враг перерезал железную дорогу.
                 «Вы знаете, многие рабочие и их семьи даже обрадовались этому.
                 Мы хотели отправить их морем, привезли в порт. А они забрали свои вещи и ушли: «Будем защищать Одессу!»
               Руководители эвакуации пытались уговорить - не помогло. Их поступок подействовал и на тех, кто торопился попасть на транспорт. Посадка прошла исключительно организованно». [10]
                  Посадка на корабли, действительно, редко проходила «организованно».
                  Не менее трудно было втиснуться и на открытую платформу поезда. Хотя кто мог в эти дни подумать, что из Одессы уходят уже последние поезда.
                  На одном из таких последних поездов уезжала семья учителя физики Исая Перель: сам Исай, не подлежавший мобилизации по состоянию здоровья, жена его Клара и две дочери - четырехлетняя Саночка и десятилетняя Нюсенька. Эвакоталоны для всей семьи достал брат Клары, доктор Моисей Ксендзовский, доцент Медицинского института и по совместительству консультант поликлиники НКВД.
                   Как рассказывает дочь Ксендзовского, Лена, бывшая в те дни 15-летней, к отцу ее случайно попала большая пачка неиспользованных сотрудниками НКВД эвакоталонов, и он приложил все усилия, чтобы снабдить этими талонами своих родных и близких: «Отец достал много посадочных талонов на поезд, ходил по городу и всем, чьи адреса помнил, разносил эти талоны, которые дали возможность этим людям эвакуироваться. О чем мы узнали потом, после окончания войны от тех спасенных и очень благодарных ему…» [11]
                  Честь и хвала доктору Моисею Ксендзовскому!
                 Получив от Моисея эвакоталоны, вся семья Перель погрузилась на открытую платформу эвакопрезда и отправилась (вы не поверите!) … в Нью-Йорк.
                  И самое удивительное, что когда-нибудь они действительно туда попадут.
                  Но пока, речь идет о другом Нью-Йорке.

                                  
                                     Семья Перель: Исай, Клара и дочери -
                                                         Нюсенька (справа) и Саночка
                                                                         Одесса, 1941

                   Оказывается, в Донбассе, неподалеку от Донецка, есть маленький, забытый Б-гом, рабочий поселок по имени Нью-Йорк. Это звучное имя (наверное, в шутку!) дали ему американские инженеры, строившие там когда-то, в 20-х годах, химический завод.
                   Так и живет с тех пор этот рабочий поселок с известным всему миру именем Нью-Йорк.
                    Вспоминает Анна Галак, бывшая в 1941-м Нюсенькой Перель:

                   «Мне скоро 10…
                    Начала войны я не помню, но дальше - бомбежки, сводки по радио, суета, паника - это все достаточно ярко возникает в моей памяти.
                    Помню бомбежки. Звуки сирены и гул самолетов.
                    Помню разговоры взрослых о необходимости выбраться из Одессы.
                 На помощь приходит брат моей мамы Мойсей Ксендзовский, доцент Медицинского института. С трудом он добывает несколько эвакоталонов для родственников, в том числе и для нас.
                    Конец июля 1941-го. «Погрузка» на товарняк.
                    На открытой платформе тюки, корзины, подушки. Едем...
                   Темнеет. У станции Ковуны появляются немецкие самолеты. Свистят пули. Мама прикрывает наши головы подушкой. Слышны крики - кажется, убита женщина. Люди в панике прыгают с платформы. Мы тоже. Оказывается, состав наш стоит в поле, кругом снопы. В одном из них, головами в свежую душистую солому, прячемся от моря огня.
                  На рассвете - тихо. Состав наш разбит до основания. Оставшиеся в живых люди разбредаются в разные стороны. Мы тоже идем пешком. Ночуем где-то, кажется, в селе Арбузиновка. Идем дальше.
                 В немецкой колонии Сталиндорф нас накормили и дали подводу и лошадь. Водителем этого «экипажа» должен был стать мой папа. А папа умеет показывать ученикам очень оригинальные физические опыты и доходчиво объяснять суть математических проблем. А вот запрягать и распрягать лошадь и тем более управлять ею… !?
                  Но едем... Все-таки едем...
                  В колонне таких же подвод, которой кто-то руководит.
                  Переезжаем мост через Днепр. Гроза, дождь, и снова налет. Опять пулеметные очереди, опять зажигательные бомбы…
                   До сих пор слышу крик: «Женщины и дети, под подводы!»
                  Стихает… Пересчитываем своих… Все живы…
                  Двигаемся дальше. В сторону Донбасса. В Нью-Йорк!» [12]

                  И первое, что сделал в Нью-Йорке старый одесский учитель физики Исай Перель - это «сдать под расписку» полученную в Сталиндорфе «государственную собственность» - лошадь и подводу.
                  Он просит 17-летнего сына родственников, Люзика Галака, не тратя времени, ехать в ближайший совхоз, сдать лошадь и подводу и получить расписку о сдаче. Да, да, обязательно - получить расписку!
                   Недолго длилась мирная жизнь семьи Перель в Нью-Йорке.
                   Начались бомбежки, и нужно было бежать дальше.
                   Все было на этом пути - моря и реки, пески Каракума и солончаки Каратасса. Они шли пешком и ехали на подводах, тряслись в кузовах грузовиков и задыхались в переполненных теплушках товарных поездов, спускались по Волге из Сталинграда в Астрахань на речном пароходе «Академик Тимирязев» и переплывали Каспийское море из Астрахани в Атырау на корабле «Гелиотроп». Они пересекли четыре республики, одолели многие тысячи километров, пока, наконец, спустя год, попали в Ташкент, откуда весной 1945-го вернулись в освобожденную Одессу.
                   И вот, оказывается, что не все рассказанные нами истории имеют печальный конец.
                  Тогда в 1941-м 17-летний Люзик Галак (тот самый мальчишка, который по просьбе Исая «сдавал» под расписку «государственное имущество» - лошадь и подводу) ушел добровольцем на фронт. Он геройски прошел всю войну, был трижды ранен, и всю свою жизнь, как реликвию, хранил запачканный кровью блокнот, который (вместе с его ногой!) прострелила немецкая пуля в бою за Польшу. [13]

                                
                                 Блокнот, простреленный немецкой пулей
                                             Польша, местечко Жембжице, лощина Тарнава
                                                                   26 января 1945, 9:00

                  Но вот, наконец, закончилась эта война, и Люзик, нет, нет, лейтенант Лазарь Галак, вернулся домой и стал мужем повзрослевшей за эти годы Нюсеньки Перель. И сегодня в Нью-Йорке (в настоящем Нью-Йорке!) за праздничным столом в кругу семьи он с тихой грустью вспоминает тот 1941-й и тот далекий донецкий Нью-Йорк, и… «государственное имущество» - лошадь и подводу, которые сдал кому-то «под расписку».
                  Обязательно под расписку!
                  История со счастливым концом…

                                    
                                            Анна и Лазарь Галак
                                                          Нью-Йорк, Брайтон Бич, 2010