Пушкин сегодня___________________________
Владимир Козаровецкий
Литературное расследование
Статья "Пушкинская
обналичка" была опубликована 1 сентября 2001 года в газете «Новые известия». Без
моего ведома название было изменено, а абзац с «обналичкой» изъят. Здесь и то, и
другое восстановлено.
Мало кто знает, что окончательная редакция текста знаменитой сказки про
Конька-Горбунка (издания 1856 года) сильно отличается от первоначальной редакции
1834 года, и, главное, - в худшую сторону. Исправления и дополнения составили
около 800 (!) строк (более трети от общего объема) - как правило,
посредственных, а то и вопиюще бездарных; вот некоторые из этих «перлов»:
«починивши оба глаза», «очью бешено сверкая», «принесли с естным лукошко»,
«некорыстный наш живот», «натянувшись зельно пьян», «до сердцов меня пробрал»,
«всем ушам на удивленье», «православных не мутить» и т.п. Правда, бездарность
этих исправлений не противоречит посредственности других стихов Ершова (это
никем и не оспаривается), - но как, в таком случае, объяснить гениальность
первоначального текста сказки, не уступающего пушкинским? И как вообще объяснить
этот всплеск гениальности у 18-летнего студента, который ни до, ни после ничего,
заслуживающего доброго слова, не написал (ни одной талантливой строчки!), а о
том, что он вообще пишет или написал какую бы то ни было сказку, до ее
публикации никто и слыхом не слыхивал? И почему этот гениальный Ершов после
абсолютного успеха сказки, публикация одной лишь первой части которой сделала
ему имя, а три первых издания должны были и материально обеспечить его, вместо
того, чтобы остаться в столице и занять свое законное достойное место среди
лучших русских литераторов, уехал в Тобольск и стал работать преподавателем
гимназии со скромной зарплатой?
..............................................................
Когда б никто меня под легкой маской
Пушкинская обналичка
Вероятно, именно эти и многие другие вопросы заставили замечательного пушкиниста
(недавно умершего) Александра Лациса искать на них ответы. Его исследованию и
обязаны мы знанием того, что эта сказка написана Пушкиным, что это одна из
множества его мистификаций, гениально задуманная и осуществленная. А причины для
мистификации были.
Уже в процессе написания второй части сказки Пушкин понял, что опубликовать ее
вряд ли удастся, а к концу сказки невозможность ее издания
под своим именем
стала очевидной: царь - если и не дурак, то самодур, придворный - подлец и
доносчик, да еще эта прозрачная история с китом, проглотившим 10 лет назад
тридцать кораблей, - нет ему прощения, пока «не даст он им свободу»! И под
чужим-то именем возможность публикации чуть ли не открытого упрека царю и
призыва выпустить декабристов казалась призрачной; под своим же Пушкин не мог
даже пытаться преодолеть тройную цензуру (цензор, Бенкендорф, царь). Тем не
менее Пушкин рук не опускает: уж больно сказка хороша; да и, как всегда, деньги
нужны, неподотчетные Наталье Николаевне (карточные долги заедают; Пушкин, в
разговоре с Т.Рэйксом: «По мне лучше умереть, чем не играть в карты!»), - не зря
же он и ей про сказку не обмолвился! Вот что было тогда скрытой движущей силой
этих окололитературных событий - и вот как они развивались.
Летом 1833 года у студента Петербургского университета Петра Ершова умер отец;
семья бедствовала. Узнавший об этом профессор русской словесности
П.Плетнев
приводит его к Пушкину под предлогом оказания Ершову посильной помощи -
например, дать ему перебелить только что написанную Пушкиным сказку.
Впоследствии, рассказывая об одном из посещений Пушкина, Ершов заметит: «Я был
страшно обидчив.» - и приведет пример из их разговора. «...Вам и нельзя не
любить Сибири, - во-первых, - это ваша родина, во-вторых, - это страна умных
людей.» - сказал ему Пушкин, и Ершов оставляет убийственное подтверждение тому,
что он не понимал, о чем сказка: «Мне показалось, что он смеется. Потом уж
понял, что он о декабристах напоминает.» Пойми он сразу, о чем в сказке речь,
он, пожалуй, побоялся бы принять участие в этой затее.
Поговорив с Ершовым, Пушкин дает Плетневу согласие на кандидатуру для
мистификации. План таков: опубликовать в «Библиотеке для чтения» О.Сенковского,
тоже обожающего всякого рода розыгрыши, самую безобидную, первую часть сказки,
тем самым проложив ей дорогу к отдельному изданию. Цензор «Библиотеки»
А.Никитенко - приятель Пушкина; он же и цензор ее издателя - А.Смирдина, а со
Смирдиным Пушкин такие штуки уже проделывал не раз (из разговора со Смирдиным в
присутствии А.Панаевой, после того, как Наталья Николаевна потребовала от
издателя увеличения гонорара за пушкинскую рукопись: «Нечего делать, надо вам
ублажить мою жену... Я с вами потом сочтусь» - курсив мой. - В.К.), и «схема
отработана». За публикацию первой части в журнале Сенковский выплатит Ершову по
рублю за строчку, остальное получит Пушкин, а за отдельное издание, если оно
состоится, Пушкин должен получить весь гонорар («левый») уже от Смирдина.
В апреле 1834 года Плетнев на лекции объявляет изумленным студентам, что их
товарищ написал замечательную сказку, вместо лекции читает им ее первую часть и
называет имя автора - Петра Ершова. В апрельском же номере «Библиотеки» за 1834
год она публикуется, а в июне выходит отдельное, полное издание сказки. Все
довольны, публика в восторге, Ершов становится знаменитостью - и тут-то
выясняется, что его положение более чем двусмысленно.
Ершов должен как-то подтверждать свой талант - но его стихи посредственны. Он
повсюду приглашен в окололитературных кругах, но он и личность вполне
посредственная и не может не понимать, что не оправдывает надежд приглашающих.
Он считается автором нашумевшей книги, но не смеет даже делать дарственные
надписи на ее экземплярах (не существует экземпляров «Библиотеки» с первой
частью сказки или первых ее отдельных изданий с посвящениями Пушкину, Плетневу,
Сенковскому, добывшему ему место преподавателя в Тобольской гимназии, Никитенко,
Смирдину или Жуковскому, что совершенно необъяснимо, если считать автором
Ершова); нет даже в его письмах этого времени никаких упоминаний о том, что он
является автором «Конька-Горбунка». Такое ложное положение наверняка оказалось
для него пыткой и лишь способствовало его поспешному отъезду в Тобольск.
Не существует никаких черновиков сказки; у Ершова оставался беловик с правкой
Пушкина, - но он его впоследствии вроде бы уничтожил в приступе «страшной
хандры» (дневник, который вел, будучи студентом, тоже уничтожен). Нет ничего,
что могло бы подтвердить его авторство; зато есть доказательства авторства
Пушкина - и самые разнообразные.
Первое, что бросается в глаза, это перекличка «Горбунка» с «Царем Салтаном» и
другими сказками - чуть ли не цитирование их. Такое «использование» живого
классика (каким все и считали Пушкина) предполагает некую поэтическую смелость,
свойственную крупной личности, поэтический разговор с Пушкиным на равных, чего
Ершов не мог себе позволить даже в мыслях. А вот Пушкин, уверенный в том, что
потомки рано или поздно разберутся, кто является истинным автором сказки,
«флажки» оставил: тут тебе и царь Салтан, и остров Буян, и пушки с крепости
палят, и гроб в лесу стоит, в гробе девица лежит.
В архиве Смирдина остался его рукой написанный перечень бумаг, в котором есть
запись: «Пушкин... Заглавие и посвящение «Конька-Горбунка»». С 1915 года и до
середины 30-х эти четыре строки включались в собрания сочинений Пушкина; они
отличаются от строчек первого издания 1834 года одной - гениальной! - строкой (я
выделил ее):
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба - на земле
Жил старик в одном селе.
Существует рисунок Пушкина, где он изобразил себя в виде Конька-Горбунка (его
теперь так и подписывают: пушкинский автопортрет в виде лошади): на рисунке две
лошадиные морды, между ними - «конек-горбунок» (Первых ты коней продай, Но
конька не отдавай.).
Увидав из кареты графа А.Васильева, Пушкин подозвал его (видимо, было известно,
что граф свои разговоры с известными людьми записывает) и, поговорив с ним о
том, о сем, бросил фразу: «Этот Ершов владеет русским стихом, точно своим
крепостным мужиком.» Пушкин не мог не знать, что в Сибири никогда никакого
крепостного права не было, это было общеизвестно и широко обсуждалось; фраза
была им продумана и рассчитана, благодаря ее «странности», на запоминание и
запись.
Самому Ершову в присутствии Е.Розена Пушкин сказал: «Теперь этот род сочинений
можно мне и оставить.» Сказка и впрямь великолепна, это лучшая пушкинская
сказка; но двусмысленность этой фразы была понятна только Пушкину и Ершову - но
не Розену.
Все вышеприведенные факты были известны и до того, как Александр Лацис занялся
исследованием проблемы авторства этой «Русской сказки»; Лацис лишь правильно
интерпретировал их. Но есть факт, открытие которого принадлежит исключительно
ему, и оно блестяще подтверждает всю его интерпретацию уже известного. В
апреле-мае 1834 года С.Соболевский помогал Пушкину приводить в порядок
библиотеку. Книги расставлялись по авторам, по назначению (например, полка для
словарей, отдельно - русские журналы и т.п.) и по иным признакам. Посмертной
пушкинской Опекой была составлена «Опись» пушкинской библиотеки. По описи под
№741 на полке библиотеки стоял «Конек-Горбунок», и Лацис неоспоримо доказал, что
все до единой книги с №739 по №748 были анонимными и псевдонимными изданиями и
что Пушкин, поставив изданную в июне 1834г. сказку (тоже без дарственной
надписи!) на эту полку, знал: Ершов - псевдоним.
После смерти Пушкина сказка была издана дважды - в Москве, подальше от
бдительного ока столичной цензуры - с ведома Ершова, но без его участия; и все
же в 1843 году сказку запретили - под предлогом несоответствия «современным
понятиям и образованности». А первым указом Александра II стала амнистия
декабристам, кит дал кораблям свободу, и на следующий же год «Конек-Горбунок»
снова был переиздан; здесь-то и появилась приписка: издание исправленное и
дополненное. Вся правка, внесенная в сказку Ершовым, помимо его бесталанности,
свидетельствует либо о непонимании им пушкинских поэтических приемов, либо о
стремлении затушевать любые острые углы. Впрочем, Ершов ли вносил эту правку?
Испытание незаслуженной славой оказалось для него непосильным. Уехав в Тобольск,
он вскоре запил. Через три года после смерти Пушкина он попытался просить деньги
у Сенковского - как якобы недополученный гонорар за публикацию в журнале.
«Ничего не следовало получить и не будет следовать,» - ответил Сенковский
(неоправданно хамский ответ, если автор сказки - Ершов, и справедливый, если
автор - Пушкин и обещанное Ершов уже получил). К тому моменту, когда сказку
снова разрешили издавать, Ершов совершенно спился и был уже физически не в
состоянии вносить какую бы то ни было правку, а ради денег согласился бы на
любые исправления. Он начал предпринимать попытки переиздания «Горбунка» за
несколько лет до воцарения Александра II и в 1851 году писал Плетневу:
«Книгопродавец... сделал мне предложение об издании «Конька»... Я писал к нему,
чтобы он доставил Вам рукопись и всякое Ваше замечание исполнил бы
беспрекословно.» Вскрывая роль Плетнева в судьбе Пушкина, Лацис не без основания
задается вопросом, не Плетневу ли и принадлежат эти фантастические «исправления
и дополнения».
Те же, кто знал о пушкинском авторстве, видя, как уродуют лучшую сказку Пушкина,
вынуждены были молчать во избежание скандала - политического (случай с очевидным
обходом цензуры стал бы не лучшим примером для начала царствования) и денежного
(потомственная купчиха, Наталья Николаевна могла и гонорар востребовать,
обратившись к «шалунам» с иском). К тому же выяснилось бы, что Пушкин проделывал
такие штучки неоднократно, а поскольку ему одному эти проделки очевидно были не
под силу, под удар попадали все принимавшие в этом участие. Потому-то поэт,
оберегая своих друзей и после смерти, не оставил прямых подтверждений своего
авторства, которые могли всплыть слишком рано.
Недавно изданная книга «Карточные долги Пушкина» заставляет предположить, что он
не ограничился «Горбунком» и что нам предстоит узнать и о других сюрпризах;
впрочем, Пушкин и сам достаточно откровенно писал об этом в строфах, явно не
случайно исключенных из «Домика в Коломне»:
Здесь имя подписать я не хочу;
Порой я стих повертываю круто,
Все ж видно, не впервой я им верчу,
А как давно? Того и не скажу то...
(По крайней мере долго) не узнал!
Когда бы за меня своей указкой
Другого критик строго пощелкал!
Уж то-то б неожиданной развязкой
Я все журналы после взволновал!
Но полно, будет ли такой мне праздник?
Нас мало. Не укроется проказник.
И дальше открывал еще одну причину, по которой он занимался такими «проказами»:
«Читатель, ...смейся то над теми, То над другими: верх земных утех Из-за угла
смеяться надо всеми». Легко представить, как забавлялся поэт спорами вокруг
невесть откуда взявшегося нового гения и его замечательной сказки. Так Пушкин,
при жизни уверенный, что мы все равно обо всем догадаемся, и после смерти
продолжает «из-за угла смеяться надо всеми» нами. Что ж, посмеемся вместе с ним
и мы. Только вот куда ни кинь, а наша русская действительность вечно ставит нас
в такое положение, когда мы вынуждены изворачиваться, чтобы выжить - обычный ли
человек, или гениальный поэт. И вот существенная часть обеспечения нашего
существования - черный нал, и вот мы то и дело вынуждены заниматься обналичкой;
только и утешения, что этим занимался даже Пушкин и что делал он это гениально и
с улыбкой.
Ну, а нам, выполняя свой долг и внося в эту историю свою лепту, следовало бы не
только отдать должное Александру Лацису, но и восстановить, наконец, пушкинский
текст, а сказку издавать под фамилией истинного автора.
© В.Козаровецкий
НАЧАЛО
ВОЗВРАТ