Документальное исследование____ Яков Верховский, Валентина Тырмос
«ГОРОД АНТОНЕСКУ»
Начало в №6, №7, №8, №9, №10 2010г.
|
«Из дома №25 по Каретному переулку Комиссии по установлению злодеяний. Архив Яд-ВаШем. Иерусалим, 2000 Действие третье: «AD LITTERAM!» 23 октября 1941 года. 4 часа пополудни.
Итак, Дальник.
Это русское слово - «Да-ль-ник» - «намертво» врезалось в память
румынских «завоевателей».
День
клонился к вечеру. В это время на восстановленной наспех платформе
разрушенного бомбежкой одесского железнодорожного вокзала проходила
необычная церемония.
[2]
Ордонанс №562 - «приказ-камуфляж»
Что же произошло?
Военный Кабинет Руководителя Государства
Как следствие того, что произошло с Военной комендатурой Одессы 22 окт.
41г., Маршал Антонеску приказывает:
Шеф Военного Кабинета,
Но вернемся к полковнику Попеску.
24 октября 1941г. Хмурое осеннее утро. Рваные клочья тумана, словно из милосердия, белым саваном окутали трупы повешенных. Мертвая тишина, как беззвучное эхо прошедшей ночи, накрыла улицы своим крылом. Мертвая тишина, тем более странная, что город начал уже заполняться живыми людьми. Это евреи … Они выходят из своих домов, и с каждой минутой их становится все больше и больше - сотни, нет, тысячи, тысячи. В основном, это женщины - старые и молодые. Женщины с детьми. Но как не похожи они на наших нарядных еврейских женщин, на наших шумных еврейских детей! У этих женщин бледные лица. Покрасневшие от слез глаза. На головах мятые темные платочки. В руках узелки и корзиночки с какой-то едой. Дети одеты тепло - в пальтишках и шапочках с наушниками, на тонких шейках заботливо повязаны яркие шерстяные шарфики. Красные, зеленые, желтые шарфики. Боже ты мой, почему их так много, этих веселых шарфиков? Боже ты мой, почему их так много - детей? Медленно идут евреи, неуверенно. Словно не понимают, куда они, собственно, идут. Словно еще не решили - идти или не идти. Словно все еще ждут какого-то чуда, которое вот-вот случится, и тогда … и тогда уж не надо будет никуда идти. Но чуда нет. И они идут. Пробираются меж трупами повешенных. Обходят трупы замученных, лежащие на земле. Стараются не наступить на лужи уже запекшейся со вчерашнего дня крови. Идут… И вот их уже целые толпы, со всех концов города тянутся на Молдаванку - по Софиевской и Елисаветинской, по Херсонской и Нежинской, по Преображенской, Еврейской, Успенской, по Большой и Малой Арнаутской, по Новорыбной… Тянутся к Прохоровской, которая выведет их на бесконечную Дальницкую, а оттуда уже прямая столбовая дорога на Дальник. Но у самого устья Прохоровской, в треугольном Прохоровском садике, на бывшем Толкучем рынке, где лет пятьдесят до революции, а потом и во время НЕПа, торговали всяким старьем, они почему-то останавливаются и не спешат идти дальше. Историки потом напишут, что это румынские власти дали евреям приказ собраться в Прохоровском садике. Но это, конечно, не так. В румынском приказе речь шла только о Дальнике («…явиться в п. Дальник для регистрации…»), а люди стали собираться здесь сами, спонтанно. Вместе они, видимо, чувствовали себя увереннее. Всех ведь не смогут повесить, Не смогут убить. Долго топтались они в нерешительности здесь, на родном им «толчке». Собирались группками, по три-четыре-пять человек. Переходили из одной группки в другую. Прислушивались к разговорам, и сами вступали в разговор, пересказывали слухи. Страшились и в то же время надеялись - не на смерть же - на регистрацию паспортов. Туман постепенно рассеивался, и вот уже хмурое осеннее утро обернулось не менее хмурым осенним днем. Время приближалось к полудню. Нужно было идти. И евреи двинулись. Первыми - немногие молодые и смелые. И так, когда-то шумящий и гомонящий, с утра и до вечера кипящий жизнью Прохоровский садик стал символом смерти - началом «Дороги смерти» евреев Одессы. И только ступили они на Дальницкую, все стало вдруг до ужаса ясно: улица оцеплена солдатами, и обратной дороги нет. Теперь они фактически шли под конвоем, теперь их уже гнали вперед прикладами, добивая, пристреливая отстающих. А по обеим сторонам улицы стояли неведомо как попавшие сюда обыватели (нет, нет, конечно, не жители нашей Одессы, а мародеры из «Города Антонеску»!) и сдергивали с женщин платочки, вырывали у старух мешочки с едой, стаскивали с детей их яркие - красные, зеленые, желтые - шарфики. В 1944-м, после освобождения Одессы, отец Валентины Тырмос неожиданно оказался под следствием - органы госбезопасности хотели знать: почему это нас, евреев, румыны не уничтожили, почему это мы, евреи, остались в живых. Следствие вел полковник Семен Борисович Штейман. На одном из допросов отец попытался рассказать Семену Борисовичу о подонке, на совести которого было много еврейских жизней. На что Штейман, еврей и, наверное, порядочный человек, благодаря которому наша семья после войны избежала сталинского ГУЛАГа, честно сказал отцу: «Если бы мы стали заводить дело на каждого, кто сорвал платок с головы еврейской женщины, нам пришлось бы посадить пол-Одессы». Вся дорога до Дальника была усеяна трупами. Между тем и положение в городе изменилось. Тех, кто не вышел с утра на Дальник добровольно, теперь выгоняли из домов силой. Из Тюремного Замка на Люстдорфской дороге, где все еще в темном углу под лестницей на расстеленном бабушкином пальто сидела маленькая Ролли, румынские солдаты штыками и прикладами выдворили около 16 тысяч евреев и тоже погнали на Дальник. В суматохе этой акции девочку и ее родителей, прикрытых распахнутой входной дверью, просто не заметили. ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО 24 октября 1941г. «У нас во дворе с утра рев. Оказывается, расклеен приказ, чтобы все евреи до одного собрались и пошли регистрироваться в Дальник, а это всего 19 км. расстояние. Я пошел по улицам до центра города. Всюду во всех дворах и на всех кварталах собираются все евреи со своими необходимыми пожитками и узлами и направляются в Дальник. Приказ грозит смертью всем, кто из евреев не послушается данного приказа, а также и русским скрывающим их. Описать всю эту картину невозможно. Старики и старухи, еле волочащие ноги, больные и калеки на костылях… Большинство женщин и детей, молодежи не видно. Я себе не могу представить, как они все пройдут это расстояние в 19 км… Едва ли часть их сможет доползти за черту города. Уже два часа. В семь совершенно темно…» [7] А вот свидетельства, собранные Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков [8]:
Из дома №21 по Каретному переулку ушли на Дальник муж и жена
Тернопольские. С ними был мальчик - сын 6-и лет.
На Мясоедовской, во дворе Городской клинической больницы №1, которая всегда называлась Еврейской, поскольку построена была в 1800 году на деньги еврейской общины, да и обслуживала в основном еврейских жителей Одессы, собираются врачи, сестры, медицинский персонал. Все они евреи, получившие около часа назад распоряжение главного врача больницы профессора Кобозева выйти на Дальник. Распоряжение было настолько неожиданным и настолько срочным, что люди даже не смогли оповестить об этом своих родных.
Янкале все последние месяцы, с тех пор как начались бомбежки города, жил вместе со своей мамой Фаничкой, бабушкой Слувой и старшей сестрой матери Цилей в бомбоубежище на территории Еврейской больницы. Фаня работала здесь секретарем-машинисткой, и ей разрешили, как и многим другим сотрудникам больницы, поместить свою маленькую семью в это бомбоубежище. Сегодня утром, в общей спешке не вполне уразумев, о чем речь, Фаня, взяв с собой Янкале, вместе со всеми евреями вышла во двор больницы и даже приладила на рукав повязку с Красным Крестом. Но затем, обнаружив, что не только врачи и сестры, а все, абсолютно все, находящиеся на территории больницы евреи, обязаны выйти на Дальник, поняла и то, что, ни десятилетний сын ее, ни старуха-мать, ни сестра, страдавшая с детства полимиелитом, не смогут проделать пеший такой далекий поход на Дальник. А поняв, приняла единственно возможное решение: идти одна, оставив всю семью на несколько дней (до своего возвращения с Дальника) в больнице. Правда, для этого нужно было разрешение жены профессора Кобозева, бывшей в Еврейской больнице чем-то вроде главной «хозяйки». Фаня надеялась: Кобозева ей не откажет (ведь разрешила же она, когда начались бомбежки, поместить всю семью в больничном бомбоубежище), и, строго настрого наказав Янкале ждать ее во дворе, бросилась на поиски Кобозевой. Марья Михайловна Кобозева была, мягко говоря, своеобразным человеком. Грузная, неопрятная, с всклокоченными седыми волосами, облаченная в какой-то бесформенный наряд и фильдиперсовые (как тогда говорили) чулки с не поддающимися штопке живописными дырами, она представляла весьма неожиданный контраст мужу - красивому высокому мужчине, неизменно ухоженному и элегантному. Но Марья Михайловна была исключительно доброй женщиной, и Иван Алексеевич любил ее. Они прожили вместе более 40 лет, с тех пор, как во время Первой мировой познакомились в военном госпитале в Семиизе, где Маня, совсем еще юная медицинская сестричка, ухаживала за раненными. Ради нее будущий профессор Кобозев бросил законную жену и, забрав троих своих детей, начал новую жизнь с возлюбленной, которая воспитала его детей, как своих, и народила ему еще нескольких. И сегодня они все, одной большой семьей, с детьми и внуками, живут здесь в подвале одного из корпусов Еврейской больницы, которой она правит, как своим собственным домом, в то время как профессор занимается лечением больных. Найти Марью Михайловну в больнице было легко: по всем палатам и коридорам раздавался ее зычный голос, которым она (дружелюбно, впрочем) распекала кого-то за нерадивость. Фаня пошла на этот голос и, торопясь и смущаясь, высказала Кобозевой свою просьбу. Та как-то сразу согласилась, но только в отношении Слувы и Цили - присутствие старушки и инвалида в больничной палате ни у кого не должно было вызывать удивления. Но Янкале - это совсем другое дело. Положить ребенка, да еще еврея, в мужскую палату невозможно. Кобозева, конечно, не сказала Фане, что в этой мужской палате, они с мужем укрывали от оккупантов раненных моряков-защитников Одессы. За этот подвиг после освобождения города профессор Кобозев получил орден Красной Звезды. А пока Янкале вместе со всеми взрослыми должен был идти на Дальник. «Ребенка вам придется взять с собой», - сказала Кобозева. Делать нечего. Фаня почти бегом бросилась в бомбоубежище. Перевод матери и сестры в больничный корпус занял немало времени. Но вот, в конце концов, они были устроены. Несколько прощальных слов: «Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Я вернусь завтра вечером, или, самое позднее, послезавтра утром». И снова: «Не волнуйтесь. Все будет хорошо…» Оставив мать и сестру на попечении Кобозевой, Фаня побежала к воротам. Туда, где собиралась колонна врачей, с которой она, теперь вместе с сыном, должна была на Дальник. Но … на пустом больничном дворе был один только Янкале, который послушно, «не двигаясь с места», ждал мать. Колонна врачей ушла. Фаня была в отчаянье. Как она сможет теперь одна с ребенком добраться до Дальника? Но что поделаешь? Фаня взяла Янкале за руку и, тщетно надеясь все-таки догнать колонну, почти бегом двинулась в сторону Дальника.
Евреи Одессы вышли на Дальник. И тут произошло нечто невероятное. В это трудно поверить, но по свидетельству Германа Пынти, узнав о том, что десятки тысяч евреев движутся на Дальник, он, испугавшись (чего????), бросился к главной военной власти города высокочтимому генералу Николае Мачичу. Да не один, а (для храбрости???) с коллегой - прибывшим из Бухареста сразу же после взрыва комендатуры корреспондентом газеты «Universul» Элефтерией Негель. Оба они якобы заверяют Мачича, что евреи не виноваты во взрыве и просят его приостановить «шествие смерти». Значит, знали они, изначально знали, что выход евреев на Дальник это «шествие смерти»! А дальше снова невероятное. Мачич выслушал ходатаев и … согласился!? Согласился на что? Согласился приостановить «шествие смерти»? Согласился, вопреки приказу Антонеску? По свидетельству Пынти, именно так. И тогда Пынтя и Негель - вместе - выезжают из города в направление Дальника, догоняют колонны бредущих туда евреев и, останавливая машину через каждые 500 метров, на чистом русском языке объявляют людям об отмене приказа.  Примарь Одессы Герман Пынтя По словам Элефтерии, подтвердившим эту невероятную историю в 1950-м на процессе Пынти в Бухаресте, большая часть идущих на Дальник евреев, не веря в чудо, продолжали свой смертный путь, но были и те, которые повернули к городу, другим же просто не дали этого сделать солдаты. Неужели это, действительно, правда? Но, если так, это значит, что румынский примарь Герман Пынтя был единственным человеком, сделавшим попытку спасти евреев Одессы. Никто, кроме Пынти даже и не пытался этого сделать. Не будем забывать, что большинство людей вышли из своих домов и отправились на Дальник добровольно. И если бы они этого не сделали, то румыны не смогли бы в течение полусуток выявить в растерзанном заполненном трупами повешенных городе такое количество евреев. Не сосредоточенных, кстати, в одном еврейском районе, как в других городах. И не только выявить, а и перегнать их на Дальник всех вместе, пешком, с малыми детьми и стариками. Массовый добровольный выход на Дальник еврейских семей удивил самих оккупантов. И евреи Одессы никогда бы не сделали этого, если бы… Если бы появилась одна, маленькая, пусть рукописная, партизанская листовка в то роковое утро в том самом Прохоровском садике, где они в нерешительности топтались так долго перед тем, как отправиться в свой смертный путь. Одна, маленькая, пусть рукописная, партизанская листовка с предупреждением: не верить оккупантам, не выполнять их приказов, не идти на регистрацию, не идти на Дальник. Надо сказать, что влияние партизанских листовок на население оккупированных территорий было огромным. Партизаны воспринимались как полномочные представители советской власти, как сама советская власть, а распространяемые ими листовки, чуть ли ни как прямые приказы Сталина. И недаром в постановлении Государственного Комитета Обороны от 10 июля1941 года за подписью Сталина был абзац, посвященный листовкам: «Обязать главкомов разбрасывать с самолетов в тылу немецких войск небольшие листовки... с призывом к населению громить тылы немецкой армии, рвать мосты, развинчивать рельсы, поджигать леса…» [ЦАМО, ф.228, оп.701, д.28, л.16] Партизанская листовка, наверняка сыграла бы свою роль и сегодня: ведь евреи, топтавшиеся в нерешительности в Прохоровском садике, на самом деле как будто бы ждали именно эту листовку, ждали намека, слова, предупреждения. Но возможно ли было такое физически - доставить листовку в то утро в Прохоровский садик? Могли ли это осуществить, скажем, подпольщики из наземного отряда Молодцова-Бадаева? Да, конечно, могли! Это, кстати, было значительно легче, чем выяснить день и час секретного совещания высших румынских и немецких офицеров в Доме на Маразлиевской, передать эту информацию в катакомбы, а затем и через линию фронта. В данном случае листовку-предупреждение не требовалось даже размножать и расклеивать по городу. Достаточно было одного рукописного клочка бумаги, который следовало принести в Прохоровский садик и незаметно сунуть в руку какой-нибудь испуганной женщине. А дальше, листовка, наверняка, стала бы переходить из рук в руки, по садику прошел бы шумок, и люди даже не видевшие ее, а только что-то такое услышавшие, стали бы потихоньку выбираться из толпы и расходиться по домам. И те, кто смог бы добраться до дома, на этот раз избежали бы смерти. Пусть только, на этот раз! Но и это была бы невероятная удача в «Городе Антонеску» - отсрочка бойни на Дальнике, сбой рутины массовых убийств. Да, да, то была наработанная уже рутина. Так они действовали всегда, все - и немцы и румыны. Входя в каждый новый город, они после первых, якобы спонтанных, развеселых убийств, объявляли регистрацию евреев (с помощью лидеров - старейшин еврейской общины, или же без оных), выгоняли или же вывозили евреев на грузовиках на окраину города или села. Там, за городом, за селом, в поле или в лесу гораздо удобнее было их уничтожить - меньше свидетелей, меньше опасности, что разбегутся, спрячутся. Там всегда можно было найти какой-нибудь противотанковый ров, естественный яр, овраг или обрыв. Ну, а если уж нет - то, на крайний случай, евреев можно заставить самим выкопать себе могилу и стать на край ее или же даже лечь в нее лицом вниз. А выманить их из города или села было не так уж трудно. Достаточно только сказать их лидерам или вывесить приказ, что готовиться переселение или всеобщая регистрация, или еще что-либо подобное, и они выйдут сами. Выйдут из своих домов и пойдут на убой сами - добровольно. Пойдут и повезут на колясках, на саночках своих детей, своих стариков. Пойдут и потащат свои жалкие пожитки, еду и одежду на трое суток - так, как велено в приказе. Пойдут и уйдут в вечность. А как это все это следовало осуществить - как выманивать, регистрировать, копать, или не копать ямы, как укладывать жертвы или ставить их на край обрыва, как расстреливать, по команде или нет, как засыпать трупы - определялось специальной подробной инструкцией. И кто, вы думаете, подготовил эту инструкцию? Эту подробную инструкцию подготовил главный специалист по еврейскому вопросу оберштурмбаннфюрер СС Адольф Эйхман - будь проклято во веки веков его имя! Об этом малоизвестном факте рассказал в своих воспоминаниях судья Майкл Масманно. Будучи в 1948 году председателем Американского военного трибунала, рассматривавшего дело «Эйнзатцгруппе», он имел возможность детально ознакомиться с этим вопросом. [9] А как сия инструкция выполнялась, шокированный мир узнал из свидетельских показаний на Нюренбергском процессе командующего Эйнзатцгруппе «D» группенфюрера СС Отто Олендорфа. [10]
Стенограмма заседаний Международного Военного трибунала 3 января 1946.
Олендорф: Евреев после регистрации собирали в одно определенное место. Оттуда из позднее перевозили к месту казни. Как правило местом казни был противотанковый ров или просто яма. Казни осуществлялись по военному, по команде… Эймен: После того, как они были расстреляны, что делали с их телами? Олендорф: Их хоронили в этой яме, или противотанковом рву… Эймен: В каком положении расстреливались жертвы? Олендорф: На коленях или стоя… Так, строго по инструкции, разработанной Эйхманом, действовали немцы. Так это было в 1939-м в Польше под Острув-Мазовецком. Так это было двумя годами позднее - в сентябре 1941-го в Киеве в Бабьем Яру. Но ведь именно так, точно так, действовали и румыны! Создается впечатление, что они действовали по той же самой преступной инструкции. Создается впечатление, что они обязаны были действовать по этой инструкции. А, собственно, почему нет? Наверняка им и «лекции» читали по этому вопросу. И практические занятия под руководством опытных инструкторов проводили. Румыны, видимо, были способными учениками. Вот только одно из многочисленных совершенных ими преступлений, представленное в мае 1946 года на Ясском процессе военных преступников в обвинительном заключении против полковника 6-го пехотного полка 3-й румынской армии Эмиля Матьяша: «После того, как 8 июля 1941… румынская армия вошла в Меркулешты, всем евреям было приказано выйти на окраину местечка. Мужчин отделили от женщин и детей. И, прежде всего, отобрали все ценные вещи. Затем мужчин заставили углубить находившийся поблизости танковый ров. С наступлением темноты лейтенант Юджин Михайлеску установил евреев группами по 10 человек лицом ко рву. И расстрелял их из трофейного русского автомата… Когда с мужчинами было покончено, настал черед женщин. С ними поступили так же. Они стреляли даже в детей. Когда последняя женщина была убита, на месте, где раньше стояли евреи, ожидавшие расстрела, остался только один мертвый младенец. Он лежал на земле, как никому не нужный сверток из грязных тряпок…» В этот страшный день в Меркулешты случайно попал полковник румынской интендантской службы Александро Мандрейа. Как показал на процессе Мандрейа, он пришел в ужас, увидев на окраине местечка разбросанные обнаженные трупы евреев со вспоротыми животами и обломками досок, торчащих из женских детородных органов. Все это было. Было на окраине местечка Меркулешты 6 июля 1941 года. Прошло три месяца, и никто ничего не сделал, чтобы предотвратить повторение трагедии в Одессе.
Евреи Одессы
уже идут.
Продолжение следует |
