|
|
Этим летом Турция сбросила «европейскую
маску». Она дала понять, что становится империей, центром которой
будет ислам. И сразу же против Израиля двинулась флотилия с «новыми
янычарами». Усугубилось ощущение его политического одиночества.
Но вдруг в конце июля Иерусалим посетил глава греческого
правительства
Георгиос Папандреу. Он сказал, что Греция хочет занять
место стратегического партнера еврейского государства. Проблем на
этом пути много, но сотрудничество началось. О поддержке инициативы
заявили еще две страны, в прошлом испытавшие османское владычество.
Что представляет собою человек, сделавший этот первый, и потому
особенно важный шаг? За ним - традиция знаменитой семьи.
В свое время родословная этой “династии” была объектом моих
исследований, получивших международный отзвук. В моем архиве
сохранилось благодарственное письмо из Афин - от нынешнего
премьер-министра Греции.
На первый взгляд, такое словосочетание не вяжется с метафорой («олимпийское
спокойствие»). Но перед нами история необычайной судьбы, которая не
укладывается в привычные представления. От нее идут «линии жизни»
нескольких поколений видных политиков.
Из письма, отправленного мне в Гродно 17 мая 1991 года членом
греческого парламента Георге А.Папандреу (на английском языке):
«Дорогой м-р Клейн,
Отвечая на Ваше письмо, датированное 20 декабря 1990, но по
некоторым причинам полученное мною только теперь, я хочу
поблагодарить Вас за то, что Вы нашли время поделиться со мною
историей Зыгмунта Минейко, моего прадеда.
Мы были бы рады принять Вас в Греции для изучения материалов и сбора
сведений о жизни и деятельности З.Минейко…»
После распада СССР я, увы, не
смог туда поехать. Но накопленный материал не пропал. Документы
терпеливо ждали своего часа.
…Это было, когда я изучал архивные дела повстанцев 1863 года в Литве
и Белоруссии, арестованных за вооруженную борьбу с царизмом, но
каким-то способом бежавших из тюрем и даже с каторги. Поиск «вывел»
меня на судьбу одного из политических заключенных по фамилии Минейко.
Он с юных лет был, так сказать, потомственным конспиратором: уже его
отец Станислав, владелец имения Балванишки на Виленщине, собирал в
своем доме подпольщиков.
По старым описаниям, их дом находился на холме, окруженном дубравой.
Но когда я посетил те места, то не нашел даже развалин: только следы
фундамента, едва заметный каменный прочерк в травяном покрове.
Время беспощадно ко всему, кроме архивных папок
- да и то, если
повезет.
Мне попался любопытный циркуляр Виленского учебного округа от 24
февраля 1855 года. Там сообщалось, что “по неисповедимым судьбам
Божьим» скончался император Николай I Павлович, и государь император
Александр II Николаевич «вступил на престол всероссийский”. Ввиду
чего предписано было срочно привести к присяге всех служащих и
учащихся, собрав их для этой цели в храмах, с участием городничих и
чинов полиции. Присяжные листы, подписанные каждым лично, заверенные
начальством,
надлежало представить немедленно в губернское правление.
А поскольку Зыгмунт Минейко оставил подробные воспоминания, то нам
известно, что виленский гимназист, из ненависти к самодержавию, не
захотел принимать присягу новому царю. Но придя к выводу, что в тех
условиях прямой отказ означал бы конец всему, он, когда подошел
черед, нацарапал на «присяжном листе» вымышленную фамилию. Повезло
ему - не заметили совершенного им подлога. Ненужный риск, замечено в
его мемуарах.
С императором он все же повстречался очень скоро, лицом к лицу. Ибо
Александр II в Петербурге навестил кадетов Инженерного училища в
Михайловском замке, среди которых оказался и Минейко. Надо было как
дворянину пройти военную службу, вот он и поступил в
привилегированное учебное заведение (по протекции своего
родственника-генерала).
Однако полного срока Зыгмунт в училище не отбыл: сбежал оттуда,
чтобы принять участие в назревавшем польском восстании. А подполью
нужны были собственные офицеры.
В 1861 году, выполняя задание повстанческого центра, он раздобыл
студенческий мундир, запасся подложным документом университета и сел
в почтовую карету. Дорога предстояла дальняя: из Петербурга в Италию,
где, по слухам, герой освободительного движения Гарибальди создал
хорошую военную школу. Хотелось у них поучиться.
Вместе с друзьями тайно пересекли румынскую границу. И тут явилась
мысль: не «заскочить ли» в Афины? Небольшой омнибус подвез Минейко к
подножию Акрополя. Через много лет он вспоминал: “Ступая по кускам
белого мрамора, мы с изумлением обозревали сокровища архитектуры».
Греция…Тогда казалось, что в эту страну его привел случай, но как
выяснилось позже, то была его судьба.
Вернувшись из Италии на родину, он узнал, что восстание началось, и
без колебаний принял участие в боях. В январе 1863 года его
назначили воинским начальником Ошмянского уезда. Расчет был на
тысячи бойцов, но к нему потянулись в леса небольшие, плохо
вооруженные кучки. В столкновении с частями регулярных войск отряд
Минейко рассеялся; сам начальник остался в одиночестве.
В Центральном архиве Литвы мне довелось изучить следственно-судебное
дело о дворянине Сигизмунде Минейко, начатое в июне 1863 года. Вот
что показал на допросе в Ошмянах казенный крестьянин Виршиц:
«…В три часа утра, придя ко мне в дом, неизвестный человек просил у
меня чего-нибудь съестного… в весьма изнурительном состоянии, в
самой легкой одежде. А заряженный пистолет был оставлен им в сенях.
Видя как подозрительного человека, немедленно послал дать знать… На
спрос Минейко сказал, что остался от разбитой шайки. В то время
арестовали его”.
Заболев тифозной горячкой, Зыгмунт оставался около месяца в
Ошмянской тюрьме. Через врача он получил тайный сигнал - готовиться
к побегу. Но в палату ворвались вооруженные люди: кто-то выдал план
побега.
Когда его везли под усиленной охраной в Вильно, Зыгмунт подметил
сочувствие начальника конвоя, и ночью предложил русскому офицеру
вместе убежать в леса: ведь повстанцы сражались «за вашу и нашу
свободу». Тот заколебался, но согласия не дал.
На последующих допросах обвиняемый скрыл свои петербургские
подпольные связи, отрицал обвинение в том, что вел агитацию среди
крестьян. На суд не допустили публику. Прокурора и защитника не было.
5 июля 1863 года к нему в госпиталь явились судьи, офицеры
Павловского полка, которые объявили приговор:
«…За предводительство мятежнической шайкой в Ошмянском уезде
Виленской губернии …казнить смертью расстрелянием”.
Потекли предсмертные дни. Причину отсрочки исполнения приговора ему
не называли. Относились к больному, правда, неплохо, а однажды
принесли свежую постель, даже позволили читать. Что-то готовилось. И
вот в палату явился, сопровождаемый большой свитой, важный чужеземец.
Он по-французски спросил, какую книгу читает заключенный? Узнав, что
медицинский справочник, поинтересовался:
- Вы, значит, врач, углубляете медицинские познания?
- Какой там врач, - отрезал Зыгмунт,
- я солдат. Читаю, что дают.
Поняв, что ему дерзят, незнакомец скривился и вышел, не прощаясь.
Потом больничные служители передали, что это был Отто фон-Бисмарк.
Будущий “железный канцлер» Германской империи по приглашению царских
властей посещал некоторые тюрьмы, чтобы удостоверить перед
международной общественностью, что с осужденными повстанцами
обращаются гуманно.
В положении смертника Зыгмунт провел около трех месяцев. 26 сентября
его вывели, чтобы объявить окончательное решение графа Муравьева:
поскольку «шайка” существовала только десять дней, с учетом
молодости Минейко и других смягчающих обстоятельств
- «лишив всех
прав состояния, сослать в каторжные работы в рудниках на двенадцать
лет, имение же, какое у него окажется, конфисковать в казну».
Такой исход дела объясняли по-разному. Пустили слух, что помогла
влиятельная столичная родня. Мать приговоренного к смерти
действительно хлопотала в столице, но от нее отвернулись. Истина
открылась ему на свидании, где сама мать назвала цену проявленной «милости»
- буквально, в рублях. Продав все, что имела, она, при содействии
одного генерала, вручила взятку приближенному всесильного графа
Муравьева.
Что дальше? «Я мало заботился о продолжении жизни в неволе
- писал
потом Минейко - зато был уверен, что охотно рискну жизнью ради
свободы…»
Они тянулись в Сибирь бесконечной дорогой. Кое-кто падал, чтобы
больше не встать. На одном из этапов Минейко избрали старостой
партии политкаторжан.
Из материалов Томской следственной комиссии:
Политические преступники той партии, в которой старостой был
Сигизмунд Минейко, «…во время дневок нанимали особые дома, освещали
их, рассуждали о делах организации, которую предлагали устроить в
Сибири …они пели революционные песни. Сходки эти посещали партионные
(этапные) офицеры…»
Еще из документов: каторжник «Струмилло», а в действительности
Минейко, «жил около восьми месяцев в Томске, и был вхож в разные
дома здешних жителей, где пробуждал либеральные принципы и развивал
революционные инициативы”.
Откуда чужое имя? По мемуарам, не доходя Томска умер от тифа
виленчанин Струмилло, очень похожий на Минейко. По решению подполья,
Зыгмунт принял имя умершего человека, ранее осужденного не к каторге,
а к поселению в Томске. Это давало преимущество живому.
Перешли в разряд «призраков» еще двое каторжан. Они начали копить
средства на побег. Купили двух лошадей, тарантас - пусть встречные
думают, что сибиряки едут по торговым делам. После Тюмени бросили
лошадей с повозкой, и все трое превратились в бродяг, каких тысячи
странствовали по Руси. Однако у них было с собой оружие.
Один из их группы, Вашкевич, был чрезмерно болтлив, допускал
странные выходки. Это не вызывало подозрений у других, которые до
конца жизни так и не узнали, что Вашкевич был агентом III отделения.
Между тем, сохранились его тайные донесения, представленные куда
следует в конце их побега.
Там говорилось, в частности, что в Казани Минейко ездил к ссыльному
доктору, и вернулся на пароход через четыре часа с секретными
письмами к кому-то в Москве. Когда благополучно добрались до столицы,
отыскали нужных людей и назвали им пароль. Один из них оказал
беглецам сердечный прием - он, по сути, спас их. В показаниях
Вашкевича названо имя московского пособника (что для истории
немаловажно): его звали Болеслав Шостакович.
Да, это был родной дед великого композитора Дмитрия Дмитриевича
Шостаковича. В описываемое время, несмотря на свою молодость,
Болеслав стал ключевой фигурой русско-польского подполья в Москве.
Вскоре он сам угодил под арест за соучастие в покушении на царя,
чудом избежал смертного приговора, убыл навечно в Сибирь… Но это
позже.
А пока молодые люди по душам говорили о сокровенном. По версии
доносчика Вашкевича, беседы Шостаковича с Минейко имели сугубо
крамольный характер:
“Разговор главным образом касался лучшего устройства (тайной)
организации петербургской перед московскою…Цель преследовалась
обеими организациями одна, а именно: уничтожение царского дома,
ниспровержение существующего порядка управления, введение
конституции… ”
По мысли Минейко, задерживаться в Москве нельзя: здесь и так
скрываются около сорока беглых повстанцев. На деньги, полученные от
Шостаковича, имея адрес новой явки, впору отправиться в Петербург.
Там состоялись новые встречи, и ему втайне было вручено важное
письмо. Впоследствии оно почему-то попало в руки чиновников III отделения. Когда те проявили бумагу с помощью специального состава,
обнаружился иной текст, который, однако, не смогли расшифровать ни
они, ни позднейшие исследователи. В частности, написано было:
«Зыгмунт Минейко, выезжая за границу, оставил Ваш адрес, чтобы в
случае необходимости я обращался к Вам. Надеюсь, что Вы не откажете
в содействии…дайте письмо к…(слово не разобрано) на дальнейшем пути.
Чтобы ему помогли исполнить задуманное».
Кем и что было задумано? Высказаны только версии. При самых смелых
допущениях, у историков нет доводов о замысле цареубийства.
Подпольщик, которого искали долго, но так и не смогли изловить,
готовился покинуть пределы империи. Вспоминая дни, проведенные им в
Петербурге до отъезда, Минейко пишет о большой услуге, оказанной ему
…агентом тайной полиции Плаксиным. (Возможно, это была только кличка
- прикрытие для истинных организаторов побега). Так или иначе, но
именно тот нанял отдельную квартиру, добыл приличное платье, выдал
деньги на расходы. Зыгмунт настолько осмелел, что позволил себе даже
прогулки по главным улицам. Невский проспект, Садовая
- и вот он,
совсем рядом, Михайловский замок…
Как будто вернулась юность: тот же тяжелый фронтон, обелиски с
военной арматурой. Но в эти ворота уже не войти. Пусть и в этом
замке, как прежде на каторге, его посчитают умершим.
Летним днем 1865 года на прием к петербургскому генерал-губернатору
князю Суворову явился, как было доложено, барон фон Меберт. Никто не
заподозрил этого «пруссака», этикет соблюдался строго. В мемуарах
Минейко читаем:
“Вооружившись смелостью, переодевшись в изысканное платье, с
болтающимся моноклем, я пружинистым шагом подошел к князю и подал
ему подписанную мною просьбу”. Требовалось разрешение на заграничный
паспорт - и только. Для генерал-губернатора мелочь, пустая
формальность.
Могло ли сановнику прийти в голову, что этого визитера еще недавно
вели по столичным улицам в арестантском халате, с большими красными
буквами на спине: «КР» - каторжные работы…
На пристань, где поджидал английский корабль, «фон Меберта»
проводила группа друзей. Россия осталась позади.
И вот он в Париже. Пришла пора сесть за учебу, чтобы завершить
военное образование. В 1868 году Минейко окончил школу Генерального
штаба и попросил офицерскую должность во французской армии. Ему
предложили стать капитаном иностранного легиона, «усмирявшего»
Алжир.
Предложение было отвергнуто. Но ощущение неисполненного долга перед
страной, приютившей его, осталось. А свои долги он привык платить. И
когда в 1870 году началась франко-прусская война, Минейко пошел на
фронт добровольцем. Не его вина, что плохо подготовленная Франция
проиграла все решающие битвы.
…А дальше Болгария, тогда еще турецкая провинция, где европейски
образованный инженер блестяще проявил себя на строительстве первых
железных дорог. И вновь предлагают должность, на этот раз в гористой
части северной Греции, которую называют Эпиром.
Не просто перемена занятий; как будто заново рождалась совершенно
другая личность. Неудержимо влекла античность. В 1875 году по
инициативе Минейко начинаются раскопки легендарного святилища Зевса
в Додоне.
Величайший мыслитель древности Сократ рассказывал своим ученикам о
Додоне, где жрецы прорицали по шелесту листьев дуба. «Людям тех
времен, - пояснял Сократ, - ведь они не были так умны, как вы теперь,
- довольно было, по их простоте, слушать дуб или скалу, лишь бы те
говорили правду».С того времени, когда Сократ посетил святыню,
прошло свыше двух тысяч лет.
Занятый инженерными работами, Зыгмунт тщательно изучал местность,
много читал, встречался с учеными. Постепенно он приходил к мысли,
что античный город нужно искать в двадцати километрах от Янины,
столицы греческой провинции (тогда еще контролируемой турками).
В 1878 году в Парижскую Академию Надписей поступило заявление от
главного инженера Эпира и Фессалии Минейко. Он извещал, что три года
назад начал раскопки в том месте, где надеялся отыскать древнюю
Додону. Ожидания подтвердились.
Он все это увидел впервые. По мере того, как осторожно снимали слой
почвы, обнажались очертания исчезнувшего акрополя. Вставал из
небытия античный театр. Угадывались в земле мраморные колонны.
Выходили наружу статуи, сосуды, свинцовые таблички с непонятными
записями… Эти записи могли быть ответами оракула. По преданиям
древних греков, возле бассейна стояла статуя из бронзы
- мальчик
держал в руке гибкий прут. От порыва ветра прут ударял по бронзовым
сосудам, а эти звуки выдавались за голос божества. Жрецы переводили
божественное откровение на простой язык.
Теперь тысячи людей со всего света собираются сюда на представления
пьес классической эпохи…
В 1880-м Минейко вступил в брак с гречанкой Прозерпиной Менарес,
дочерью директора гимназии в Янине. Семейные узы еще больше сблизили
его с народом, к которому Зыгмунт издавна испытывал глубокую
симпатию.
Они переезжают с женой в Афины. У них родилась и выросла дочь, София.
Ее мужем стал видный политический деятель Греции Георгиос Папандреу
- дед нынешнего премьер-министра страны.
Продолжение следует
"Литературоведение",
"Биографические
очерки"
|
|
|