Эта монография выпущена недавно в Лондоне издательством Би-би-си под названием: “WWII: Behind Closed Door”.
             Автора, Лоуренса Рииза (Laurence Rees), давно интересовала закулисная сторона Второй мировой войны; на его счету несколько книг и историко-документальных сериалов. Теперь он пытается заново осмыслить ключевые военные решения Сталина, Черчилля и Рузвельта.
   Книга привлекает, прежде всего, широким кругом источников. Рииз использовал долголетний малоизученный архив Би-би-си, документы российских, немецких, польских и других архивов. Он взял более ста интервью у участников тех событий: советских солдат, моряков британских конвоев, военнослужащих вермахта и др.
          Все ли его выводы можно принять? Не думаю, но ощущается глубина подхода. Остановлюсь на некоторых эпизодах, с добавлением, в меру надобности, собственных комментариев.

          Заключение в августе 1939 советско-германского пакта, с приложенными к нему секретными протоколами, позволило Гитлеру реализовать 1 сентября свой план агрессии против Польши. Поскольку эта страна имела английские гарантии безопасности, через два дня Великобритания объявила Германии войну, которая вскоре стала мировой.
         Советские вооруженные силы не были приведены в движение. 3 сентября Риббентроп телеграфировал германскому послу в Москве, чтобы тот потребовал от Кремля оккупации восточной Польши, как это предусматривалось московскими протоколами. Ответа не последовало.
          Колеблющийся Сталин обсуждал в кругу своих возможную реакцию западных союзников. Англичане и французы, выполняя обязательства перед Польшей, только что объявили войну Германии. Не получится ли, что в ответ на нарушение нами польской границы, они объявят и СССР врагом? Тогда пакт с нацистами втянет Советский Союз в ту самую войну, для предотвращения которой он был заключен.
          Все же 9 сентября Риббентропу сообщено было, что Красная армия готовится вступить в ранее согласованную советскую «сферу влияния». Поводом к вторжению будет оказание помощи украинцам и белорусам.
            17 сентября сотни тысяч красноармейцев пересекли границу Польши. 20 сентября британский премьер Чемберлен, выступая в палате общин, назвал советское вторжение «циничной атакой». В печати высказывались мнения, что поскольку Англия дала обещание защищать поляков от агрессии, она теперь должна объявить войну и Советскому Союзу.
             «В этот момент, - пишет в своей книге Рииз, - британское правительство оказалось в весьма деликатном положении, поскольку нацистско-советский пакт не был единственным, включавшим секретный протокол - британско-польский договор 1939 года также содержал такой протокол”. В опубликованных текстах говорилось о лежащей на Великобритании обязанности защищать Польшу от агрессии. Но существовал другой, тайный фрагмент, который ограничивал эту обязанность исключительно агрессией со стороны Германии.
             После негласных дебатов, британские руководители решили, что им нежелательно делать публичное заявление о существовании этого секретного соглашения. К тому же союзники не выступили активно даже против вермахта, вторгшегося в Польшу - что уж тут говорить о схватке с Советами.
           Трудным был и политический выбор, связанный с нападением СССР на Финляндию 30 ноября 1939 года - оно вызвало возмущение англичан. Под давлением общественного мнения, британское правительство предложило финнам помощь в форме… дюжины бомбардировщиков, а также займа в полмиллиона фунтов стерлингов. Кроме того, дано было разрешение на выезд для участия в боях на финской стороне нескольких сот английских добровольцев.
              Отказываясь послать на помощь Финляндии регулярные войска, Англия исходила из перспективы ее быстрой капитуляции ввиду подавляющего преимущества Красной армии.
            Этот прогноз оказался неверным: война закончилась только в марте 1940, с большими людскими потерями и с тяжким уроном для престижа СССР. Как результат, германский Генеральный штаб сделал вывод, что «советская масса не составляет противника для армии и умелого руководства». Судя по архивным данным, британские военачальники думали так же. В декабре 1940 года они заключили, что если немцы решатся разорвать пакт Риббентроп-Молотов и напасть на СССР, Красная Армия будет неспособна отразить их атаку.
             Подписывая пакт с нацистами, Сталин положил в основу своей стратегии гипотезу, что попытка захвата немцами Франции вызовет длительную европейскую войну. Гитлер будет слишком занят на Западе, чтобы обращать внимание на Советский Союз. Предположение это оказалось катастрофической ошибкой. Начав блицкриг 10 мая 1940 года, германские войска прорвали фронт, через неделю окружили армии союзников, а к 16 мая дорога на Париж оказалась открытой.
             Черчилль, сменивший Чемберлена на посту английского премьер-министра, писал позднее в мемуарах, что и после поражения во Франции перед ним не вставал вопрос, стоило ли дальше продолжать борьбу с нацизмом.
            Как отмечается в книге Рииза, это не отвечало действительности. В мае 1940 британский министр иностранных дел лорд Галифакс предложил обратиться к Муссолини для установления контактов с Гитлером, и обсудить с последним возможные условия переговоров. Согласно протоколу заседания Военного кабинета, 27 мая Черчилль пошел еще дальше, сказав: «…Если герр Гитлер готов подписать мир на условии возвращения немецких колоний и господства над Центральной Европой, то он (Черчилль) склонен будет это рассмотреть».
            Но он также выразил мнение, что подобное предложение не вызовет у немцев интереса. Затем он высказывался в том смысле, что если уж искать мира с Гитлером, то лучше это делать позже, после провала немецкой попытки захватить Англию. И все же 28 мая выступил в Палате общин с заявлением о твердой решимости продолжать войну.
            В это время Сталин должен был как-то отреагировать на полный крах своей стратегии: ведь после разгрома Франции Гитлер по сути становился хозяином европейского континента. А сколько времени продлится британское сопротивление, предугадать было трудно.
            Ответом Сталина на тревожное развитие событий стало удвоение военной помощи нацистам, чтобы показать Гитлеру, что тот и без войны может получить от Советского Союза все, что ему требуется.
             Правда, в Кремле не знали, что на встрече с высшими военными чинами в Бергофе 31 июля 1940 года фюрер уже дал указание начать подготовку к разгрому СССР. Тем самым, считал он, Англия потеряет надежду на единственного союзника, который мог бы поддержать ее в войне. Помощь англичанам со стороны США не рассматривалась им как главный фактор в этой войне.
             Для немецких генералов такое решение не выглядело авантюрой: они ведь были под впечатлением своей победы над 3 миллионами французских солдат. А если столь сокрушительное поражение постигло «цивилизованную» армию, то на какое сопротивление способны будут «большевистские орды»?
             О советско-нацистском сотрудничестве написано много, но Рииз находит и в нем малоизученные аспекты - например, подготовку рейса «Кометы». То был немецкий крейсер-ловушка, замаскированный под торговое судно. Он использовался, чтобы провоцировать выход на поверхность подводных лодок противника и сразу топить их. Против него бессильны были невооруженные суда.
            Летом 1940 германское командование наметило для “Кометы» один из самых дерзких морских маршрутов этой войны: пройти вдоль северного побережья СССР, выйти в Тихий океан, и там развернуть охоту за торговыми кораблями союзников. Условием успеха стала помощь со стороны мощных советских ледоколов. Немцам предоставлена была морская база на советской территории.
             26 августа командир германского крейсера, контр-адмирал Эйссен встретился с двумя советскими пилотами и двумя морскими офицерами на борту ледокола «Сталин», чтобы выработать совместный план действий. Как видно из архивного дневника «Кометы», русские эскортировали крейсер, а когда тот провел первую атаку на британцев, тепло поздравили с успехом: «Можно сказать, - записывал дежурный офицер Мюллер, - что русские были на нашей стороне». Однако на подходе к Беринговому проливу капитан ледокола «Каганович» известил немецких боевых друзей, что не может следовать дальше, ввиду появления американских и японских кораблей.
             Впрочем, это осложнение не остудило пыла нацистских рейдеров: они вышли на океанский простор и потопили девять судов союзников, в том числе большое, «Rangitane”, перевозившее пассажиров и продовольствие. В связи с этим 16 сентября 1940 года гросс-адмирал Редер направил благодарственное письмо наркому военно-морского флота адмиралу Кузнецову.
             Раздел 17 книги, озаглавленный “дилемма Сталина», рассматривает актуальный для многих авторов (в частности, для В.Суворова) вопрос о возможности превентивной войны СССР против Рейха.
              К началу 1941 года многое указывало, что Гитлер готовит нападение на СССР. Но советский диктатор, пытаясь как бы «встать на место» фюрера, делал вывод, что не в интересах последнего атаковать другую страну до полного разгрома англичан, то есть Германия не будет действовать на два фронта.
            На деле британское сопротивление вряд ли могло рассматриваться как «второй фронт» (оно не стало таковым и годы спустя).  Люди же из сталинского окружения, зная об его позиции, стремились интерпретировать донесения разведки в нужном ему духе… Поэтому в Кремле образовалась своеобразная «спираль самообмана»: чем тревожнее становились поступавшие сведения, тем больше было шансов, что их отвергнут как дезинформацию.
             Проведенные в январе 1941 военные маневры Красной армии наглядно показали, что она в таком виде не имеет перспектив на победу в предстоящей войне с Германией. Захват же вермахтом в апреле Греции и Югославии усугубил пессимизм Кремля. Единственным выходом, по мнению Сталина, было как можно дольше задабривать немцев и не давать им повода для обвинения СССР в «провокации».
           Правда, 5 мая, стремясь как-то поднять дух в войсках, он выступил перед выпускниками военных академий с призывом переходить от обороны к наступлению. Но было бы ошибкой трактовать подобные общие фразы как конкретный призыв к нападению на Германию. Когда Жуков и Тимошенко 15 мая представили вождю план упреждающего удара по приграничным немецким силам, тот обозвал их сумасшедшими, и пригрозил снять головы, если передвижениями войск они спровоцируют немцев.
            Не все в этом переплете событий изучено даже теперь. Нет полной ясности в мотивах, побудивших английского посла в Москве Стаффорда Крипса написать 18 апреля 1941 года Сталину и Молотову:
             «…В случае если бы война продлилась дольше, не исключено, что Великобритания (а особенно некоторые круги в ней), может соблазниться заключением военного перемирия на условиях, предложенных в последнее время немецкой Главной квартирой». Скорее всего, Лондон хотел насторожить Москву и дать понять, какой опасностью грозит дальнейшее оттягивание Советами вступления в союз с Англией, направленный против Германии. Но 10 мая в Шотландии приземлился заместитель Гитлера, Рудольф Гесс, - по-видимому, с целью заключения тайного мирного договора с англичанами. Шла какая-то зловещая игра. В этой обстановке только подлинная мудрость могла подсказать всевластному советскому лидеру правильный образ действий. Он этой мудрости не проявил, дал себя провести, и остался в бездействии перед агрессией врага, - с тяжелейшими последствиями для собственной и других стран.
           Обратившись к архивной записи выступления Черчилля по радио Би-би-си 22 июня 1941г., Рииз выделил слова премьер-министра, что с момента гитлеровского вторжения он в одну минуту предал забвению собственное отношение к Советскому Союзу, «независимо от прошлого, всех его преступлений, безумств и трагедии».
          Читая такое, можно подумать, что в своей политике Черчилль сделал крутой поворот. Но это не совсем так. Убежденный и давний антикоммунист, он, в отличие от большинства коллег-консерваторов, считал Германию, а не СССР главной угрозой для британской империи. Вот почему на протяжении семи предвоенных лет Уинстон поддерживал неофициальный контакт с советским послом И.Майским, а через него - с наркомом иностранных дел М.Литвиновым. Разрабатывались совместные меры по сдерживанию нацистской агрессии, которые, однако, не находили поддержки у тогдашнего английского руководства. (См.: William Manchester. Winston Spencer Churchill. Alone.1933-1940, p.451).
            С началом войны лишь небольшая часть правящего класса Англии верила, что Советский Союз имеет серьезные шансы в начавшейся схватке с немцами. Военное министерство даже предложило радиостанции Би-би-си не вселять в население надежду, что ”отпор русских будет продолжаться дольше шести недель».
            19 июля посол Майский вручил Черчиллю первое послание Сталина, где тот, указывая на трудную ситуацию, попросил о помощи немедленным открытием второго фронта во Франции. Черчилль дал на это первый из серии своих однотипных отрицательных ответов, сославшись на присутствие 40 немецких дивизий в северной Франции. Правда, по просьбе из Москвы Англией была проведена небольшая операция по захвату Шпицбергена, а также выделено было России 10 миллионов фунтов стерлингов взаймы.
              4 сентября Майский передал новое письмо Сталина, в котором говорилось, что без второго фронта его страна будет разбита или, в лучшем случае, значительно ослаблена. Когда советский посол попробовал оказать давление на Черчилля, чтобы побудить его к действиям, то получил ответ: «Прошу вспомнить, что еще четыре месяца назад мы на этом острове испытывали подозрения, не атакуете ли вы нас вместе с немцами…». Тем не менее, Уинстон обещал увеличить поставки оружия.
             Заявление американского правительства, сделанное 23 июня 1941 года оставляло открытым вопрос о возможности предоставления помощи СССР. В нем говорилось, что “нетерпимы главные принципы и доктрины как нацистской, так и коммунистической диктатуры». Все же подчеркивалось, что главную угрозу для Америки представляют «армии Гитлера». Единственное, на что решился президент Рузвельт через 2 дня после нападения немцев - это открытие Советскому Союзу доступа к замороженным ранее активам в сумме $39 миллионов.
          Сдержанность Рузвельта объяснялась не только множеством авторитетных прогнозов, что Россия обречена. У него еще и не было необходимой поддержки общественного мнения. Опросы показывали, что большинство американцев желает победы Советов над нацистами, но притом не хочет предоставлять Сталину существенной помощи.
              По поручению президента, в июле Москву посетил его помощник Гарри Гопкинс. Во время бесед с ним Сталин сделал неожиданное предложение: он склонен принять в СССР американские вооруженные силы, под американским руководством, если они пожелают вступить в бой с немцами. Это, по мнению Рииза, еще один признак отчаяния советского руководства.
              Не случайно в конце июля 1941 агенту Кремля Павлу Судоплатову поручено было прозондировать через болгарского посла в Москве возможности переговоров с немцами о заключении мира, в обмен на значительные территориальные уступки с советской стороны. Из этой затеи ничего не вышло, но примечательно, что Черчилль, обеспокоенный возможностью выхода СССР из войны, еще 12 июля заключил договор о взаимопомощи с Советским Союзом, в котором оба государства обязались не вступать в переговоры с противником без согласия другой стороны.
              Это все легче было написать, чем осуществить в том критическом положении, в каком оказалась Красная армия, потерявшая в кровопролитных сражениях почти весь кадровый состав. Многим казалось, что иностранная помощь, если она и поступит когда-то, не сыграет никакой роли: ее, быть может, возьмет себе Гитлер.

             «Мне выпало большое счастье, - писал Рииз в предисловии к книге, - что я встретился со свидетелями истории, так как в недалеком будущем не останется в живых никого, кто лично испытал войну».
              Как один из таких свидетелей, отдаю себе отчет в смысле этих слов.
             13-летним подростком я оказался осенью 1941 года (до наступления распутицы) на Волоколамском шоссе, и видел своими глазами, как наращивалась оборонительная полоса на пути нацистов к Москве. Женщины рыли противотанковые рвы. На моих глазах прилетел немецкий самолет и сбросил листовки, одну из которых я поднял, чтобы прочитать в ней наглую русскую частушку:

                                          «Московские дамочки, не ройте себе ямочки,
                                          Придут наши танки, разроют ваши ямки”.

              Недавно в одной из российских исторических монографий я встретил этот же текст, но с измененной второй строкой: «придут наши таночки, разроют ваши ямочки».
               Не исключено, что и такой вариант нашли, но где-то в другом месте: ведь немцы буквально засыпали Подмосковье листовками. Значит, было кому изготовлять их в разнообразном виде.
           По секретному решению Государственного комитета обороны, в октябре проводилась эвакуация из Москвы высших учреждений. НКВД получен был приказ готовиться к подрыву предприятий, складов, электрообеспечения московского метро. Позднее в интервью Би-би-си Николай Пономарев, личный телеграфист Сталина, рассказал, что в ночь на 16 октября в Кремле была демонтирована вся система связи советского вождя; ее погрузили в спецпоезд, поданный для вывоза Сталина и его ближайшего окружения на восток. Но он остался в столице, где введено было осадное положение.
             Ранним утром 16 октября мой отец, начальник крупного военного госпиталя, выехал к начальству в Москву на новой санитарной автомашине «Шевроле» (из предвоенных советских закупок в США). Вернулся оттуда вечером мрачный, рассказал, что в городе много пожаров, грабежи, такое впечатление, что все убегают. Через несколько дней моя мать, тоже военврач, взяла отпуск, чтобы отыскать места в эшелоне, и увезла из Подмосковья в эвакуацию нас с братом, бабку и деда. Потом вернулась на фронт.