ВОЗВРАТ

    
Июнь 2009, №6       
 
Поэзия__________________________________________      
  Леонид Ситник
     

          Бессонница


   Каждую ночь, ровно в три
   я просыпаюсь, будто внутри
   обрывается пульса нить.
   И дело не в том, что хочется пить.
  
   Просто лежу ни живой, ни мертвый,
   скорченный в распростертой
   вселенной тьмы, и тишина
   дышит под боком, точно жена.
  
   Я встаю и иду на балкон,
   чтобы отвесить ночи поклон,
   а потом шепнуть в тучи:
   "Тебе нравится меня мучить?
   Мне не жить без этой звезды!"
   Словом, безумие чистой воды.
  
   Голова моя тяжела.
   Неужели она ждала
   наверху миллиарды лет
   для того, чтоб ответить мне: "Нет!"
  
   И я гляжу в верховную мглу,
   вновь вдевая нить в иглу
   воли, блуждающей где-то внутри,
   чтобы каждую ночь, ровно в три,
   просыпаться от боли.
     
  
                             Ветер
  
   1
  
   Это свойственно всем климатическим поясам:
   как бы ни были пейзажи льстивы,
   человек всегда сам
   в центре собственной перспективы,
   возвышая, что к нему ближе,
   а то, что дальше, делая ниже,
   преображая одним своим взглядом
   и то, что вдали, и то, что рядом,
   но самое главное - искажая.
   Так индивид,
   обретя в себе меру,
   любой вид
   преобразует в сферу
   своих интересов, в свою оболочку,
   которой вертит по собственной воле
   и в самом широком поле
   зрения ищет точку,
   возводя в абсолют свою мнительность.
   Но есть и другая
   действительность,
   упругая и тугая,
   неподвластная глазу,
   как и положено газу.
  
   2
  
   Не в силах взлететь, ветер рваным крылом
   бьет по фасаду
   и, срывая на людях досаду,
   за каждым углом
   устраивает засаду,
   дует прямо и наискосок,
   неистово рвет карнизы.
  
   Ветер в городе низок,
   но порыв его был высок,
   когда, неистов, он,
   взлетев вдоль стен,
   гонял ворон
   с крестов
   антенн,
   если не сокрушая весь мир,
   то искажая прямой эфир,
   сводя непостоянством с ума,
   и только время не допускает разрыва
   пространства, континуума,
   но деревья, заботы, столбы, дома
   стоят криво.
  
   Это иск или происк
   или наш климатический пояс
   слишком раскис,
   но ветер пускается в поиск
   невзирая на риск.
   В небе хмурого дня
   тучи летят как дым без огня.
  
   Ветер сникает скрытой угрозой
   и вновь расцветает бесцветной розой,
   прет подобно локомотиву,
   но даже стихая, продолжает сквозить,
   чтоб хоть немножечко исказить
   нам перспективу.
 
             Дождь со снегом
  
   Ноябрь. Грязь лишь чуть припорошена.
   В общем, мало хорошего.
   Мокрый ветер да тусклое небо.
   Радует только дождь со снегом.
   Мне нравится осень и тление.
   Это не преступление.
  
   Моя тяга к дурной погоде,
   вполне безобидная вроде,
   выдает мою черную душу,
   которую боль тупая
   не отпускает,
   но ступаю
   все ж, где посуше.
   С неба падает белый прах.
   Кажется, это крах.
   Деревья торчат, как фигуры скорби.
   Посыпав голову пеплом
   и сгорбив
   спину,
   я иду, чтоб внести свою лепту
   в эту картину.

                           Поэт
  
   Похожий на помесь хирурга и мясника,
   чья, словно в судороге, рука еле
   видимым жестом рассекает пером нутро,
   с вырванным сердцем в портфеле
   спускается каждое утро в метро
   жрец, жалеющий жертву воловью,
   но пишущий кровью...
  
   Кабинет. Часы на стене
   хриплой бемолью
   отбивают час и, не
   завершив аккорда,
   засыпают. Битая молью
   оленья морда
   таращит стеклянный глаз
   в пустоту, различая по эту
   сторону то же, что и по ту -
   нафталин и опилки под кожей -
   так поэту, очнувшемуся в поту,
   приходят на ум окончания фраз,
   но не их начала,
   и каждая что-нибудь означала...
  
   Усталый, больной человек, стилет
   и стило различавший только по цвету слога,
   молчит, думая о себе, поминая ли Бога,
   мысль о котором похожа на пистолет,
   спрятанный в ящик стола. Он строго
   упорядочил чувства, на старости лет
   оценив искусство дога
   встречать гостей у порога.
  
   Часы, фотографии, маски
   африканских божков, потерявшие краски
   портреты, рога и другие трофеи
   его супружеской жизни с феей
   покоятся на стене. Маятник, кистенем
   бьющий слепые минуты,
   служит истине
   лучше, чем кто-либо, гнутой
   стрелкой царапая циферблат.
   Легкий дымок поднимается над
   кофе. На ковре, растянувшись во всю длину,
   дог пускает слюну.
  
   Сам себя посадив под домашний арест,
   он молчит, опустив лицо
   в оспинах с голубиное яйцо.
   Огромен, он почти ничего не ест,
   но порода вельможи
   все равно вылезает из кожи.
   Лицо его больше похоже на слепок,
   но взгляд слишком цепок
   для мертвеца,
   и в нем слишком много свинца.
   Эту маску
   уже не вогнать в краску.
  
   Выросший из юношеских стихов
   и уже не влезающий в зрелую прозу,
   он молчит, приняв усталую позу
   полубога, бессмертного, чьих грехов
   слишком много для рая и мало для ада.
   Странно, что хоть что-то идет как надо.
  
   Ходики на стене. Должно быть, это и есть
   чистилище. Месть
   времени как великого равнодушия -
   молчать, вечный маятник слушая.
   Кого? Кого ты теперь прославишь,
   палец едва помещая в клавиш?
  
   Скоро, повесив лицо на гвоздь,
   уронив на ковер каплю
   носа, подхватив жену-цаплю,
   часы, пыльную горсть
   фотографий, свои рога и дога,
   он, растворяя свой мощный профиль
   в чашке черного кофе,
   взлетит тучей, издалека
   немного похожей на бога
   и мясника.
                                                                         ©Л.Ситник

    НАЧАЛО                ПРОДОЛЖЕНИЕ                ПЕРЕВОДЫ               ВОЗВРАТ