ВОЗВРАТ                                         

   
    
Май 2006, №5         
   
Проза____________________________________________       
  Марина Маслова         
                                       
                                                        

                                   Ода питерским старушкам

                                                                                                                     Когда я буду бабушкой -
                                                                                                                     Годков через десяточек…
                                                                                                                                     М.Цветаева


      Господи, как давно я приехала в этот город, ставший вечной моей любовью, вдохновением и жизнью. Приехала и ошалела от обветшалой красоты, гордой бедности и величия. Ходила, любовалась, наблюдала… Но туристические красоты быстро выпали из поля зрения, заменила их обычная жизнь: учеба и работа, а как награда - филармония по воскресеньям. Там я их и увидела впервые, старушек, которые зимой на улице и не заметны. Пробегают серыми мышками в потертых пальтецах практичной расцветки от черной до темно-синей, в вязаных шапочках и сапожках «Прощай молодость», которые до революции называли прюнелевыми, а теперь попросту - прощайками. Шились они из сукна, на резиновом ходу. Да и по сей день у стариков пользуются популярностью. Зимой старушек встретишь скорее в очереди в магазине, где они просят взвесить сто пятьдесят грамм докторской колбасы да сыра грамм двести нарезать потоньше. В то время продавщица не моргнув глазом нарезала своим огромным ножом тончайшие ломтики сыра и колбасы. Купив в булочной французскую булку, которая уже тогда из чувства патриотизма обзывалась городской, а теперь просто исчезла из употребления, они тихонько семенили домой в коммунальные квартиры и затаивались там в своей одинокой комнате с вязанием, штопкой, книжкой, включив радио, потому что телевизор не у каждой был. Да радио было привычно слушать еще с блокады, когда передавали наряду с сообщениями о положении на фронтах объявления о воздушной тревоге. За двадцать пять-тридцать лет от такой привычки не избавиться.
        Так вот, о филармонии. Филармонические старушки готовились к концерту заранее, из своих объемистых фанерных славянских шкафов, тех, что не сожжены были в блокадную зиму в «буржуйке», доставали единственное парадное платьице, наглаживали его, подшивали белый кружевной воротничок, каждый раз свежий. Из заветной шкатулочки, подаренной еще женихом или погибшим на фронте мужем, маленькой шкатулочки из карельской березы или самшита с надписью : «Привет из Сочи» в память довоенной поездки на курорт, доставалась брошка-камея или скромная серебряная веточка со стразами - и ею закалывался воротничок. На ноги надевались бережно хранимые черные лаковые туфли, которым больше двадцати лет. Хитрость была в том, что их регулярно протирали тряпочкой, смоченной в молоке, чтобы лак не потрескался, а для блеска лак натирался разрезанной луковкой. В сумочку укладывался платочек, обвязанный кружавчиками, с вышитой в уголке монограммой, старинный бинокль, портмоне с мелочью и входной билет. Входной билет - потому что плата за него была чисто символическая и доступная для одинокой пенсионерки. Приходили заранее, чтобы занять местечко на бархатных банкетках за колоннами. Я тоже часто сиживала рядом - то денег на хороший билет не хватило, то распроданы они уже. Начиналась музыка Моцарта и уравнивала всех, простирая крылья восторга над богатыми дамами в первом ряду, над студентами консерватории на галерке, над старушками за колоннам надо мной.
        Весной же, чуть пригреет солнышко, вылетали мои старушки на природу как седые мотыльки, сидели на солнышке все с тем же вязанием или книжкой. Одеты они были в свою «униформу»: серый габардиновый пыльник и шляпку. Шляпка была обязательна, а если приходила в негодность по причине крайней ветхости, заменялась белой панамой с букетиком искусственных цветов или кокетливой ленточкой на тулье. Эти белые панамы и кружевные воротнички - символ наших питерских старушек. Моя подшефная Анна Петровна, божий одуванчик, ровесница века, каждый день заворачивала в пергаментную бумагу бутербродик с сыром, шоколадную конфетку из тех, что я приносила к чаю, и на автобусе отправлялась на Каменный остров, оазис зелени, омываемый Большой и Малой Невками. Брала она с собой томик Анны Ахматовой или мемуары графа Игнатьева и наслаждалась жизнью, как иные наслаждаются жизнью на кипрских да на канарских пляжах. Так, да не так! Старушки наши получали истинное удовольствие от такой малости. А еще их работой было отвечать на вопрос: «Как пройти?» Они не просто отвечали, а дотошно объясняли маршрут, показывали, в какую сторону следует идти, где свернуть, а частенько увлекались и половину пути проходили рядом, рассказывая занимательные сведения про наши достопримечательности. Я слышала, что нигде больше не встретишь такого.
        Прошли годы. Их оставалось все меньше и меньше. В начале девяностых я столкнулась с такой у хлебного киоска. Она стояла, сосредоточенно пересчитывая монетки на ладони. Подняв на меня блекло-голубые выцветшие глаза (но подбородок все-таки гордо держа повыше), она со смесью достоинства и неловкости попросила: «Не могли бы вы одолжить мне семьдесят копеек на батон? С пенсии я обязательно верну. Вы ведь здесь недалеко живете? Пожалуйста!» Тон, которым было произнесено это «пожалуйста» добил меня окончательно. Господи, где же милосердие твое! Уж их-то, их-то за что? Мало им было в жизни испытаний? Я выгребла всю мелочь и сунула в сухую ладошку. Вслед мне неслось: «А адрес, адрес-то? Как же я верну?»
       
 Нет уже тех старушек, обеднел наш город, потерял неповторимое. Теперь перестроечные старушки одеваются в сэконд хенд и смотрят озлобленно.
         Кто теперь покажет дорогу, если потребуется?

 

                                      ИГРА ВООБРАЖЕНИЯ: ПАРИЖ

Монпарнас, 19

        Мы выходим в солнечный Париж. Октябрь - это начало осени, чуть золотятся листья платанов на бульваре. Мне тепло в вязаном костюмчике, плащ я оставила в машине. Мы идем по бульвару, бросив машину за углом, я разглядываю витрины магазинов, дома, прохожих. Садимся за столик уличного кафе, расположившегося прямо под деревьями на бульваре, пьем кофе. Я выкладываю свой список. Жан-Луи хватается за голову.
       - Я могу показать все это, но ты должна расплатиться, - и поясняет на мой изумленный взгляд, - я буду тебя фотографировать.
       Оказывается, он профессиональный фотограф, работает на два издательства и на журнал мод.
      - Начнем сейчас? - спрашивает Жан-Луи и достает фотоаппарат, не замечая моей растерянности. - А знаешь, как называется этот бульвар? Монпарнас!
      Я в восхищении оглядываюсь, а он начинает бешено щелкать затвором. Мы бродим по Монпарнасу, я ищу дом Модильяни. Жан-Луи забегает вперед, обходит со всех сторон, вскоре перестаю замечать фотоаппарат. Когда мы подходим к дому, я рассказываю историю с розами Анны Ахматовой - как она бросала их по одной, забавляясь, в окно и как художник не мог поверить, что они случайно легли таким прихотливым узором на полу его запертой комнаты. История так нравится Жану-Луи, что он перебегает улицу и возвращается с большим букетом для меня. Я беру цветы, опускаю в розы лицо, вдохнув их пьянящий аромат, и высоко подбрасываю вверх. Они осыпают меня розовым дождем и падают на камни мостовой. «Вуаля!» - развожу руками и делаю два шага назад, чтобы посмотреть, как упали розы. Они так прекрасны на серых камнях, что я присаживаюсь на корточки и беру их по одной в руки, отряхивая и расправляя лепестки. Жан-Луи, запечатлев каждый миг этого действа, подходит и помогает подняться. Я встаю и он целует мне руку:
        - Спасибо, это было высоко профессионально.
        Я пожимаю плечами и улыбаюсь. При чем здесь это?

Нотр Дам

        Мы перешли мост и я замерла у портала Нотр Дам. С двенадцати лет я мечтала попасть сюда, с тех пор, как прочла Гюго. Мы вошли под своды, теряющиеся в вышине. Там было почти пусто. Внутри все пронизано золотым огнем предвечернего солнца, лившегося в стрельчатые окна и создававшего в воздухе сияющие перекрещенные готические объемы. Круглые розы витражей расцвечивали многоцветьем волшебный огонь. Я вскрикнула от восхищения. Эхо вознесло мой голос ввысь и вернуло осколки.
       - Здесь наверное хорошо петь! - шепотом сказала я.
       - А ты пой!
       - Но ведь нельзя!
       - Если Деве Марии понравится, она простит!
       И я сделала то, что не делала уже десять лет: я вышла вперед, подняла лицо к розе витража в вышине, освещенной солнцем и дающей цветные блики на серый камень. Я пела «Аве, Мария» и слезы ручьями бежали по моему лицу. Зачем мне надо было приезжать в этот город, отобравший у меня все? Он играл со мной, как кошка с мышкой, то отпуская на свободу, отвлекая новыми впечатлениями, то опять хватая за сердце острым когтем в виде гравюры на набережной, здания Гранд Опера в окне машины… И вот теперь - этот плач по тому, что я так старательно забывала десять лет. Жан-Луи повернул меня к себе и стал осторожно вытирать слезы, растерянно шепча:
       - О, мон дье, мон дье, ты католичка?
      Я помотала головой: - Прости, я сейчас, сейчас...
- Но понимала, что ни сейчас, ни через сто лет не смогу простить этому городу того, что он отобрал у меня душу и любовь.

                                                                                                             ©М.Маслова

НАЧАЛО                                                                                                                                                                  ВОЗВРАТ