Стреза Хемингуэя

      Полвека назад кумиром советской молодежи был Хемингуэй. Поклонение ему слегка отдавало фрондой, мгновенно уловленной чутким ухом Евтушенко:

                                                          Носил он брюки узкие,
                                                          Читал Хемингуэя -
                                                          Вкусы, брат, не русские, -
                                                          Внушал отец, мрачнея…

      В Хемингуэе восхищало всё, но прежде всего - характер и стиль жизни. Степень его влияния на наши умы породила известную шутку: «Хемингуэй - главный русский писатель 1960-х». Помню, Петр Вайль, снисходительно прощавший в то время девушкам почти любые изъяны ума и культуры («Разве можно от женщины требовать многого?»), отправил в отставку очередную пассию, пояснив: «У нее дома нет портрета Хемингуэя. Она вообще не знает кто это». Фотография писателя с бородой и в свитере грубой вязки, действительно, висела во многих квартирах. Она была своеобразным паролем, позволяющим отличить «своих» от «чужих».
 Василий Аксенов ностальгировал: «В разгаре хемингуэевского бума конца пятидесятых и начала шестидесятых Папа был идолом российского студенчества и интеллигенции разных возрастов и направлений. Культ Хемингуэя возник в России оттого, что его лирический герой совпадал с идеализированным, то есть неверным, а может быть, как раз очень верным, в некотором астральном смысле, образом американца. Существенным моментом притяжения был также хемингуэевский алкоголь. Излюбленный недуг России требовал периодической романтизации... Теперь можно было пить на современный, американо-космополитический, хемингуэевский манер».
      В 1963 году в СССР приехал Джон Стейнбек. Писателю хотелось своими глазами увидеть жизнь и быт советских людей. По Москве тут же расползлась легенда: в поисках сермяжной правды русской жизни, американец в Марьиной роще «сообразил на троих» с незнакомцами. Перебрал. Очнулся от толчка в плечо. Над ним стоял милиционер и требовал документы. «Что за птица, - думал милиционер, - кажись, не наша». Стейнбек с трудом вспомнил два слова, которым его научила переводчица Фрида Лурье.
      - Амэр-р-р-рикански пис-с-сатэл, - сказал он. «Так и есть», - подумал милиционер и взял под козырек:
      - Добро пожаловать, товарищ Хемингуэй!
      В эту легенду верили, потому что она вписывалась во всесоюзную популярность Папы Хэма.
      Романы Хемингуэя во многом автобиографичны, и, мысленно колеся вместе с героями по городам и весям, мы понимали, что идем по следам не столько персонажей, сколько автора. Тогда, в юности, литературная география Папы Хэма завораживала, манящие названия городов звучали загадочной, волшебной музыкой. С тех пор минуло полвека, но необъяснимая таинственная страсть по-прежнему влечет меня в хемингуэевские места. Как завороженный, бродил я по следам кумира юности в Испании и на Кубе, в Париже, Венеции и даже в крохотном австрийском Шрунсе. И только одну страницу «гения места» - курортный городок Стреза на Севере Италии, долго не доводилось открыть.
      Основой всех сюжетов писателю служила собственная жизнь. Он описывал то, что видел - людей, события, места. Последние - с точностью въедливого топографа. Его книгами можно заменить путеводители. С томиком «За рекой в тени деревьев» безошибочно повторишь все маршруты Хемингуэя по его любимой Венеции, хотя он предупреждал, что в этом городе невозможно не заблудиться.
      Здесь он любил останавливаться в блистательном отеле «Гритти Палаццо» - бывшем дворце дожа Андреа Гритти. «”Гритти” и в самом деле был для него домом, если только можно так называть номер в гостинице. Пижама была разложена на кровати. Возле настольной лампы стояла бутылка вальполичеллы, а на ночном столике - минеральная вода во льду и бокал на серебряном подносе». Это - Хемингуэй об угловом 110-м номере, который всегда оставляли для него. За окнами высотой от пола до потолка упоительный вид на Гранд-канал и величавую Санта-Мария-Делла-Салюте. Теперь здесь люкс, носящий имя писателя.
      Герой романа «За рекой в тени деревьев» полковник Кантуэлл повторяет излюбленный маршрут автора. Выходит из гостиницы через боковые двери, сворачивает направо. У Санта-Мария-дель-Джильо замедляет шаг. «Какое красивое, компактное здание, а в то же время так и кажется, что оно вот-вот оторвется от земли. Никогда не думал, что маленькая церковь может быть похожа на истребитель Р-47. Надо выяснить, когда она была построена и кто ее строил». Поворот направо. Витрина с сырами, окороками и колбасами, которыми он любовался, сохранилась и сегодня. А вот второсортного ресторана, «пышно разукрашенного под первосортный», больше нет. На его месте магазинчик, сверкающий всякой всячиной из мурановского стекла. Десять ступенек к мостику через боковой канал - сердечнику Кантуэллу они не очень нравились: «...поднимаясь по ступенькам, он почувствовал боль, а спускаясь с моста, увидел двух красивых девушек. Они были хороши собой и одеты бедно, но с природным шиком; они с жаром о чем-то болтали, а ветер трепал их волосы, когда они взбегали по лестнице на длинных, стройных, как у всех венецианок, ногах». Полтораста шагов - и еще один мостик со ступеньками, упирающийся в перегруженную барочными излишествами церковь Сан-Моизе. Джон Рёскин назвал ее самой неуклюжей постройкой Венеции, а Иосиф Бродский, напротив, утверждал, что это «самый стремительный фасад» города. Впереди арка, ведущая к жемчужине Венеции - площади Сан-Марко и к старейшему в Европе легендарному кафе «Флориан», но чуть раньше нужно свернуть направо. У самого Гранд-канала неприметный вход в бар «Гарри». Маленький зал с десятком теснящих друг друга столиков и барной стойкой. За обрешеченными окнами по Гранд-каналу снуют вапаретто - речные трамваи. Завсегдатая Кантуэлла-Хемингуэя здесь встречали улыбками - он приятельствовал с официантами и владельцем заведения Джузеппе Чиприани: «Но вот он отворил дверь в бар “Гарри” и вошел туда - он и на этот раз добрался благополучно и наконец был дома».
     Чиприани совершил два кулинарных открытия, присвоив им громкие имена венецианских живописцев. Блюдо с тонко нарезанными ломтиками сырой говядины в меню значится как «Карпаччо», персиковый коктейль - «Беллини». Хемингуэй не мог не принять вызова. На глазах изумленного Чиприани придумал свой фирменный коктейль «Монтгомери» - одна часть сухого мартини на 15 частей джина. Этот напиток можно заказать и сегодня, но от прежней душевной атмосферы не осталось и следа. Теперь это очень дорогое и заносчивое заведение, где перед именитой богемой официанты скалятся фальшивыми улыбками, а на обычных посетителей смотрят с плохо скрываемым презрением.
      Из Венеции Хемингуэй всегда уезжал с грустью. Однажды заметил: «Как можно жить в Нью-Йорке, когда на свете есть Венеция и Париж?» Гертруда Стайн как-то обронила: «У него особый нюх на места, где удобно жить и можно хорошо поесть». Я бы сказал иначе: Папа Хэм был наделен отменным географическим вкусом.

                                                                              * * *

      В Венеции Хемингуэй все-таки оставался в тени других великих имен - слишком много знаменитостей здесь отметилось. Другое дело - столица испанской Наварры Памплона. Нынче этот город знают многие. Репортажи в прессе и на телевидении об энсьерро - беге по улицам города отчаянных мужчин перед стадом разъяренных быков стали банальностью. Об этом событии, прежде местного масштаба, мир узнал благодаря «Фиесте» Хемингуэя. Заодно - и об авторе - книга принесла ему известность.
      Папа Хэм приезжал в Памплону девять раз. Коррида стала его страстью. Хемингуэй не просто напряженно наблюдал за боями, он изучал искусство матадора, постигал до самых глубин технику каждого движения, жеста, психологию и тактику единоборства тореодора с разъяренным быком. Знал многих прославленных матадоров, а со знаменитым Луисом Мигелем Домингином, одним из героев «Фиесты», его связывала многолетняя дружба. Ас корриды даже гостил у писателя на Кубе. На закате жизни, размышляя о философии боя быков, Хемингуэй скажет о Домингине: «В нём сочетались Дон Жуан и в значительной части Гамлет».
      Страсть Хемингуэя к корриде обнажает непонятное для меня противоречие: человек, ненавидящий войну, презирающий насилие и жестокость, упивается зрелищем варварской бойни, да и сам с кровожадным азартом охотится на львов, носорогов, антилоп. В его книгах, особенно в «Смерти после полудня», можно найти множество объяснений и оправданий, но мне они не кажутся убедительными. Может быть, дело в завораживавшем его интересе к смерти и в «дрессировке» в себе мужества и достоинства, презрения к смертельной опасности? Или в непереносимости пресной жизни?
      В «Фиесте» ответа нет. Зато в избытке подробные описания атмосферы и событий фантасмагорической памплонской недели, начинающейся в канун религиозного праздника - дня Святого Фермина, покровителя города. Тот, кто захочет пройти по следам автора, без труда найдет в тексте хемингуэевские места.
      «Мы приехали в Памплону под вечер, и автобус остановился у подъезда отеля Монтойи. На площади протягивали электрические провода для освещения площади во время фиесты». Отель, в котором останавливался Хемингуэй, давно не существует. Он находился на центральной площади города - площади Кастильо, из окон была видна улица Эстафета. Та самая, по которой смельчаки бегут перед разъяренными быками. Герой «Фиесты», проспавший начало праздника, успел посмотреть действо благодаря местоположению отеля: «Я накинул пальто Кона и вышел на балкон. Внизу, подо мной, узкая улочка была безлюдна. На всех балконах теснились зрители. Вдруг улицу залила толпа. Люди бежали все вместе, сбившись в кучу».
      На другой стороне площади - излюбленное кафе Хемингуэя, из которого не вылезали герои «Фиесты»: «Мы спустились вниз, вышли из отеля и зашагали через площадь к кафе Ирунья». Заведение сохранило прежний вид. Снаружи ряды столиков под тентом. Массивные застекленные двери ведут в зал, покушающийся на помпезность: бронза, позолота, зеркала, лепнина на карнизах и колоннах. Мрамор тот же, что описан в «Фиесте» - черно-белый на полу, белый на столиках. В углу к стойке бара прислонился бронзовый Хемингуэй в полный рост. В угоду исторической правде, бармен регулярно обновляет бутылки перед памятником.
      В последние приезды Папа Хэм уже мог позволить себе останавливаться в дорогом, комфортабельном отеле «Ла Перла». Номер, в котором он жил, назван в честь писателя и сдается по особой цене. В нем сооружен маленький музей Хемингуэя: книги, личные вещи. Здание отеля замыкает всё ту же площадь Кастильо и выходит на улицу, ведущую к ayuntamiento - мэрии. «Так мы и шли втроем - мимо ayuntamiento с развевающимися на балконе флагами». Балкон упомянут не зря - каждый год 6 июля ровно в полдень с него запускают специальную ракету «чупиназо», возвещающую о начале фиесты. На вершине феерического барочного фасада часы, отсчитывающие время до старта «чупиназо».
      От Мэрии можно повторить маршрут Джейка Барнса «по крутой улочке, ведущей к мосту через Арго» или по улице Куриа подняться в гору к кафедральному собору. Здесь наш герой побывал дважды: «Выйдя из собора, я спустился под гору и пошёл по улице, ведущей к площади».
      Важная деталь: герой романа Джейк Барнс накануне фиесты читает «Записки охотника» Тургенева. Русский классик приводит его к мысли: «Мне все равно, что такое мир. Все, что я хочу знать, это - как в нем жить. Пожалуй, если додуматься, как в нем жить, тем самым поймешь, каков он...»
      Здесь - главная идея, заложенная Хемингуэем в «Фиесте»: необходимо принимать жизнь такой, как она есть, не питая никаких иллюзий, сохраняя достоинство, оставаясь верным своим моральным принципам.
      Появление Тургенева в роли «наставника» Джейка не случайно - таковым он был и для самого Хемингуэя. Свой писательский путь он начал с изучения русской классической литературы - книги брал у Сильвии Бич, владелицы парижской лавки «Шекспир и компания». В «Празднике, который всегда с тобой» читаем: «Я начал с Тургенева и взял два тома “Записок охотника”, но Сильвия предложила мне взять еще несколько книг. Я выбрал “Войну и мир” в переводе Констанс Гарнетт и Достоевского “Игрок”...» Писать о войне он учился по «Севастопольским рассказам» Льва Толстого. Перечитал всего Гоголя. Чехова боготворил. Признавался: «Чудесный мир дарили мне русские писатели. Сначала русские, а потом все остальные. Но долгое время только русские». В письме к Борису Пастернаку еще одно признание: «Всю свою сознательную жизнь я преклонялся перед русскими писателями, они научили меня многому, тому невыразимому, что и составляет суть любой талантливой прозы. Если бы я хотел родиться кем-либо еще, то только русским, и читать книги на русском языке. В вашей книге я вижу, прежде всего, развитие идей Чехова, именно великое продолжение чеховской гуманитарной традиции маленького человека в гуще эпохальных событий». После таких признаний шутка о главном русском писателе 1960-х становится двусмысленной!
      Но вернемся в Памплону. Здесь Хемингуэя часто видели на улице Эстафета, соединяющей центральную площадь с Плаза де Торос - ареной для корриды (советские переводчики почему-то дружно называли её цирком). Жители Памплоны чтят своего кумира: у входа на арену ему поставлен памятник - Папа в том же свитере, что на культовой фотографии, висевшей в квартирах шестидесятников. На гранитном постаменте надпись: «Эрнесту Хемингуэю, нобелевскому лауреату по литературе, другу этого города и почитателю фиесты, которую он описал и прославил. Памплона, Сан-Фермин 1968». Рядом проложена аллея, названная именем писателя.
      Хемингуэй был единственным иностранцем, которого жители Памплоны причислили к почетному сонму «афисионадо» - страстных поклонников, понимающих корриду в самых ее тонкостях. Он прославил их город, а горожане до сих пор превозносят его. Папа Хэм грустно взирает на вас с чашек, тарелок, маек и прочего товара сувенирных лавок. Обхаживая покупателей, продавцы шутят: он у нас популярнее самого Святого Фермина, покровителя Памплоны и фиесты! Каждый год в первый день праздника мэр города лично повязывает на памятник писателю алый платок - отличительный знак участников энсьерро, азартно играющих со смертью.
      В 2009 году торжественно отметили 50-летие последнего визита писателя в этот город. В торжественной речи мэр Памплоны напомнил: «Именно Хемингуэю мы обязаны всемирной популярностью праздника Святого Фермина». Насыщенная программа праздника включала и международный конкурс на лучшего двойника-имитатора Хемингуэя. Им оказался американец Томас Грисар. Премию победителю вручил внук писателя Джон Патрик Хемингуэй.

                                                                              * * *

      Все хемингуэевские места - от Канады до Китая, от Европы до Африки - исхожены поклонниками вдоль и поперек, изучены до малейших деталей. И только Стреза, городок на Севере Италии, с которым связаны и жизнь, и творчество Хемингуэя остается белым пятном. Тут надо вернуться к биографии писателя.
      В 1918 году он рвался на Первую мировую войну. Пытался попасть в армию, но не прошел медкомиссию - подвел правый глаз. Но своего все-таки добился - вступил в американский Красный Крест и под его знаменами оказался в Европе. Стал водителем санитарного «Форда» в городке Шио недалеко от Венеции. Обязанности - перевозка раненых. Но на итало-австрийском фронте царило затишье. Хемингуэя тяготило тыловое безделье. Разве за этим он так рвался сюда?! Сослуживец Эрнеста Фредерик Шпигель вспоминал, что Эрнест то хандрил и ныл, то впадал в ярость. Он решил любым способом оказаться на передовой. Удалось! - его перевели в подразделение, которое обслуживало армейские лавки, назначили заведующим походным ларьком Красного Креста. Хемингуэй на велосипеде развозил по передовой сигареты, печенье, шоколад. Итальянские бойцы успели привязаться к нему, прозвали «giovane Americano» - юным американцем, встречали веселым гвалтом и радовались словно дети.
      8 июля, как обычно, он прикатил на позиции. Прыгнул в траншею, стал раздавать шоколад. В этот момент начался обстрел. Мина угодила прямо в окоп. Один итальянец был убит на месте, другой ранен. Хемингуэя контузило, осколки изрешетили ему обе ноги. Потом он расскажет сослуживцу: «Я сел, и в это время что-то качнулось у меня в голове, точно гирька от глаз куклы, и ударило меня изнутри по глазам. Ногам стало горячо и мокро, и башмаки стали горячие и мокрые внутри. Я понял, что ранен, и наклонился, и положил руку на колено. Колена не было. Моя рука скользнула дальше, и где-то там было колено, вывернутое на сторону. Я вытер руку об рубашку. И откуда-то стал разливаться белый свет, и я посмотрел на свою ногу, и мне стало очень страшно. “Господи, - сказал я, - вызволи меня отсюда!”»
      Когда он пришел в себя, выволок из траншеи раненого итальянца, взвалил его себе на спину и пополз от окопов. Вслед раздалась пулеметная очередь, две пули угодили в ступню. Прежде чем его подобрали санитары, Хемингуэй прополз 150 метров. Первую помощь оказали в полевом госпитале, потом перевели в Милан в госпиталь американского Красного Креста. Там ему сделали несколько операций, из ног извлекли множество осколков.
      Хемингуэй стал первым американцем, раненным в Италии. О восемнадцатилетнем герое взахлеб писали местные и американские газеты. Король Италии наградил его военным крестом и серебряной медалью за доблесть.
      В миланском госпитале Хемингуэя сразила еще одна болезнь - сердечный недуг. Он по уши влюбился в медсестру Агнес фон Куровски, тоже приехавшую из Америки. Ему 19, ей 26. Агнес дежурила по ночам и каждую свободную минуту проводила с Эрнстом. Когда она была занята другими пациентами, он посылал ей любовные записки. Агнес вспоминала: «В Милане он писал мне восхитительные письма, когда я дежурила по ночам, и посылал их мне вниз, в нашу служебную комнату с кем-нибудь из сестер. Мы часто с ним гуляли, окрестности были восхитительны. Помню, когда Эрни мог уже отправиться на бега в Милан - это был его первый выход из госпиталя, - мы срочно пришивали на его мундир нашивки за ранения, прежде чем выйти на люди. Бега были одним из немногих мест, куда мы могли ездить развлекаться, служащих Красного Креста пропускали туда бесплатно, и мы частенько бывали там».
      В конце сентября влюбленных на время разлучили - юного героя отправили для реабилитации в Стрезу. В госпиталь он вернулся в октябре. Но вскоре Агнес переводят в Тревизо. Встречи их становятся редкими. Хемингуэй предлагает возлюбленной руку и сердце. Та почти соглашается, но окончательный ответ обещает дать позднее. Эрнест ликует. Сообщает о предстоящей свадьбе родителям. Рисует в своем воображении картины будущей счастливой семейной жизни в Штатах. Приглашает приятеля быть свидетелем на свадьбе.
      Под Новый год его демобилизовывают. Опьяненный своими мечтами, он отплывает в Америку, куда вскоре должна вернуться и его возлюбленная. Юный жених работает, собирает деньги на свадьбу. Пишет своему сослуживцу капитану Гэмблу: «Невеста моя все еще в забытом богом местечке Торре-ди-моста за Пьяве… Она пока не знает, когда вернется домой. А я откладываю деньги. Можешь себе представить? Я не могу…» Вскоре приходит долгожданное письмо от Агнес. Эрнест нетерпеливо вскрывает конверт и... впадает в отчаяние. Перечитывает раз за разом и не верит своим глазам: «Эрни, мой дорогой мальчик, я пишу это письмо поздней ночью, я долго думала обо всем, и, боюсь, оно может тебя ранить, но уверена: это не навсегда. Я пыталась убедить себя, что это была настоящая любовь, потому что у нас всегда были разногласия, и эти ссоры выводили меня из себя так, что в конце концов я всегда позволяла тебе делать что-то отчаянное. Теперь, спустя несколько месяцев вдали от тебя, я знаю, что очень люблю тебя, но все больше как мать, а не возлюбленная. Здорово быть ребенком, но это не я, я-то все меньше и меньше на него похожа.
      Что же, Ребенок (ты до сих пор ребенок для меня и всегда им будешь), простишь ли ты меня когда-нибудь за мой невольный обман?
      Знаешь, я не так уж плоха, и я не подла, чтобы поступить неправильно, и сейчас я понимаю, что это была моя вина, что ты влюбился в меня, о чем я сожалею от всего сердца. Но я и сейчас и всегда буду слишком старой для тебя, и это правда, и мне некуда деться от того факта, что ты просто мальчик - ребенок.
      Я чувствую, что когда-нибудь у меня будет причина гордиться тобой, мой дорогой мальчик, жду не дождусь этого дня, но было бы неправильным слишком форсировать жизнь.
       Я пыталась объяснить тебе, о чем я думала, когда мы ехали из Падуи в Милан, но ты вел себя как испорченный ребенок, и я не могла снова ранить тебя. Только сейчас у меня хватило мужества, поскольку я далеко от тебя.
      Теперь, и поверь мне, это неожиданно для меня самой, я скоро выхожу замуж. И я надеюсь и молюсь, что после того как ты разберешься в своих мыслях, ты сможешь простить меня и начать замечательную карьеру и показать, что ты за человек на самом деле.
      C восхищением и нежностью, твоя подруга, Эгги».
      Сердечная рана казалась Хемингуэю страшнее той, что он получил на войне. Лечил ее он алкоголем. И дело было не только в неразделенной любви - образ мужественного победителя, к которому он уже примерялся и мечтал воплотить в своей жизни, рушился на глазах.
      Когда Агнес собиралась вернуться в Америку, она сообщила об этом Хемингуэю через свою знакомую. В сердцах тот ответил грубостью: «Я надеюсь, что она споткнется на пристани и выбьет свои передние зубы». И только через несколько лет, путешествуя со своей первой женой по Северной Италии, он напишет Агнес письмо, полное теплоты и нежности. Эти места в его памяти всегда будут связаны с первой любовью.
      Они никогда больше не встретятся, но эта любовная драма вдохновит писателя на роман «Прощай, оружие!» История любви Фредерика Генри и Кэтрин Баркли - повторение истории Эрнеста и Агнес. В героях вторых ролей также легко угадываются реальные прототипы. Авторская фантазия оторвет сюжет от правды жизни только в конце романа: Фредерик и Кэтрин, решив бежать за границу, отправятся в Стрезу, и оттуда по озеру Маджоре доплывут на лодке до швейцарского берега.
      Почему Стреза? Он был здесь совсем недолго - залечивал фронтовые раны. И почему только об этом периоде не сохранилось никаких документов, свидетельств, воспоминаний? А Стреза, между тем, его чем-то притягивала, спустя десятки лет он вернется в это место. География в текстах Хемингуэя никогда не бывает случайной гостьей, здесь должна быть какая-то отгадка. Увы, отыскать ее мне не удалось, хотя поездка в курортный городок добавила новых знаний о писателе.
      Стреза, как ленивый кот, вальяжно растянулась вдоль берега озера Маджоре. Оцепленная горами, вода неистово состязалась в яркости синевы с безоблачным небом. Пиршество флоры воскрешало в памяти строки: «Зелень лавра, доходящая до дрожи…» Отели демонстрировали свою фешенебельность аристократическим виллам, давно перешагнувшим бальзаковский возраст. Те, в ответ, кичились достоинством упадка. Публика чинно наслаждалась гармонией местной природы и легкостью курортного бытия.
      Все попытки отыскать хранителей памяти о Хемингуэе оказались бесплодными. Я уже собирался уехать не солоно хлебавши, но тут судьба послала мне Джованни Ферретти - импозантного седовласого сеньора с профилем римского императора. От встречи в кафе он категорически отказался:
      - Я предпочитаю гулять. Пройдемся вдоль озера, заодно покажу вам интересные места. Только возьму с собой внука - английский у меня никудышный. Внука зовут Александро, он учится в Милане, а сейчас здесь на каникулах.
      Несмотря на возраст - Ферретти было под восемьдесят - он, отчаянно жестикулируя, прошагал со мной больше двух часов. Юный Александро томился, поглядывал на часы. Чем дольше шла беседа, тем лаконичнее становились его переводы.
      - Хорошо, что вас отправили ко мне. Я единственный здесь что-то знаю о первом приезде Хемингуэя. О втором визите знают многие, а о первом только я. Остальные уже поумирали. Вот Александро послушает и тоже сможет кому-нибудь рассказать. Верно, Александро? - парень кивнул без всякого энтузиазма.
      - Сеньор Ферретти, откуда вы знаете о Хемингуэе?
      - Не подгоняйте меня, друг мой. Я сам расскажу вам все, что надо. Мой отец, царство ему небесное, познакомился с Хемингуэем в 1918-м. Вы почитаете своих родителей, друг мой? Родителей надо почитать. Была большая война, но отца не послали на фронт - у него было плохое зрение. Он служил в отряде, который обслуживал раненых - их присылали сюда долечиваться. Вот и Хемингуэя прислали. Тот был заядлым рыбаком и приставал ко всем: можно ли здесь половить форель? Как раз была осень - самое время для этого. Отец в рыбалке соображал. Здесь все в этом соображали - туристов в то время еще почти не было, люди жили рыбной ловлей. Отец несколько раз рыбачил с этим американцем - тот был просто одержим рыбной ловлей. Кипучий такой был юноша. Понятное дело - молодая кровь всегда играет. Главное, голову не терять. Верно, Александро - мой собеседник улыбнулся внуку. Тот в ответ кивнул. Угодливо, но вяло - Так вот они и познакомились, друг мой.
      - Сеньор Ферретти, а вы знаете, в каком отеле Хемингуэй останавливался? Слышали о «Дез'иль-Борромео»?
      - У нас судачили, что он жил в «Гранд отеле Дез'иль-Борромео». Тогда это заведение ещё не было таким важным. Во второй приезд он жил там - точно вам говорю. На обратном пути покажу этот дворец, он у самой набережной стоит. Отель принадлежит очень знатному роду Барромео. Им тут многое принадлежит. Видите эти острова - Джованни размашисто показал на озеро - острова тоже их собственность. Вы ещё не были на Изола Белла? Вон тот остров - он снова порывисто взмахнул рукой - видите? Обязательно посетите. Там самые красивые в мире дворец и сад. Даже Наполеон в нём гостил. И этот американский писатель тоже ездил полюбоваться.
      - А где он еще бывал? С кем проводил время? Отец не говорил?
      - Говорил, что Хемингуэй здесь жил как в санатории. Рыбачил, плавал на острова, выпивал, конечно. Говорил, что он был веселым и компанейским парнем, его здесь все любили. Он познакомился с сыном графа Эмануэля Греппи, а потом и с самим графом. Греппи - очень знатный миланский род. У них здесь вилла на том берегу - сеньор Ферретти опять замахал руками, тыча пальцем в сторону озера. - У всех важных миланцев здесь виллы. Так вот, графу было уже за девяносто, но он подружился с молодым американцем. Что у них могло быть общего? Не представляю! Отец рассказывал, что граф с Хемингуэем играл в бильярд и они попивали шампанское.
      - Думаете, это правда, сеньор Ферретти?
      - Друг мой! - Джованни свирепо нахмурился и замахал пальцем перед моим носом - Отец не стал бы врать - зачем ему это? Лучше послушайте другую интересную историю - сеньор Ферретти, не прерывая рассказа, помахал рукой в ответ на приветствие знакомых - В этой книге, где упоминалась Стреза…
      - «Прощай, оружие!»
     - Да, в этой самой. Там парень с девушкой на вёсельной лодке доплыли отсюда до швейцарского берега. И нашелся в Америке олух, который в это поверил. Приехал он сюда - это уже после второй большой войны было - и решил повторить их путь. Его отговаривали, конечно, но он, как бык, - и сложением, и характером - уперся, никого не слушает.
      - Доплыл?
      - Нет, конечно. На север надо грести километров сорок против сильного подводного течения. Он уж на что был крепким, а добрался лишь чуть дальше Интры - всего треть пути до швейцарского берега. Хорошо, что рыбаки на него наткнулись - притащили на буксире едва живого, вместо ладоней и пальцев - кровавое месиво. Это я сам помню, я уже юношей был. Вот если бы Хемингуэй посоветовался с нашими рыбаками, они бы его оберегли от этой ошибки. Я хотя и не писатель, но думаю, что если решил о чем-то написать, сперва разузнай обо всем у тех, кто знает. И как раз после этого случая Хемингуэй приехал сюда во второй раз. Он уже был известным человеком, о его визите писали в газете. Отец к нему подошел, напомнил о себе и, представляете, Хемингуэй его узнал! Вспомнил как они форель ловили, обнимал, смеялся. Отец ему тогда рассказал эту историю - как его соотечественник на лодке в Швейцарию отправился. Писатель о своей ошибке говорить не стал, поменял тему и сказал: он, мол, гордится, что его книги читают отважные и мужественные люди.
      - Сеньор Ферретти, а вы сами его видели?
     - Нет, не видел. Я тогда подростком был, меня совсем другие вещи интересовали. А рассказ отца о Хемингуэе запомнил - отец этим знакомством очень гордился, всем рассказывал, как писатель его обнимал и хлопал по плечу. Отец его даже в гости к нам пригласил. Тот поблагодарил, но не пришел - он здесь был недолго.
      О втором приезде Хемингуэя в Стрезу я знал больше чем сеньор Ферретти. Это было в 1948 году. Папа Хэм и его последняя жена Мэри Уэлш приплыли из Гаванны в Геную, оттуда на машине отправились в Стрезу. Супруги действительно остановились в фешенебельном «Гранд отеле Дез'иль-Борромео» в номере на втором этаже с видом на озеро и Борромейские острова. Постояльцами отеля бывали короли Бельгии и Швеции, президент США, Бернард Шоу, но увековечена память только о Хемингуэе: рядом с баром (что добавляет реализма) на стене развешены его фотографии и автограф. На одном из снимков он запечатлен в лодке на озере Маджоре - почти как герои романа «Прощай, оружие!» Несколько номеров второго этажа объединены в роскошный люкс, носящий имя писателя.
      - Хемингуэй всегда сидел здесь - бармен указал на один из стульев у стойки - Я его, конечно, не застал. Рассказы о нем коллеги передают по наследству. Он любил коктейли. Обычно заказывал сухой мартини с джином, иногда «Кровавую Мери». У него в Стрезе были знакомые, и он любил встречаться с ними в этом баре. Мы гордимся, что такой великий человек выбрал наш отель. Бывает, люди заходят специально чтобы спросить: правда ли, что он снимал у нас номер? В таких случаях мы предлагаем убедиться самим - бармен вышел из-за стойки и подвел меня к уже знакомым фотографиям на стене.
      - Но у вас ведь останавливались и другие знаменитости, даже монаршие особы. Почему нет их портретов?
      - Они - просто очень почётные и уважаемые гости. К Хемингуэю особое отношение. Мы его считаем земляком, он любил Италию, словно это его родина, сражался за нее.
      Во второй свой приезд в Стрезу Папа Хэм не рыбачил, но вновь отправился на остров Изола Белла - показывал Мэри знаменитый дворец, великолепный парк, по газонам которого разгуливали павлины-альбиносы, любовался фантастическим сплетением парковой флоры с вычурной архитектурой летнего театра.
      В Стрезе супруги провели несколько дней и отправились в Венецию. Оттуда - к местам боев 1918 года. Хемингуэй отыскал след от воронки ранившей его мины. Закопал в этом месте купюру в тысячу лир, полагавшихся ему за итальянские военные награды. Развернулся, и, не оборачиваясь, зашагал прочь. То же самое (но с натуралистическими дополнениями) совершает герой в «Прощай, оружие!»
 

                                                                                                                     © Б.Подберезин

                             Предыдущие публикации и об авторе - РГ №1 2019г., №12, №11, №8 2018г.      
НАЧАЛО                                                                                                                                                                  ВОЗВРАТ