ВОЗВРАТ

  
Январь 2018, №8    
 
 
 
Поэтическая публицистика______    
Эдуард Учаров      
     
 
По мотивам книги стихов «Возвращение» Рамиля Сарчина    
                   

 
        Глубока взятая лирическая нота клеверного разнотравья корневых мест Рамиля Сарчина. Режущая пальцы осока, загадочная луговая ромашка, сколотые солнца зверобоя, белые салюты тысячелистника, духмяная земляника и дикая малина, запылившийся подорожник и рваный лопух на дне лога, горячая крапива у покосившейся изгороди - весь этот гербарий детства, хранимый в душе поэта на протяжении долгого и извилистого пути стихотворных выдыханий - непременно возвращает в магические начала пишущего и подпитывает его сердце кровью глубинных истоков родной деревни.
      Волшебство наступившего вечера трансформирует соцветья в созвездья. Тысячи вспыхнувших огоньков возвращают читателя на небесную землю, где предки шагали по Млечному Пути к лечебным звездам, растущим на окрестных лугах:

                                                 …Густеет день, и наступает вечер,
                                                 И затухают тихие цветы.
                                                 И вместо них, распахивая вечность,
                                                 Созвездия цветут из темноты.

      А утром распахивается окно света. Лучи, низвергающиеся на землю пламенным двигателем нашего мира, безошибочно отыскивают купол мечети, бегут узкими кинжальными полосами от серебряного полумесяца в открытые двери к выцветшему молельному коврику на полу храма и согревают незатейливую древесность молитвенного тела.
      Озаренный купол, сверкающий далеко за село - словно маяк для потерпевших кораблекрушение сосен из ближайшего леса, которые из последних сил гребут колючими ветвями на вспыхнувший отблеск.
        А еще купол - последнее прибежище, остров обетованный для уставших плыть по воздуху птиц. Они - духи святые, божьи сизые проповедники, символизирующие мир и благочестие - обмахивают конус добрыми крылами, подхватывают молитвы верующих и уносят их на небо к Богу :

                                                        Село мое - окраина и скука…
                                                        И на проулки, бедные людьми,
                                                        Горит мечети озарённый купол
                                                        И голубями сизыми дымит…

      Ранее, в детстве, также обмахивала перстами, шепча надо мной молитвы - бабушка Елена Георгиевна. Над моей кроватью в углу находился киот и она каждое утро (почему-то помнятся только глубоко темные зимние рани) вставала передо мной и начинала бормотания с придыханиями. Я часто с испугом просыпался в эти мгновения и лежал не дыша, боясь обнаружить свое бодрствование. Я вслушивался в бабушкин шепот, в шорох массивной крепдешиновой юбки и представлял себе дедушку Бога, подплывающего ко мне на облаке и принимающегося исполнять все мои желания. Это был седовласый, с морщинами на лбу, волшебный Бог. А бабушка, мама моей мамы, казалось мне наоборот - не спускающейся с небес, а прорастающей из земли и вобравшей в себя всю мудрость, строгость и справедливость вятских предков.
      Даваника, мама моего папы, научившая меня в свои далеко за семьдесят болеть за советскую хоккейную сборную и наших фигуристов, выполняющая все капризы распоясавшегося внука, балующая его шоколадными конфетами «Нива» с вафельной крошкой и домашними мясными кыстыбыями из прозрачного теста - была полной противоположностью Елены Георгиевны. Казанская даваника Гульшат Хазеевна любила меня со всей восточной пылкостью, на которую была способна, и олицетворяла собой другой полюс родного дома, более южного, теплого, объятного…
       Когда их обеих не стало - не стало и частицы меня, частички моего пространства и любви. Ощущалось это пронзительно, навылет, именно так, как звучат мощнейшие по силе своего воздействия строки:
                                                                  Дом на краю села.
                                                                  В нем не погашен свет.
                                                                  Бабушка умерла.
                                                                  Бабушки больше нет.

                                                                  Бабушка - умерла.
                                                                  Вот уже сорок дней…
                                                                  Знаешь, она была
                                                                  Родиною моей.

      Такое мог написать только большой поэт. Тонкая печаль и тихая грусть, хрупкий лиризм и психологизм изложения сюжетной линии, минимализм в средствах передачи общего настроения стихотворного полотна, пастернаковская «неслыханная простота» синтаксиса и тропов, традиции Рубцова и Есенина - все это вкупе позволяет говорить о вполне индивидуальной манере и самостоятельной поэтике Рамиля Сарчина, вобравшей в себя два языковых национальных пласта: татарский лингвокультурный концепт «сагыш» (тоска по родине, отчему краю) - одной из наиболее разработанных тем в татарской поэзии, и традиционную школу русской «деревенской» поэзии и прозы с проработкой, например, есенинского «имажинизма» - скупых, но очень точных и запоминающихся образов.
      Вообще, давно известно, что мультикультурность проникающего в поэта пространства невероятно стимулирует творческий процесс и дает поразительные результаты. Наложение архетипических метафор различных культурных кодов на единый текст - производит глубинный взаимодополняющий лирический эффект. Например, образ березы в татарском фольклоре - традиционно печален. Это дерево считается кладбищенским, а слово созвучно горю. В русской же литературе - береза - нечто девственное, светлое, нежное. Соединение этих национальных кодов в едином символе Родины оказывает на подготовленного читателя сильнейшее эмоционально психологическое потрясение на уровне «обморока чувств»:

                                                             …В каждой березе - Русь,
                                                             Словно благая весть:
                                                             Ветки стремятся ввысь,
                                                             Корни - с землей срослись…

      Надо также сказать и о том, что поэтическое звучание особым образом ретранслирует и усиливает значение каждого слова в стихе, а рифмы - если мы говорим о силлаботонике - очень действенный «тэг» для подсознания. Слова-окончания - ключевые, ударные созвучия - своеобразные поэтические гвозди, вбивающиеся глубоко в горбыль души и способные оказывать на протяжении длительного времени определённое мотивационно-психологическое влияние на интеллектуальную и духовную деятельность личности.
      Звукопись души, записанная поэтом не нотным, но азбучным способом, представляет собой «бомбу замедленного действия». Поэтический импульс, посыл стихотворения может никак и не проявить себя вначале, но работа души воспринимающего смыслы и музыку произведения рано или поздно явит результат. Нужно быть к этому готовым.
       Поэт же в этом случае сам себя как звуковой импульс и являет. Самосознание этого факта - признак высокого мастерства:

                                                    …В каком-нибудь вишневом переулке,
                                                    В таком же светлом, как благая весть,
                                                    Я становлюсь до удивленья гулким,
                                                    Как будто переулок я и есть.

      Возвращаясь к мультикультурности татарстанского пространства в общем и Казани, где бесконфликтно сосуществуют восточные и европейские культурные традиции в частности, - необходимо отметить, что именно художник, творческая натура, эта сверхчувствительная антенна, ловящая волны этнических коллективно бессознательных импульсов и декодирующая их в наднациональное общепонятное для всех художественное произведение, поэт, мастер слова - особенно чуток и ответственен в выборе своего лексикона.
      Наш случай подтверждает и то, что только взгляд со стороны на другой этнос надежен и крайне ёмок:

                                                                     …Дорога узкая,
                                                                     А всюду - ширь!
                                                                     Таков у русского
                                                                     Замер души.

      Еще одна надмирная и, в общем-то, понятная и принимаемая любым читателем общечеловеческая метафора горящего окна отчего дома - своеобразное возвращение лирического героя в родные пенаты (собственно, эта центральная тема и послужила для заглавия всей книги автора), избывание накопившейся тоски по изначальному краю, прошедшему детству и юности, любовь к своим близким и вера в светлое настоящее, в место силы, куда, возвращаясь, регенерируешь и физически и творчески и духовно.
      И, что самое важное, казалось бы, образ окна уже многократно использован и заштампирован, но стоит только добавить пару индивидуальных штрихов - «кривая крестовина», «светлое косоглазие» - и из избитого образ превращается в запоминающийся и, главное, достоверный и исповедальный авторский посыл:

                                                        …В селе моем, пустом наполовину,
                                                        На родине, оставленной давно,
                                                        Горит окно с кривою крестовиной,
                                                        Со светлым косоглазием окно.

        Небо, ночь, звезды…
       Вспыхнувшие соцветья-созвездья трансформируются в звезды-слова настоящих Творцов, божьих людей, воплощений святого духа, голубей обетованных, машущих читателям крылами добра и света - тех категорий, которые созвучны постулатам классического русского «тихого лиризма».
       Эти эстетические метки-флажки поэта Рамиля Сарчина понятны и вполне разделяемы: светлая грусть, высокая печаль, антагонизм добра и зла, апелляция к нравственным императивам и общекультурным ценностям.
       А над всем этим - покой и воля, вещее слово настоящего поэта, возвращающее нас «в обитель дальную трудов и чистых нег» и утверждающее, что счастье все-таки существует. Счастье поэтического говорения. Говорения сиятельными звездами:

                                                           День как добро:
                                                           Чем больше, тем светлее.
                                                           И ночи тоже землю серебрят.
                                                           Подставь ведро
                                                           Под звезды Водолея,
                                                           Ведь звездами поэты говорят!

                                                                                                                           © Э.Учаров

НАЧАЛО                                                                                                                                                                                                                        ВОЗВРАТ

                                            Предыдущие публикации и об авторе - в  РГ №7 2017, №2 2015г., 10,  №1 2013г, №12 2011г.