ВОЗВРАТ                                         

   
             
 Ноябрь 2016, №11  
 
 
Эссе____________________________________________
Юрий Прозоров
 
 
Восточная Европа                         
   

      

Улицы старого центра здесь по-своему чуть странно неповторимы. Это типично восточноевропейский город. Улицы как будто сами идут куда хотят порой даже словно по пьянке вкривь и вкось, могут загибаться в форме латинской буквы “S” как Кривоколенный. Они неровны: рядом могут стоять одно- и двенадцатиэтажные дома, они не стильны: бок о бок можно увидеть дом или церковь, которой триста лет, и строение в десять раз моложе.
Здесь нет той чопорности и суеты как в посольских районах в западной части внутри Садового кольца. Особенно приятно пройти по тихим улочкам и переулкам просто так, то наталкиваясь на смущающий своей благоговейно-парковой красотой Чистопрудный, то ныряя в крутые и кривые переулки Кулишек и Хитровки, останавливаясь у немыслимо живописных словно случайно вышедших из-за угла церквушек, особнячков и забавных башенок. И ни один провинциал даже исконно ненавидящий столицу за е
е  с его точки зрения чванство, холодность и бессердечие не скажет здесь о ней плохого слова.

* * *

Во дворах-то не видно земли,
Лужи - морем, асфальт - перешейком.
И плывут в тех морях корабли
С парусами в косую линейку.

Здравствуй, здравствуй, мой сретенский двор!
Вспоминаю сквозь памяти дюны:
Вот стоит, подпирая забор,
На войну опоздавшая юность.

Вот тельняшка - от стирки бела,
Вот сапог - он гармонью надраен.
Вот такая в те годы была
Униформа московских окраин.

* * *

Чёрно-белые фотографии Будапешта 1956 года. Суровые чистые лица людей, стоящих на грузовике под флагом. Десятки хорошо одетых горожан, строящих баррикады.
Привязанный к дереву труп человека с черным лицом и табличкой, поясняющей, что это - агент венгерской госбезопасности, толпа вокруг. Оторванная голова памятника Сталину, в которую воткнут дорожный знак. Надпись краской на стене «Смерть госбезопасности!»
Строгие и веселые лица мужчин, женщин, красивых девушек и детей с оружием в руках. Советский танк с сорванной взрывом башней на площади и люди вокруг. Надписи «Русские, идите домой». Подбитые советские танки, самоходки, бронетранспортеры. Отверстия от попадания снарядов в домах.
Советский танк на перекрестке и со всех сторон сплошная толпа людей, молча смотрящих на него и сидящих на нем танкистов.
На мостовой убитые советские солдаты и офицеры, их никто не хочет убирать и хоронить. Улицы, где в окнах нет ни одного стекла. Трупы мужчин и женщин на площади у памятника.

* * *

Странный и в то же время красивый город в долине между гор. Вытянутый вдоль реки он похож на огромную деревню с черепичными крышами, минаретами мечетей и советскими многоэтажками по окраинам. По главным улицам ходят выкрашенные в синий цвет старые чешские трамваи. Стены с дырами от снарядов и пуль. Узкие кривые улочки, лезущие в горы, женщины в платках, пыль и мусор.

* * *

Памятник, где из стены будто выходят старик и парни с оружием и зажигательной бутылкой, девушка с винтовкой, вверху - женщина с ребенком. У их ног погибший.
Надпись на памятнике: «Еврейский народ своим бойцам и мученикам.»
Вилли Брандт подошел к памятнику и встал на колени. И все корреспонденты стали его снимать.

* * *

Городок тянется вдоль главной кривой и горбатой, грязной и почти безлюдной улицы на километры. Деревянные древние часто разрушенные домишки, ближе к центру бывшие купеческие особняки, где разместили библиотеку и почту, полицию и сберкассу.
На развилке трехэтажное здание администрации с гербом, почему-то висящим на толстых цепях, держащихся на здании с помощью бревен. Памятник перед администрацией, цветы, стоянка.
На улицах разбитый асфальт, не работают светофоры, грязь и пыль, лают собаки и ходят похожие на бомжей люди и драные коты. В центре под вечер много пьяных и удивительно мало обычных людей. Бабушки прямо у дороги торгуют овощами и яблоками. На горе над улицей среди зелени красиво смотрятся средневековые белые дома с острыми крышами. Лопухи и крапива, редкие проезжающие машины, тишина и легкий ветер с запахами реки и пыли.

* * *

Жила в Петербурге блондинка,
На Съезжинской, в доме шестом,
Была хороша, как картинка,
И нежная очень притом.

Ах! Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть.
Кавалер барышню хочет украсть.

* * *

Город над большой красивой рекой с помпезными домами в центре, деревянными домишками по расползающимся от центра оврагам, многоэтажной застройкой по окраинам и за рекой.
Кривые узкие подъемы от реки, красивые подкрашенные с улицы старые здания, на холме черный памятник мужчине с крестом, мосты и старые парки над рекой, метро и трамвай, монастыри и монашеские пещеры.
И бесконечные пыльные грязные овраги с крапивой и мусором, дорожками и свалками, лежками бомжей и вереницами гаражей, шприцами наркоманов и стаями собак. Здесь много особняков, но в частном секторе иногда по-прежнему держат свиней.

* * *

Сползает по крыше старик Козлодоев,
Пронырливый как коростель.
Стремится в окошко залезть Козлодоев
К какой-нибудь бабе в постель.
Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев,
Глаза его были пусты;
И свистом всех женщин сзывал Козлодоев
Заняться любовью в кусты.

* * *

У вокзала и в центре много бомжей, нищих и бутылочников с жильем.
Их легко определить по запаху, большим пакетам, куда они собирают бутылки, картон и металл, загару на лице, тяжелой походке. Бомжи ночуют в парке и брошенных садах, зимой - в ночлежках у вокзала и в промзоне, в подъездах и люках теплотрасс. Их нередко избивают и убивают подростки.
Бутылочники с жильем делят территорию сбора, из-за нарушения границ они могут избить и даже убить друг друга.
Нищих все меньше, они просто постепенно умирают как впрочем и все остальные бродяжные.

* * *

Советские флаги - на землю, долой!
Орлу возвратим мы корону!
Чтоб в Польше поляк снова правил страной,
Советскую выгнав ворону!

Не надо коммуны, не надо, и всë!
Нам молота с серпом - не надо!
За Кáтынь, за Гродно, за Вильно и Львов
Расплатится красная банда!

* * *

22 июня сорок первого года в четыре часа утра с этого аэродрома должны были взлететь советские военные самолеты. Но литовец с пулеметом на водонапорной башне не дал ни одному советскому летчику добежать до своей машины.
23 июня они взорвали мост через реку, но советские части всё равно смогли перейти в город, по солдатам стреляли из окон костелов. Многие офицеры нашли своих родственников повешенными в собственных квартирах.
25 июня в среду литовцы-активисты пошли в пригород Вилиямполе и убили там больше ломами почти тысячу евреев.

* * *

В детстве и юности все это казалось правильным, истинно величественным и сильным. Красный флаг, красивый гордый герб, демонстрации два раза в год, парады. По телевизору образцовые люди говорят правильные речи, хорошие передачи о том, как у нас все прекрасно. Армия строгая, чистая, парадная, мощная, ядерное оружие, танки и самолеты - идеал, а не армия. Наши космос, Арктика самые - самые, мощные спорт, кино, литература. У нас все самое лучшее. Слово "империя" не произносилось, но это чувствовалось. Главное даже не то, империя или нет, а то, что великая страна. Вот уж это без сомнения.
В 1972 году случайно оказался в самом центре Москвы на пути кортежа Никсона. Навстречу шли веселые люди с флажками в руках - явно служащие соседних контор, снятые с работы. Милиционер кричал кому-то в матюгальник через канал на бывшей площади Репина - теперь Болотной: "Загони людей в парк." Это запомнилось навсегда.
Институт и общежитие были в самом центре. С крыши отлично виден Кремль. Ночью он подсвечивался и был особенно хорош. Из окна так хорошо смотрелись МГУ, шуховская башня на Шаболовке и дома, дома. Паутина старых улочек и мощные госконторы на каждом углу. Везде памятники вождю. Красивое как музей метро с мозаиками, витражами и скульптурами. Широкие улицы, эстакады и тоннели. Перед 9 мая вечером по соседней улице техника шла на парад: грохот, все выходят и смотрят.
Учили больше марксизму-ленинизму и другим «отченаш». Практических предметов почти не было. И то все теория. Все списывали. На похоронах Брежнева в центр города не пускали: на главных улицах по тротуарам стояли пикеты милиции и дружинников. В общаге было много иностранных студентов. Проституцией с ними занимались и свои и приходящие девицы. Причем больше не за деньги, а за импортные тряпки. В стройотяде все валяли дурака.
В армии били за всё. Дедушки мерзко смеялись и издевались над молодыми. Кормили всякой дрянью, зато завстоловой прапорщик Пенкин проходил в двери только боком. Однажды случайно увидел телеграмму из Сибири о том как солдат повесился. Телеграфист заметил и сказал: "Каждую неделю такая бывает." Он об этом никому не рассказывал.
В журнале печатали Шаламова "Колымские рассказы
". Купил случайно и потом читал как бы всю жизнь. Однажды шел мимо Лубянки и увидел во дворе толпу - явно ждали чего-то: наверно, документы на убитых родственников. Очереди за костями по талонам. В 1991 в Москве стоял на улице Горького, когда последние БТРы уходили и за ними сразу шел поток обычных машин. В 1993 по телевизору показали расстрел танками Белого дома. Кто-то сказал: Какие уроды! Обязательно надо расстрелять!
Убитого Масхадова показывали две недели - голого до пояса лежащего на земле как подстреленного на охоте кабана. И спецназовцы с оружием позировали как на охоте, чуть ли не наступая на труп, улыбались.
Слушал по радио как утром в «Норд-Осте» идет штурм. Сразу понял, что кончится плохо. Что там люди, ведь великая страна…!
Взятие домов боевиков в Дагестане. Нет бы подождали, слезоточивым газом их. Но нет - штурм, танками, чтобы от дома ничего не осталось. Нигде в мире такого нет! Дикость!
Грузинская война. Сбили нескольких наших летчиков. Все старые уже. Явно спокойно служили, уже год-два оставалось. И вдруг: в старые самолеты и бомбить Грузию. И всё. Явно, когда летели, плевались: как я не ушел из этой армии, пожадничал, что пенсия будет мала. Дурак!
Несколько летчиков погибли, часть - калеки.
С возрастом стал четко понимать, что из великого у нас на самом деле скорее всего - только литература.
В Никиту Михалкова бросили яйцо и не попали. Великий патриот и имперец соскочил со сцены, подбежал к парню и при всех ногой его в лицо, ногой!

* * *

Над кругом гончарным поет о тачанке
Усердное время, бессмертный гончар.
А танки идут по вацлавской брусчатке
И наш бронепоезд стоит у Градчан!
А песня крепчает - взвивайтесь кострами!
И пепел с золою, куда ни ступи.
Взвиваются ночи кострами в Остраве,
В мордовских лесах и в казахской степи.
На севере и на юге -
Над ржавой землею дым,
А я умываю руки!
И ты умываешь руки!
А он умывает руки,
Спасая свой жалкий Рим!
И нечего притворяться - мы ведаем, что творим!

* * *

Желтые поля, кипарисы, оливковые деревья, белые дома с красными черепичными крышами. Пыльные дороги и редкие машины, бедно одетые люди, что смотрят на иностранца странным взглядом из прошлого и не знают ни слова по-английски. Прекрасная балканская природа, почти не тронутая человеком: горы, реки, птицы, пшеница и апельсиновые деревья. И среди этого почти сказочного южного умиротворения во всех дворах уже никому ненужные железобетонные доты с круглыми крышами.

* * *

На проспекте в центре столицы посреди площади памятник независимости - женщина на высоченном постаменте, держащая венок с тремя звездами. Памятник стоит здесь с довоенных времен и в советское время его не трогали.
Они сели на скамейку отдохнуть. Старый латыш с газетой разговорился и рассказал, что на деньги, которые собирали для постройки памятника, можно было построить три таких: так много украли.
Они улыбались, кивали.

* * *

Огромный дворец в центре столицы бедной страны - самое большое здание Старого Света.
Перед его постройкой снесли 28 церквей и тысяч других домов, в общем где-то треть старого города.
Дворец до сих пор не достроен до конца. Ему конечно нашли применение.

* * *

О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия - Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!...

* * *

В старом парке советского прикарпатского курортного городка у источников каждый вечер собираются сотни людей. Собираются, чтобы петь. Поют хором дружно радостно часами. Начинают всегда с одной и той же песни.

Ты ж мене пидманула,
Ты же мене пидвела,
Ты ж мене молодого
С ума-розуму звела.

От мощного пения с криком разлетаются частые здесь вороны, шарахаются неместные курортники. А они поют будто гимн громко весело снова и снова:

Ты ж мене пидманула…

* * *

В молодости гигантский город как всегда зачаровывал своими размерами. Ведь молодежи все большое кажется хорошим. Ну, так думают многие.
Когда электричка подъезжала к столице, всегда ощущалось хоть небольшое, но волнение. Слабое чувство радости. Но и всегда чуть добавлялось беспокойство. Даже, если едешь в сотый раз.
И ведь было чему радоваться. Что построили такой гигантский город и все относительно хорошо: новые большие дома, улицы, гигантское метро, любые продукты.
Но подъезд к столице да и первые десять-пятнадцать минут по городу всегда были какими-то мусорными, грязными, будто брошенными. Мрачные линии гаражей со старыми машинами без стекол, кучами мусора и исписанными заборами. Закопченые длинные и всегда унылые стены заводов, бесконечные непонятные тоже не самые чистые внешне организации, грязные листья деревьев, улицы с множеством машин, люди, штурмующие электрички, трамваи и автобусы, ползающие вдоль путей в поисках бутылок тогда еще советские бичи. Бродячие собаки и бесконечные свалки.
И так было до самого центра. Причем он быстро понял, что город - как бы фотография страны. Только улучшенная, подретушированная что ли. Те же грязь и беспорядок что и везде, то же чванство чиновников да и любых руководителей и специалистов, халтура и беззаконие, блат и взятки, бюрократия и безразличие... 
Хотя гигант опять же по-молодости и радовал. Не новые районы, конечно, хотя и в них всегда виделось что-то хорошее, новое, правильное, как бы лучшее, высшее. Не зря в советское время их так любили показывать.
Но особенно приятен старый город. Полторы-две сотни действительно старых кварталов и не как в Питере под Европу больше немецкого типа, а своеобразных как бы европейско-азиатских, где дома в семь этаже стоят рядом с домушками в два-три, даже халупами в один этаж частично из дерева. Тут же обязательно какие-то сараи, древние флигели, свалки мусора ну и все такое.
Больше всего он любил ходить и ездить по этой для него почти сказочной столице и удивлялся: какая она каждый раз разная. По окраинам - те же Тольятти или Волгодонск да и любой большой город с его новостройками. Чуть почище и поприличнее. Заводские районы с большими слегка похожими на тюрьмы без решеток сталинскими домами, длиннющими заводскими заборами и зелеными сквериками перед проходными и просто во дворах. Старый город - совершенно другой: словно занесенный со стороны.
Как и всем в молодости ему казалось, что здесь все есть в смысле не только колбас, сыра и кофе, метро и сосисок, лучших универмагов, парков и пляжей, но и люди, и отношения те, что надо. Из вещей и услуг далеко не всё изумляло - он был городским - а вот люди и их отношения стали угнетать и даже как бы морально убивать почти сразу. Конечно, не все. Хорошие люди есть всегда и везде и он их встречал. Но их было не больше, чем в своём городе, а, может быть, и меньше. Скорее, именно меньше. Вернее всего, ему не повезло. А, может быть, и нет.
Пришло новое время и все, казалось, стало только хуже. Потоки самых разных людей, все время прибывающих в город, уже совсем убивали морально. Это были дикие существа как в песне "с горящими глазами и холодными сердцами", которых интересовали только денежная работа и голый расчет, прописка, вещи и имидж. На них было страшно смотреть. Впрочем, в сущности это были те же люди что и всегда.
Машины, магазины, рекламы, офисы, особняки, мошенники, милиция и самые разные объявления. Без конца... .

* * *

На улице Шпалерной
Стоит волшебный дом:
Войдешь в тот дом ребенком,
А выйдешь - стариком.

Литейный четыре,
Четвертый подъезд.
Здесь много хороших
Посадочных мест.

* * *

Город - столица юга - в большой степной ложбине у моря с сеткой прямоугольных кварталов меж длинных пыльных улиц со старыми облезлыми домами с лепниной и бесконечными мемориальными досками, зеленые бульвары, замусоренные семечками песчаные пляжи, греческие дома с длинными галереями, куда выходят грязные облезлые двери комнат, гремящие трамваи вдоль берега на Фонтан, Ланжерон и Люстдорф. Каштаны, запах жареных кукурузы и рыбы, пыль, жара и легкий морской ветерок, пахнущий чем-то неясным свежим, свободным.

* * *

Прямоугольники старых строгих улиц, каналы, мосты и мостики, церкви, тишина и какое-то удивительное величественное ни с чем не сравнимое спокойствие кажущихся бесконечными линий фасадов главных улиц и здесь же жутковатые облезлые внутренние дворы-колодцы, обшарпанные переулки, куда не заходят туристы, разбитые старые трамваи и довольно много чуть странных худых подвижных мужчин, отводящих глаза.
А вечером все идут на старые добрые набережные каналов и речек, что заливаются умиротворяющим жёлтым светом редкого для этих мест тёплого закатного солнца.

P.S. В эссе использованы стихотворения других авторов.

                                                                                                                                  © Ю.Прозоров

НАЧАЛО
                                                                                                                                                                                                           ВОЗВРАТ

                                                     Предыдущие публикации и об авторе - РГ №12 2015г.