|
|
Улицы старого центра здесь
по-своему чуть странно неповторимы. Это типично восточноевропейский
город. Улицы как будто сами идут куда хотят порой даже словно по пьянке
вкривь и вкось, могут загибаться в форме латинской буквы “S” как
Кривоколенный. Они неровны: рядом могут стоять одно- и двенадцатиэтажные
дома, они не стильны: бок о бок можно увидеть дом или церковь, которой
триста лет, и строение в десять раз моложе.
Здесь нет той чопорности и суеты как в посольских районах в западной
части внутри Садового кольца. Особенно приятно пройти по тихим улочкам и
переулкам просто так, то наталкиваясь на смущающий своей
благоговейно-парковой красотой Чистопрудный, то ныряя в крутые и кривые
переулки Кулишек и Хитровки, останавливаясь у немыслимо живописных
словно случайно вышедших из-за угла церквушек, особнячков и забавных
башенок. И ни один провинциал даже исконно ненавидящий столицу за ее
с
его точки зрения чванство, холодность и бессердечие не скажет здесь о
ней плохого слова.
* * *
Во дворах-то не видно земли,
Лужи - морем, асфальт - перешейком.
И плывут в тех морях корабли
С парусами в косую линейку.
Здравствуй, здравствуй, мой сретенский двор!
Вспоминаю сквозь памяти дюны:
Вот стоит, подпирая забор,
На войну опоздавшая юность.
Вот тельняшка - от стирки бела,
Вот сапог - он гармонью надраен.
Вот такая в те годы была
Униформа московских окраин.
* * *
Чёрно-белые фотографии Будапешта 1956 года. Суровые чистые лица людей,
стоящих на грузовике под флагом. Десятки хорошо одетых горожан, строящих
баррикады.
Привязанный к дереву труп человека с черным лицом и табличкой,
поясняющей, что это - агент венгерской госбезопасности, толпа вокруг.
Оторванная голова памятника Сталину, в которую воткнут дорожный знак.
Надпись краской на стене «Смерть госбезопасности!»
Строгие и веселые лица мужчин, женщин, красивых девушек и детей с
оружием в руках. Советский танк с сорванной взрывом башней на площади и
люди вокруг. Надписи «Русские, идите домой». Подбитые советские танки,
самоходки, бронетранспортеры. Отверстия от попадания снарядов в домах.
Советский танк на перекрестке и со всех сторон сплошная толпа людей,
молча смотрящих на него и сидящих на нем танкистов.
На мостовой убитые советские солдаты и офицеры, их никто не хочет
убирать и хоронить. Улицы, где в окнах нет ни одного стекла. Трупы
мужчин и женщин на площади у памятника.
* * *
Странный и в то же время красивый город в долине между гор. Вытянутый
вдоль реки он похож на огромную деревню с черепичными крышами,
минаретами мечетей и советскими многоэтажками по окраинам. По главным
улицам ходят выкрашенные в синий цвет старые чешские трамваи. Стены с
дырами от снарядов и пуль. Узкие кривые улочки, лезущие в горы, женщины
в платках, пыль и мусор.
* * *
Памятник, где из стены будто выходят старик и парни с оружием и
зажигательной бутылкой, девушка с винтовкой, вверху - женщина с
ребенком. У их ног погибший.
Надпись на памятнике: «Еврейский народ своим бойцам и мученикам.»
Вилли Брандт подошел к памятнику и встал на колени. И все корреспонденты
стали его снимать.
* * *
Городок тянется вдоль главной кривой и горбатой, грязной и почти
безлюдной улицы на километры. Деревянные древние часто разрушенные
домишки, ближе к центру бывшие купеческие особняки, где разместили
библиотеку и почту, полицию и сберкассу.
На развилке трехэтажное здание администрации с гербом, почему-то висящим
на толстых цепях, держащихся на здании с помощью бревен. Памятник перед
администрацией, цветы, стоянка.
На улицах разбитый асфальт, не работают светофоры, грязь и пыль, лают
собаки и ходят похожие на бомжей люди и драные коты. В центре под вечер
много пьяных и удивительно мало обычных людей. Бабушки прямо у дороги
торгуют овощами и яблоками. На горе над улицей среди зелени красиво
смотрятся средневековые белые дома с острыми крышами. Лопухи и крапива,
редкие проезжающие машины, тишина и легкий ветер с запахами реки и пыли.
* * *
Жила в Петербурге блондинка,
На Съезжинской, в доме шестом,
Была хороша, как картинка,
И нежная очень притом.
Ах! Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть.
Кавалер барышню хочет украсть.
* * *
Город над большой красивой рекой с помпезными домами в центре,
деревянными домишками по расползающимся от центра оврагам, многоэтажной
застройкой по окраинам и за рекой.
Кривые узкие подъемы от реки, красивые подкрашенные с улицы старые
здания, на холме черный памятник мужчине с крестом, мосты и старые парки
над рекой, метро и трамвай, монастыри и монашеские пещеры.
И бесконечные пыльные грязные овраги с крапивой и мусором, дорожками и
свалками, лежками бомжей и вереницами гаражей, шприцами наркоманов и
стаями собак. Здесь много особняков, но в частном секторе иногда
по-прежнему держат свиней.
* * *
Сползает по крыше старик Козлодоев,
Пронырливый как коростель.
Стремится в окошко залезть Козлодоев
К какой-нибудь бабе в постель.
Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев,
Глаза его были пусты;
И свистом всех женщин сзывал Козлодоев
Заняться любовью в кусты.
* * *
У вокзала и в центре много бомжей, нищих и бутылочников с жильем.
Их легко определить по запаху, большим пакетам, куда они собирают
бутылки, картон и металл, загару на лице, тяжелой походке. Бомжи ночуют
в парке и брошенных садах, зимой - в ночлежках у вокзала и в промзоне, в
подъездах и люках теплотрасс. Их нередко избивают и убивают подростки.
Бутылочники с жильем делят территорию сбора, из-за нарушения границ они
могут избить и даже убить друг друга.
Нищих все меньше, они просто постепенно умирают как впрочем и все
остальные бродяжные.
* * *
Советские флаги - на землю, долой!
Орлу возвратим мы корону!
Чтоб в Польше поляк снова правил страной,
Советскую выгнав ворону!
Не надо коммуны, не надо, и всë!
Нам молота с серпом - не надо!
За Кáтынь, за Гродно, за Вильно и Львов
Расплатится красная банда!
* * *
22 июня сорок первого года в четыре часа утра с этого аэродрома должны
были взлететь советские военные самолеты. Но литовец с пулеметом на
водонапорной башне не дал ни одному советскому летчику добежать до своей
машины.
23 июня они взорвали мост через реку, но советские части всё равно
смогли перейти в город, по солдатам стреляли из окон костелов. Многие
офицеры нашли своих родственников повешенными в собственных квартирах.
25 июня в среду литовцы-активисты пошли в пригород Вилиямполе и убили
там больше ломами почти тысячу евреев.
* * *
В детстве и юности все это казалось правильным, истинно величественным и
сильным. Красный флаг, красивый гордый герб, демонстрации два раза в
год, парады. По телевизору образцовые люди говорят правильные речи,
хорошие передачи о том, как у нас все прекрасно. Армия строгая, чистая,
парадная, мощная, ядерное оружие, танки и самолеты - идеал, а не армия.
Наши космос, Арктика самые - самые, мощные спорт, кино, литература. У
нас все самое лучшее. Слово "империя" не произносилось, но это
чувствовалось. Главное даже не то, империя или нет, а то, что великая
страна. Вот уж это без сомнения.
В 1972 году случайно оказался в самом центре Москвы на пути кортежа
Никсона. Навстречу шли веселые люди с флажками в руках - явно служащие
соседних контор, снятые с работы. Милиционер кричал кому-то в
матюгальник через канал на бывшей площади Репина - теперь Болотной:
"Загони людей в парк." Это запомнилось навсегда.
Институт и общежитие были в самом центре. С крыши отлично виден Кремль.
Ночью он подсвечивался и был особенно хорош. Из окна так хорошо
смотрелись МГУ, шуховская башня на Шаболовке и дома, дома. Паутина
старых улочек и мощные госконторы на каждом углу. Везде памятники вождю.
Красивое как музей метро с мозаиками, витражами и скульптурами. Широкие
улицы, эстакады и тоннели. Перед 9 мая вечером по соседней улице техника
шла на парад: грохот, все выходят и смотрят.
Учили больше марксизму-ленинизму и другим «отченаш». Практических
предметов почти не было. И то все теория. Все списывали. На похоронах
Брежнева в центр города не пускали: на главных улицах по тротуарам
стояли пикеты милиции и дружинников. В общаге было много иностранных
студентов. Проституцией с ними занимались и свои и приходящие девицы.
Причем больше не за деньги, а за импортные тряпки. В стройотяде все
валяли дурака.
В армии били за всё. Дедушки мерзко смеялись и издевались над молодыми.
Кормили всякой дрянью, зато завстоловой прапорщик Пенкин проходил в
двери только боком. Однажды случайно увидел телеграмму из Сибири о том
как солдат повесился. Телеграфист заметил и сказал: "Каждую неделю такая
бывает." Он об этом никому не рассказывал.
В журнале печатали Шаламова "Колымские рассказы". Купил случайно и потом
читал как бы всю жизнь. Однажды шел мимо Лубянки и увидел во дворе толпу
- явно ждали чего-то: наверно, документы на убитых родственников.
Очереди за костями по талонам. В 1991 в Москве стоял на улице Горького,
когда последние БТРы уходили и за ними сразу шел поток обычных машин. В
1993 по телевизору показали расстрел танками Белого дома. Кто-то
сказал: Какие уроды! Обязательно надо расстрелять!
Убитого Масхадова показывали две недели - голого до пояса лежащего на
земле как подстреленного на охоте кабана. И спецназовцы с оружием
позировали как на охоте, чуть ли не наступая на труп, улыбались.
Слушал по радио как утром в «Норд-Осте» идет штурм. Сразу понял, что
кончится плохо. Что там люди, ведь великая страна…!
Взятие домов боевиков в Дагестане. Нет бы подождали, слезоточивым газом
их. Но нет - штурм, танками, чтобы от дома ничего не осталось. Нигде в
мире такого нет! Дикость!
Грузинская война. Сбили нескольких наших летчиков. Все старые уже. Явно
спокойно служили, уже год-два оставалось. И вдруг: в старые самолеты и
бомбить Грузию. И всё. Явно, когда летели, плевались: как я не ушел из
этой армии, пожадничал, что пенсия будет мала. Дурак!
Несколько летчиков погибли, часть - калеки.
С возрастом стал четко понимать, что из великого у нас на самом деле
скорее всего - только литература.
В Никиту Михалкова бросили яйцо и не попали. Великий патриот и имперец
соскочил со сцены, подбежал к парню и при всех ногой его в лицо, ногой!
* * *
Над кругом гончарным поет о тачанке
Усердное время, бессмертный гончар.
А танки идут по вацлавской брусчатке
И наш бронепоезд стоит у Градчан!
А песня крепчает - взвивайтесь кострами!
И пепел с золою, куда ни ступи.
Взвиваются ночи кострами в Остраве,
В мордовских лесах и в казахской степи.
На севере и на юге -
Над ржавой землею дым,
А я умываю руки!
И ты умываешь руки!
А он умывает руки,
Спасая свой жалкий Рим!
И нечего притворяться - мы ведаем, что творим!
* * *
Желтые поля, кипарисы, оливковые деревья, белые дома с красными
черепичными крышами. Пыльные дороги и редкие машины, бедно одетые люди,
что смотрят на иностранца странным взглядом из прошлого и не знают ни
слова по-английски. Прекрасная балканская природа, почти не тронутая
человеком: горы, реки, птицы, пшеница и апельсиновые деревья. И среди
этого почти сказочного южного умиротворения во всех дворах уже никому
ненужные железобетонные доты с круглыми крышами.
* * *
На проспекте в центре столицы посреди площади памятник независимости -
женщина на высоченном постаменте, держащая венок с тремя звездами.
Памятник стоит здесь с довоенных времен и в советское время его не
трогали.
Они сели на скамейку отдохнуть. Старый латыш с газетой разговорился и
рассказал, что на деньги, которые собирали для постройки памятника,
можно было построить три таких: так много украли.
Они улыбались, кивали.
* * *
Огромный дворец в центре столицы бедной страны - самое большое здание
Старого Света.
Перед его постройкой снесли 28 церквей и тысяч других домов, в общем где-то треть старого города.
Дворец до сих пор не достроен до конца. Ему конечно нашли применение.
* * *
О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Россия - Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!...
* * *
В старом парке советского прикарпатского курортного городка у источников
каждый вечер собираются сотни людей. Собираются, чтобы петь. Поют хором
дружно радостно часами. Начинают всегда с одной и той же песни.
Ты ж мене пидманула,
Ты же мене пидвела,
Ты ж мене молодого
С ума-розуму звела.
От мощного пения с криком разлетаются частые здесь вороны, шарахаются
неместные курортники. А они поют будто гимн громко весело снова и снова:
Ты ж мене пидманула…
* * *
В молодости гигантский город как всегда зачаровывал своими размерами.
Ведь молодежи все большое кажется хорошим. Ну, так думают многие.
Когда электричка подъезжала к столице, всегда ощущалось хоть небольшое,
но волнение. Слабое чувство радости. Но и всегда чуть добавлялось
беспокойство. Даже, если едешь в сотый раз.
И ведь было чему радоваться. Что построили такой гигантский город и все относительно хорошо: новые большие дома, улицы, гигантское метро, любые
продукты.
Но подъезд к столице да и первые десять-пятнадцать минут по городу
всегда были какими-то мусорными, грязными, будто брошенными. Мрачные
линии гаражей со старыми машинами без стекол, кучами мусора и
исписанными заборами. Закопченые длинные и всегда унылые стены заводов,
бесконечные непонятные тоже не самые чистые внешне организации, грязные
листья деревьев, улицы с множеством машин, люди, штурмующие электрички,
трамваи и автобусы, ползающие вдоль путей в поисках бутылок тогда еще
советские бичи. Бродячие собаки и бесконечные свалки.
И так было до самого центра. Причем он быстро понял, что город - как бы
фотография страны. Только улучшенная, подретушированная что ли. Те же
грязь и беспорядок что и везде, то же чванство чиновников да и любых
руководителей и специалистов, халтура и беззаконие, блат и взятки,
бюрократия и безразличие...
Хотя гигант опять же по-молодости и радовал. Не новые районы, конечно,
хотя и в них всегда виделось что-то хорошее, новое, правильное, как бы
лучшее, высшее. Не зря в советское время их так любили показывать.
Но особенно приятен старый город. Полторы-две сотни действительно старых
кварталов и не как в Питере под Европу больше немецкого типа, а
своеобразных как бы европейско-азиатских, где дома в семь этаже стоят
рядом с домушками в два-три, даже халупами в один этаж частично из
дерева. Тут же обязательно какие-то сараи, древние флигели, свалки
мусора ну и все такое.
Больше всего он любил ходить и ездить по этой для него почти сказочной
столице и удивлялся: какая она каждый раз разная. По окраинам - те же
Тольятти или Волгодонск да и любой большой город с его новостройками.
Чуть почище и поприличнее. Заводские районы с большими слегка похожими
на тюрьмы без решеток сталинскими домами, длиннющими заводскими заборами
и зелеными сквериками перед проходными и просто во дворах. Старый город
- совершенно другой: словно занесенный со стороны.
Как и всем в молодости ему казалось, что здесь все есть в смысле не
только колбас, сыра и кофе, метро и сосисок, лучших универмагов, парков
и пляжей, но и люди, и отношения те, что надо. Из вещей и услуг далеко не
всё изумляло - он был городским - а вот люди и их отношения стали
угнетать и даже как бы морально убивать почти сразу. Конечно, не все.
Хорошие люди есть всегда и везде и он их встречал. Но их было не больше,
чем в своём городе, а, может быть, и меньше. Скорее, именно меньше.
Вернее всего, ему не повезло. А, может быть, и нет.
Пришло новое время и все, казалось, стало только хуже. Потоки самых
разных людей, все время прибывающих в город, уже совсем убивали
морально. Это были дикие существа как в песне "с горящими глазами и
холодными сердцами", которых интересовали только денежная работа и голый
расчет, прописка, вещи и имидж. На них было страшно смотреть. Впрочем, в
сущности это были те же люди что и всегда.
Машины, магазины, рекламы, офисы, особняки, мошенники, милиция и самые
разные объявления. Без конца... .
* * *
На улице Шпалерной
Стоит волшебный дом:
Войдешь в тот дом ребенком,
А выйдешь - стариком.
Литейный четыре,
Четвертый подъезд.
Здесь много хороших
Посадочных мест.
* * *
Город - столица юга - в большой степной ложбине у моря с сеткой
прямоугольных кварталов меж длинных пыльных улиц со старыми облезлыми
домами с лепниной и бесконечными мемориальными досками, зеленые
бульвары, замусоренные семечками песчаные пляжи, греческие дома с
длинными галереями, куда выходят грязные облезлые двери комнат, гремящие
трамваи вдоль берега на Фонтан, Ланжерон и Люстдорф. Каштаны, запах
жареных кукурузы и рыбы, пыль, жара и легкий морской ветерок, пахнущий
чем-то неясным свежим, свободным.
* * *
Прямоугольники старых строгих улиц, каналы, мосты и мостики, церкви,
тишина и какое-то удивительное величественное ни с чем не сравнимое
спокойствие кажущихся бесконечными линий фасадов главных улиц и здесь же
жутковатые облезлые внутренние дворы-колодцы, обшарпанные переулки, куда
не заходят туристы, разбитые старые трамваи и довольно много чуть
странных худых подвижных мужчин, отводящих глаза.
А вечером все идут на старые добрые набережные каналов и речек, что
заливаются умиротворяющим жёлтым светом редкого для этих мест тёплого
закатного солнца.
P.S. В эссе
использованы стихотворения
других авторов.
©
Ю.Прозоров
НАЧАЛО
ВОЗВРАТ
Предыдущие публикации и об авторе - РГ
№12 2015г.
|
|
|