|
«СКАЗКИ О БЕССМЕРТНОМ»
Начало …Он не помнил, когда он появился на свет - сорок ли, сто или сорок по сто лет назад, - казалось, что такого никогда не было, чтоб не было его, казалось, что он был всегда, хотя он знал, что это не так - ведь он помнил руки матери, теплые, пахнущие кизяком, дымом и свежим хлебом, как помнил и запах отца - крепкий, грубоватый букет горькой степной полыни, козьего сыра и овечьей шерсти, но лиц их не помнил вообще, хотя прожил с ними до пятнадцати лет, до той самой осенней ночи, когда проснулся от шума дождя за окном и почему-то понял - ему пора. И не задавая себе лишних вопросов, он без промедления собрался и тихо выскользнул из дома, перед этим однако нацарапав на вощенной дощечке, на которой отец записывал свои долги и расходы, несколько строк на прощанье: “Не ищите меня. Со мной ничего не случится. Я никогда не умру. Гильгамеш.” Он не знал, куда он уходит и для чего, но знал, что так надо, что ему больше нельзя оставаться с людьми, давшими ему жизнь, - бессмертное не должно иметь начала, а он был, действительно, бессмертен - об этом он догадывался, наверно, с самого раннего детства, хотя окончательно все стало ясно позже, после того случая. Ему было тогда двенадцать, они возвращались с отцом с ярмарки на арбе и, не успев добраться до их стойбища засветло, остановились ночевать в степи. Гильгамеш лежал на спине, на вонявшей шерстью овчине, рядом с быстро захрапевшим отцом, и смотрел на звезды. Вовсю пели цикады, время от времени фыркала во сне лошадь, ворочался отец, но он лишь смотрел в высокое, раскинувшееся шатром, ночное небо, усыпанное мириадами далеких светил, и любовался своей звездочкой, отец ему как-то показывал ее, звезду, под которой он был рожден, - маленькую серебристую звездочку в созвездии Сайги, казавшуюся одинокой даже среди своих сестер, а потом произошло страшное: его звезда вдруг сорвалась с места и начала стремительно падать и, прочертив в небе короткую дугу, сгорела, исчезнув в ночной бездне навсегда. Это было как в страшном сне - внутри у него словно что-то оборвалось, он закричал, он забился в припадке, разбудив и до смерти испугав отца, - Гильгамеш понял, что он умирает. Холодного как льдышку, одеревеневшего так, что не могли разжать судорожно вцепившихся в овчину пальцев, привезли его на стойбище к деду Мергену, знахарю и колдуну, и отец отдал ему сразу трех ягнят, пообещав еще трижды по столько же, если спасет Гильгамеша, единственного его наследника, надежду и продолжателя рода. Два дня и две ночи, запершись и никого не пуская, просидел не отходя от бездвижного мальчика дед Мерген, сжигая в горшочках какие-то травы, снадобья, пытаясь заклинать каких-то духов, известных только ему, впадая временами в оцепенение и мало чем отличаясь в такие мгновения от Гильгамеша, а на третий день вышел к отцу с матерью, а они никуда не уезжали с его стойбища, и хмуро покачал головой: “Ничего больше сделать не могу: если сегодня до захода солнца не встанет - не встанет никогда, а коли встанет - будет жить и никогда не умрет.” И Гильгамеш встал - в три часа пополудни мать услышала, как зовет он ее слабым голосом из дома Мергена и просит пить - он очнулся, а к вечеру уже начал ходить и мог есть, хотя был и очень слаб. Он сильно изменился с той поры - шумный и неугомонный прежде, любящий поозорничать, он замкнулся в себе, стал тих и рассеян, словно постоянно прислушиваясь к чему-то в себе, чего-то ожидая, может даже знака. Он никому не рассказывал, но помнил, хоть и смутно, где был в те дни и ночи, что бездвижно лежал в доме Мергена - он куда-то падал, проваливался в какую-то бездну, бесконечную пропасть, охваченный ужасом, который и сковал его тело, и лишь когда вдруг услышал чей-то тихий голос - Мергена ли? - шепнувший только: “Не бойся - дна не будет”, все исчезло - страх прошел, и он очнулся и понял: смерти нет и быть не может, если ее не бояться, и он уже не боялся, потому что знал - пропасть Времени без дна, а значит он бессмертен, ибо падать в нее можно вечно. Он помнил все это и поэтому ничуть не удивился, когда проснувшись той дождливой осенней ночью, а это было три года спустя, понял - ему пора уходить, так надо. И он ушел в ту ночь, в тот дождь, оставив отчий дом и отца с матерью навсегда, и никогда больше их не видел. Так началось странствие Гильгамеша, имевшее начало, но не имевшее конца - странствие длиною в жизнь. Перевал …Однажды Гильгамеш отправился к Морю - он мечтал увидеть его еще, наверно, с детства, с рассказов отца, привыкшего видеть воду лишь в колодце и однажды потрясенного зрелищем бесконечной водной глади, раскинувшейся перед ним, когда вместе с караваном ездил продавать шерсть в прибрежные селенья. Гильгамеш хотел видеть Море, но путь ему преградил Кара-Даг, горный перевал, - ощетинившись неприступными, почти что отвесными скалами и вековыми ледниками, разверзнув под ногами непреодолимые пропасти и расщелины, он не пускал Гильгамеша дальше. Вообще-то, Гильгамешу говорили, что Кара-Даг неприступен, что еще никому не удалось преодолеть его, к тому же в этом не было и нужды - двадцатью милями северней проходила Царская Тропа, проход к Морю, которым и шли многочисленные караваны, туда и обратно, в богатые приморские города - но Гильгамеш был человеком упрямым и не хотел сворачивать к Тропе, так как твердо решил для себя, что пройдет к Морю здесь и только здесь - напрямую через Кара-Даг. Недели две он не отступал и все пытался пробиться через перевал, найти хоть какую-нибудь тропку, но горы были неприступны и лишь смеялись над ним, что вконец разозлило Гильгамеша и он дал тогда клятву на крови и хлебе, самую страшную клятву его рода, что будет он проклят и землей, и небом, ежели пройдет он к Морю иным путем чем через Кара-Даг. И он остался жить у его подножья: построил хижину, укрывавшую его от ветров и дождей, охотился и собирал орехи в лесах предгорий, ловил рыбу в близлежащем озере, а по ночам, сидя у костра, смотрел на звезды, среди которых уже не было его звезды, смотрел и о чем-то, казалось, думал, но это только казалось - он просто с детства любил звездное небо. Гильгамеш знал, что ему не преодолеть перевала - у него ведь нет орлиных крыльев, - но он знал и другое: ничто не вечно, даже горы, и он просто ждал - вечность оставалась в запасе у него, а значит он все равно выйдет к Морю - когда-нибудь. Так проходили годы и века, может даже тысячелетия, - Гильгамеш не вел счета дням своим - зачем ему это? - он просто ждал. Два раза в год вдоль Кара-Дага, на север и обратно, проходил большой караван из Аль-Каблы, далекого южного города, о богатстве и могуществе которого ходили легенды, и тогда он узнавал, что творится в мире, а в мире творились удивительные вещи: караванщики шепотом рассказывали, что где-то далеко на севере люди научились создавать чудесные машины, которые могут двигаться и работать сами, без людей, и которые скоро заменят лошадей и верблюдов, что эти люди научились летать и скоро полетят к звездам. Гильгамеш вначале лишь смеялся над их россказнями, но в один год караван не пришел - вместо него появились неведомые ему люди, светловолосые, голубоглазые, вместе со страшными машинами, о которых ему рассказывали, - машины стали рыть канавы и насыпать землю - они прокладывали дорогу, и вскоре вдоль Кара-Дага серой лентой протянулась широкая бетонная полоса, по которой засновали, туда и обратно, вначале редкие, а потом все чаще, урчащие, фырчащие автомобили. Гильгамеш удивлялся в первое время происходящему, но потом привык - за свой долгий век ему пришлось увидеть немало перемен, да и интересовал его, в конце концов, только перевал. Так продолжалось не один год, пока в один прекрасный день машин не стало - шоссе было пустынным и ни один двигатель не оглушил своим ревом окрестностей Кара-Дага, а через несколько лет - или столетий? - когда Гильгамеш уже стал забывать о них и о людях вообще, когда дорога стала зарастать травой и размываться дождями, на ней появился пеший человек - исхудалый, заросший, в обветшавшей одежде, и рассказавший Гильгамешу, что был Великий Потоп, и все города и селенья смыло Море, и что оставшиеся в живых вернулись в пещеры и леса. Человек ушел дальше, и потом долгие-долгие годы Гильгамеш не видел ни одной живой души, но он ничему не удивлялся - он знал: все течет, но ничего не меняется в этом мире и все возвращается на круги своя. И он оказался прав - через несколько столетий у перевала вновь появился караван с юга, и копыта лошадей и верблюдов глухо цокали по разбитым, заросшим травой плитам - остаткам шоссе. Гильгамеш ничему не удивлялся - он только ждал и своего дождался: в одну дождливую осеннюю ночь, в такую же, какой он ушел из родительского дома, Гильгамеш проснулся от толчков - под ним дрожала и ходила ходуном земля - начиналось землетрясение. Он выскочил из своей хижины и услышал в темноте, как нарастает гул, а потом раздался страшный грохот - казалось, рушатся сами небеса, и он упал на землю в великом страхе, зажав уши, спрятав голову под камни, так страшен был этот грохот, и так он пролежал до рассвета, а когда встало солнце, и встал с земли Гильгамеш, он увидел, что в прежде неприступной стене скал образовалась широкая расщелина, и он понял - свершилось. Он быстро собрался и двинулся по дну расщелины, а к вечеру он вышел к Морю. За спиной его расстилались песчаные дюны - застывшее море песков, - а перед ним шумело море живое, катившее бесконечные гряды волн, и Гильгамеш вдохнул морского, напитанного солью и ветром, воздуха и тихо рассмеялся. Он с детства мечтал увидеть Море и оно было перед ним. Он поклялся, что пройдет через Кара-Даг, и он прошел. Разве он не добился своего? Гильгамеш рассмеялся и побрел вдоль берега. Это была его первая встреча с Морем. И все-таки она бесконечна... …Однажды Гильгамеш был в Аль-Кабле и слушал беседы Ис-Аль-Талима, величайшего мудреца и философа во всем Южноземье, со своими учениками, и услышал от него удивительнейшую вещь: по его словам, земля была шаром, а не бескрайней равниной, как всегда представлялось Гильгамешу, и, удивленный услышанным, он подошел после беседы к мудрецу и обратился к нему с вопросом: “скажи, о мудрейший, если я все правильно понял, то отправившись в одном направлении, не сбиваясь и не сворачивая с него, я приду в то же место, откуда вышел?” Ис-Аль-Талим улыбнулся и закивал ему, поглаживая бороду: “Воистину так, сын мой, ты все правильно понял.” Еще более пораженный, чем прежде, Гильгамеш воскликнул: “Но ведь этого не может быть! Я исходил множество стран и земель, но никогда не удавалось мне вернуться в то же место, откуда выходил!” И когда развеселившийся мудрец в шутку предложил проверить его слова, Гильгамеш рассердился и не на шутку - он сверкнул глазами: “Вы зря смеетесь, учитель! Я докажу, что это не так. Прощайте!” С этими словами он вышел из городского сада, где и наставлял своих учеников сей великий мудрец, и, в тот же день покинув Аль-Каблу, двинулся на запад, вслед за солнцем, - если она не круглая, он просто никогда не вернется сюда. Но дорога его в Аль-Каблу все-таки привела, хотя путешествие его длилось не один год: он шел только на запад, днем ориентируясь по солнцу, ночью - по звездам; просторы водные он пересекал с торговыми судами, с торговцами же переходил горные перевалы и пустыни Новых Земель, и в конце своего пути, к своему великому удивлению, стал узнавать холмистые равнины Южноземья, а затем и вовсе уперся в белокаменные стены Аль-Каблы. Несказанно огорченный, что земля оказалась круглой, что оказался неправ, Гильгамеш вошел в город и нехотя направился в городской сад к Ис-Аль-Талиму - Гильгамеш был упрям, но честен, и решил, что следует извиниться перед ним за свое самонадеянное невежество, но когда, придя в сад, он увидел мудреца, его охватило удивление - перед ним вместо мужа зрелых лет, каким он его запомнил, стоял старик, начавший уже седеть и даже слегка горбиться, хоть еще и не утерявший окончательно благородной осанки, - и Гильгамеш вдруг понял: это не тот Ис-Аль-Талим! Гильгамеш выбежал из сада и побежал по городу, и всюду находил перемены: появились новые дома, улицы, площади, деревце у караван-сарая, что помнил он маленьким и хилым, раскинуло свои мощные ветви теперь широко и привольно. И Гильгамеш понял: это не та Аль-Кабла! Та Аль-Кабла, из которой он вышел много лет назад, чтобы проверить слова мудреца, тот Ис-Аль-Талим, чьи беседы он слушал в саду, остались в прошлом: он пришел не в тот город, не в то место, откуда вышел, - в ту Аль-Каблу вернуться уже было нельзя - ее унесло потоком Времени. Как возрадовался Гильгамеш! Значит она все-таки не круглая, раз нельзя вернуться в то же место, откуда вышел, она только кажется такой мудрецам, забывшим о времени - Времени, не делающем петель, которое нельзя обойти по кругу и вернуться к началу, Времени, разрывающем круг земной, стремящийся замкнуться в шар, разрывающем в бесконечную дорогу, где возврата к былому нет, даже если все возвращается, где все тропы - неведомы и нехожены, даже если по ним когда-то ходил, а значит его путь, Путь Бессмертного, никогда не прервется и не замкнется. И успокоенный этой мыслью Гильгамеш отправился в чайхану - день был жаркий, а земля - бесконечной... Времена … Однажды Гильгамеш сидел ночью в степи у костра, любуясь звездами и ночным небом, и увидел удивительное, можно сказать, нечто почти что чудесное – он увидел, как вспыхнула в созвездии Сайги, или как его еще называли Козерога, маленькая серебристая звездочка - это была его звезда, некогда погасшая, но теперь засиявшая вновь. Это была его звезда, Гильгамеш, несмотря на волнение, охватившее его, был уверен в этом, ведь он хорошо помнил ее расположение среди звезд, помнил ее цвет, яркость и мерцающий блеск, ошибки быть не могло, и могло это означать лишь одно: он вновь родился - где-то. Безумие? Но ведь Гильгамеш всегда верил, что рано или поздно это когда-нибудь произойдет - ведь в бесконечности времен, непредставимой и неохватываемой сознанием, в бесконечном круговращении вещей и судеб, где возможно любое сочетание, всё когда-либо рождавшееся и затем исчезнувшее имело шанс появиться вновь, хотя бы в силу случая, игры природы, шанс почти ничтожный при ограниченности сроков, но реальный в масштабах вечности, хотя и ждать его можно было тоже целую вечность, а могло оказаться, что недостаточно и ее - случай он ведь и есть случай, но Гильгамеш верил, и это случилось: звезда его вновь горела на небосводе, означая что где-то вновь родился он, - он, Бессмертный. Его не смущало, как так могло, что он где-то еще - мало ли что может произойти в этом удивительнейшем из миров? - за века и тысячелетия своей жизни ему встречалось и не такое, да и помнил он к тому же поучения несравненного Фао-Шиня, великого мудреца Восточной Окраины, с которым имел он в свое время долгие беседы, когда случай приводил его в Лиань, где держал Фао-Шинь свою школу. "Посмотри, Гильгамеш, на этот камень и это дерево. Что делает камень - камнем, а дерево - деревом? Свойства ли их или формы? - и Фао-Шинь вопросительно поворачивал к нему голову, но сам же и отвечал, - Нет, свойства и формы текучи, изменчивы и каждому они зрятся разными, ибо зависят от наших чувств, а не от их сути. Делает же их тем, что они есть, - мысль: мысль камня, что он - камень, застывшая и не позволяющая ему потечь водой или стать ветром, и мысль дерева, что оно - дерево, а не птица, сидящая в его ветвях. Посмотри на меня и себя, Гильгамеш. Что делает тебя - Гильгамешем, а меня - Фао-Шинем? Только мысль, что ты - Гильгамеш, а я - Фао-Шинь. Только мысль, вне которой все едино и все есть все. Убери эту мысль и ты сможешь стать всем, хоть камнем, лежащим у дороги, хоть птицей, летящей в небесах." И Гильгамеш знал, что родившийся в эту ночь, под этой звездой, есть он же сам, еще одно его воплощение, а мысль, нашептывавшая, что это безумие, что не может одно быть вместе с тем и другим, - всего лишь мысль, которую можно убрать, и все станет возможным, даже самое невозможное. Разве возможно бессмертие для рожденного смертной, для имевшего начало? Вся мудрость веков, вся новая наука в один голос твердили, что нет. Однако он жил и знал, что будет жить и никогда не умрет. Да, его судьба была лишь случайностью и игрой природы в этом мире закона и необходимости, лишь случайным всплеском, прорывом какого-то иного мира, где возможно и иное, лишь невероятным поворотом колеса сансары, шанс которого – один на бесконечность, но если есть она, эта бесконечность, должен ведь быть тогда и один, и он был, он - Бессмертный, и он мог быть только один, и быть рожденным в эту ночь мог тоже только он один, ведь это была его звезда, Гильгамеш не мог ошибиться. И запала ему с той ночи мысль - найти того, другого себя, где-то родившегося на этом белом свете, увидеть мать свою и отца, ибо родиться он мог только от них, иначе это был бы не он, но где искать себя, в каком таком краю, в какой земле, он не знал - земля была большая. Но помог ему случай: повстречал он как-то в Великой Желтой Степи большой караван, шедший откуда-то с востока к Срединному Морю, в богатые приморские города, и шли с ним три волхва старых, рассказавших, что идут поклониться Царю-Младенцу, Сыну Девы, родившемуся под новой звездой, и указали на ту самую звездочку в созвездии Сайги. И понял Гильгамеш, что говорят они о том, кого хотел бы увидеть и он, и немедля отправился с ними. Путь их был неблизким, пересекли они Великую Степь и Центральное Нагорье, Край Четырех Рек и Мертвые Равнины, и каждую ночь волхвы сверяли по звезде Гильгамеша свой путь, ибо только по ней могли вычислить то место, где родился Младенец-Царь, но по мере приближения их к цели, уже отделившись от каравана, помощь им в этом стал оказывать и сам Гильгамеш - к своему удивлению, стал он узнавать родные места, степь своего детства, казалось бы давно исчезнувшую, растворившуюся в пространствах времен, которую искал он не раз, поддаваясь внезапно случавшимся с ним порой приступам странной, непонятной тоски, но не находил, приходя к горькой мысли, что земля детства его, земля обетованная, сокрыта от него навсегда, но теперь, озираясь по сторонам и окрестностям дороги, которой они шли, все более уверялся он, что не ошибся, что, действительно, он сам родился вновь, а не кто-то другой. И уже не удивился ничуть, только сильней забилось сердце и хотелось бежать туда, вниз, когда увидел он с знакомого холма, на склоне которого любил играть в детстве, родное стойбище и дымок от готовящегося ужина, когда услышал лай собак, Джульбарса, Бека, Актая, и блеянье овец в загоне, и волхвы, понявшие, что пришли к цели, в благоговении опустились на землю и вознесли хвалу небесам. А потом они шли к его дому, торжественно и величаво, неся дары свои - золото, ладан и смирну, и Гильгамеш шел с ними, с бьющимся сердцем, боясь поднять глаза, потому что кто-то в светлом стоял уже на крыльце, а когда поднял, увидел, как идет гостям навстречу молодая темноволосая женщина с тихим и приветливым взглядом - то была его мать, он не помнил ее лица, но знал, что это могла быть только она, он всегда представлял ее именно такой, и он пожирал ее взглядом, пытаясь запомнить на всю оставшуюся вечность эти родные до боли черты лица, зная, что такое может быть только раз, чтобы что-то возвращалось оттуда, откуда нет возврата, и уже никогда не повторится, и хотелось коснуться ее рук, рук матери его, пахнущих дымом и свежим хлебом, прикоснуться, припасть, прижаться губами, и смотреть в эти глаза, тихие и ласковые, но он только стискивал пальцы и шел за волхвами в дом. Отца дома не было - повез он показать деду Мергену занемогшую кобылицу и вернуться должен был только на следующий день, и объяснять им причину их прихода пришлось матери, ничуть впрочем не удивившейся словам волхвов о предназначенности ее первенца к Великому Царствованию, словно знала она уже об этом, и когда вынесла она им младенца своего, Гильгамеш вздрогнул - это был он! Да, это было он, Гильгамеш узнавал себя в нем, словно смотрясь в зеркало времени, и пока преподносили волхвы дары свои, и звучали торжественные пророчества их о великой судьбе младенца, началось двоиться все в голове у Гильгамеша - то чувствовал он себя младенцем этим и руки матери, державшие его, то вновь стоял за спинами волхвов, простой степной странник, и так его это стало разрывать, что не знал уж он, где он и кто он, что испугался он даже за рассудок свой и понял, что нельзя ему более оставаться здесь, но и уйти просто так, без подарка, не мог он, не хотел он обижать мать свою, и поэтому, достав из котомки чашу для вина, хоть и не новую, и смущаясь этим, преподнес ее младенцу и сказал: "Прими в дар от странника, ведь и тебя ждет путь - и путь, и жизнь, и истина. Не проноси ее мимо и смерть не коснется тебя". Гильгамеш знал, что он никогда не умрет, хоть и судьба его сложиться иначе - ничто ведь не повторяется дважды, даже если что-то возвращается. В тот же вечер он ушел с родного стойбища - отца он так и не увидел. Проходили годы, и, окидывая взглядом ночное небо и по-прежнему находя там свою маленькую серебристую звездочку, Гильгамеш успокоенно вздыхал и улыбался, вновь убеждаясь, что все случившееся тогда не сон, что есть он где-то еще, но однажды, когда с той ночи, ночи его второго рождения, минуло более трех десятков лет, увидел он, как затуманилась и замерцала кровавым отблеском его звезда, его звездочка, и Гильгамеш понял - беда, стряслось что-то, что-то грозит ему, другому. И оседлав лучшего скакуна из табуна, что пас он той весной на Хиорданских Равнинах, нанявшись к одному богатому шейху, и не жалея ни себя, ни коня, Гильгамеш в ту же ночь отправился на запад, сам не зная куда, доверившись своему сердцу, веря, что оно не ошибется и приведет к нему же, но другому, попавшему в беду. Он скакал без отдыха и сна две ночи и два дня, и даже страшное знамение, случившееся в первый же день пути, не остановило его: с шестого часа по девятый померкло солнце и тьма, казалось, воцарилась по всей земле - стали видны даже звезды, и даже его звездочка, совсем почти затянувшаяся зловещей, словно кровавой дымкой, а потом вдруг вздрогнула земля и сотряслась, и звезда его в тот же миг вспыхнула ярким светом, вспыхнула и погасла, но Гильгамеш, нахлестывая коня и крепче прижимаясь к его холке, упрямо твердил себе, что это лишь наваждение, что не мог он умереть - ведь он Бессмертный! И даже наступившая затем ночь, обычная ночь, когда вновь зажглись звезды, но только уже без его звездочки, не убедили Гильгамеша и он лишь подгонял коня, а к вечеру следующего дня, завидев впереди стены большого города, понял, что уже у цели. Оставив коня в придорожной харчевне, он поспешил в город и у его врат столкнулся … со своей матерью! Гильгамеш взглянул на ее поседевшие волосы, на скорбно сжатые губы, и опустил голову - он все понял: он не успел. Но разве мог он умереть? Гильгамеш коснулся ее руки и тихо спросил: где он? И она, словно ожидавшая такого вопроса, молча взяв его за руку, повела через весь город и, приведя к небольшой пещере, заваленной камнем, кивнула: здесь. И Гильгамеш горестно опустился на землю - ведь это он умер! Но как такое могло случиться? Ведь он не мог умереть, ведь он - Бессмертный! Гильгамеш не мог понять этого - он долго сидел у той пещеры, ставшей ему, другому, гробом, наедине со своими горькими думами - может и он сам, не только другой, не бессмертен? И только когда вновь зажглись звезды в небе, но уже без одной, он тяжело поднялся и пошел бродить по городу, потерянный и опечаленный, и ближе к концу ночи вновь вышел к той пещере, вышел и удивленно замер - было еще темно, но он видел, что камень, закрывавший вход, отвален. С бьющимся сердцем Гильгамеш вошел в пещеру и потрясенно остановился - гроб был пуст! Белели в темноте пелены, небрежно отброшенная плащаница, но тела не было! Внезапно озаренный, Гильгамеш выскочил из пещеры и задрал голову. И так и было! И он засмеялся, засмеялся тихо и радостно - в созвездии Сайги, или как его еще называли Козерога, сияла чистым и ровным светом маленькая серебристая звездочка, его звезда, звезда Бессмертного, погасшая третьего дня, но превозмогшая тьму и воссиявшая вновь. И когда вскоре послышались шаги, и увидел он двух приближавшихся и испуганно остановившихся перед развернувшейся пещерой женщин, окликнул он их, сидя на камне: "Что вы ищете живого среди мертвых? Его здесь нет." И увидев, что испугались они еще больше, Гильгамеш вновь рассмеялся - маловеры! Ведь не мог он умереть, он всегда знал это, ведь сияла в небе Звезда Бессмертия, что будет светить теперь вечно, светить и во тьме, и тьма ее не обнимет… ©Р.Нурушев НАЧАЛО ВОЗВРАТ |