ВОЗВРАТ                                       

   
     
 Март 2014, №3        
 

Биографическая проза__________            
 Владимир Сиротенко        

   

АНТИПОД ГЕНИЯ,                                                              
или
                                                                                      
Жизнь и смерть Ивана Сошенко                                      

Предыдущая публикация  в РГ 2 2014        

       

             Зима того года была холодной и затяжной. Тем радостнее казалась весна. В конце апреля, Сошенко пригласил Чалого и еще нескольких друзей - учителей на пикник в ивняке над рекой рядом с его домом. Побеседовали, посплетничали, попели. Тогда, как и в настоящее время, пикники не обходились без водки. Иван Максимович, непривычный к водке, захмелел и прилег здесь же на молодой, зеленой травке подремать. Через какой-то часик Марселина разбудила его и отвела домой. Но того часика на холодной земле оказалось достаточно для сильнейшего воспаления легких. Старый Якимович уже не практиковал. Марселина привела молодого знаменитого врача, который с отличием закончил Медицинскую Академию в Санкт-Петербурге. Светило долго выстукивало и выслушивало Ивана Максимовича, наконец, заявило, что у Ивана Максимовича уже полностью съедено туберкулезом одно легкое, в разгаре процесс во втором. Жить пациенту осталось считанные часы...
            Чалый все же привел Якимовича. Старый врач долго слушал и исследовал Сошенко. Наконец сказал, что дело не такое уже и безнадежное, он попробует его вылечить. Только вот отвары, которые нужно пить, очень-очень невкусные. Марселина приготовила те отвары, но Ивана Максимовича вырвало, лишь он отведал один из них. Он решил положиться на Бога и не пить ту гадость.
            Утром, с постной мордой, появился Егор Яковлевич Зимовский, походил возле кровати, а затем начал утешать Марселину: «Вам, сударыня, все равно придется плакать, сегодня или завтра, так лучше начать сегодня: ведь надежды никакой нет, это видно!»...
             Марселина ударилась в плач, а директор тихонько, скромненько вышел. Только за директором закрылись двери. Иван Максимович, который изображал обморочного, чтобы не общаться с ним, громыхнул на Марселину: «Да замолчи ты, рано отпеваешь! Врет он! Таки буду я рисовать! Буду!» Со злости, он залпом выпил все три жбанчика с отварами, которые приготовил Якименко, и заснул. Утром он почувствовал себя настолько хорошо, что затребовал карандаши и стал рисовать злую карикатуру на Зимовского. Через месяц болезни как не бывало! Помогли злость и отвары Якимовича. Весь этот месяц Чалый вместе с Теодоровичем дежурили возле больного. Мало того, чтобы помочь ему материально и донять Зимовскому, устроили в гимназии лотерею, в которой разыграли его копии картин из дворца Потоцких: «Водопад», «Утро» и «Вечер». За копии выручили целых 250 рублей серебром.
               Из-за той лотереи и у Чалого совсем испортились отношения с Зимовским. Он даже поехал в Киев с просьбой перевести его во 2-ю Киевскую гимназию на место только что умершего учителя словесности. Генерал Траскин в то время уже вышел в отставку и попечителем был назначен сам генерал-губернатор Бибиков. Обычно ему было некогда заниматься просвещением. На этой ниве, вплоть до 1858 года царствовал помощник Попечителя Юзефович, который после отставки Траскина получил генеральский чин. Генерал принял Чалого неприветливо. Дело в том, что на место старшего учителя словесности и истории уже претендовали богатый помещик-писатель и профессор Киевского университета Селин. Кандидатуру профессора поддерживал директор гимназии Ригельман. Юзефович заявил Чалому, что не променяет знаменитого профессора на учителя. Учителя, который даже порядка не знает и подает просьбу перед самим началом учебного года, а не за 2 месяца, как это должно быть. Пришлось потратить целый год, пока с помощью влиятельных друзей Чалого генерал-губернатор Бибиков, через голову Юзефовича, удовлетворив просьбу Селина об отставке, назначил на его место Чалого.
          
  Узнав о переводе, последние каникулы в Немировской гимназии Чалый решил провести в странствиях. Он предложил Сошенко поехать по родным местам его и Шевченко. Обещал взять на себя все дорожные расходы. Иван Максимович радостно принял это предложение. Свои странствия они начали со знаменитого Уманского дендропарка, созданного Феликсом Потоцким для любимой Софии. Любовались фонтаном, живописными аллеями, подземной рекой, гротами и террасами. Иван Максимович делал зарисовки, Михаил Корнеевич писал стихи. Потом они поехали в Ольшаны к первому учителю Сошенко, его дяде - самородку художнику Степану Пршевлоцкому, который хорошо знал и помнил юного Тараса Шевченко. Те рассказы и положили начало знаменитой книжки Чалого о Шевченко. А затем все вместе поехали к Александру Пршевлоцкому, который едва не замучил их своими нудными одами и запомнился Чалому только тем, что имел с женой аж 25 детей!
              От Пршевлоцких поехали местами «которые всходил Тарас малыми босыми ногами». Общались с его родственниками, друзьями. Михаил Корнеевич старательно записывал их воспоминания о Тарасе. А затем поехали к родителям Сошенко в Звенигородок. Родители очень постарели. Жили убого. После 20 лет службы вернулся в бессрочный отпуск из солдатчины младший брат Иов. Как грамотного, к тому же отставного солдата, его назначили писарем в городскую управу. Недолго прослужив, он сделал служебный подлог
- вместо одного крестьянина записал в рекруты совсем другого. Оправдывался тем, что у первого крестьянина был «синдром судороги указательного пальца». За то открытие синдрома судороги его забрали в арестантскую роту. Пришлось, как откупные, отдать все деньги, что у них были, и срочно возвращаться в Немиров.
             Здесь их ожидало расставание. Чалый поехал устраиваться в свою престижную 2-ю Киевскую гимназию. Сошенко остался в Немирове без единственного друга. Заказы он выполнял очень медленно, так что жили на деньги, которые зарабатывала Марселина. Бедной женщине приходилось быть с барскими детьми с раннего утра до поздней ночи. Сошенко жалуется Михаилу Корнеевичу:
             «Жена только изредка приходит домой посмотреть на хозяйство. Бедная она! Как она трудится! У этой безалаберной шляхты
(где она гувернанткой) нет никакого порядка: с утра до вечера занимается с детьми и вечера несвободна. Что же касается меня, то кроме известных вам занятий моих, еще должен следить за всеми хозяйственными мелочами. Отупел страшно! Теперь бы вы меня не узнали: вместо искусства должен думать о необходимостях и потребностях - страшно и подумать, на что я извелся! А что будет дальше, без средств для жизни? Одна надежда на труды, а где взять работы? Мысль о том, что будет впереди, ужасает меня и руки опускаются»...
              В такой безнадежности прошло целых два года. Наконец, местный магнат Абаза (это его симпатягу племянницу обессмертил Тарас Шевченко) захотел иметь в своей Петербургской квартире картины, к которым он привык с детства. Картины из родового дворца в Тульчине. Случайно узнал, что совсем рядом, в Немирове, живет приятель Шевченко, который учился рисовать вместе с ним. Учился у тех же профессоров, следовательно рисует в той же, знакомой по портрету племянницы, манере. Он предложил Ивану Максимовичу сделать копии любимых картин. За это он обещал полное содержание и хорошее денежное вознаграждение. Даже теплый и уютный дом, куда можно переселиться со всей родней предложил. Опять Ивану Максимовичу повернулась удача. Он пишет Чалому в сентябре 1855:
            «Ах, если б вы знали, какое удовольствие для сердца и полное раздолье для воображения, отрешившись от мира, жить для искусства! Эстампы мои разбросаны в живописном беспорядке, гипсовые фигуры
- тут же налицо, со всеми известными Вам принадлежностями моей рабочей комнаты... Тут же Четьи-Минеи и другие книги дополняют картину моего существования. Одного лишь не достает в моей комнате - Жизни!
             Р.S. Е.П.Абаза приглашает меня переехать на жительство в Тульчин со всем моим семейством, но жена не соглашается, думая, что зимой неудобно переселиться всем, и потому порешили, что лучше мне одному перебраться со всеми своими чемоданами».
              В таких комфортных условиях, правда в одиночестве, он прожил только год. В 1856 году Чалый, написал ему, что в гимназии открылась вакансия учителя каллиграфии и рисования, он предложил кандидатуру приятеля и директор Ригельман интересуется его согласием. Сошенко поинтересовался подробностями, ведь хорошо знал их легендарного Краснокутского. Тот только делал вид, что учит каллиграфии и рисованию, а сам весь отдавался садоводству. «Бере» и «бергамоты», выведенные Краснокутским, украшали сады лучших киевских селекционеров и попали даже в Немировские сады. Ради того уникального сада, за счет которого он и новый дом построил, и многочисленное потомство выкормил и выучил, Краснокутский в конце концов отказался от уроков рисования.
               Приняли молодого и очень талантливого художника Алексеева. К сожалению, еще в Академии Искусств он, по свидетельству его однокурсника, известного художника Иордана, «подвергался пагубной страсти пьянства, за что не раз сидел в карцере». После Академии он был назначен в Бориспольское дворянское училище, женился, перестал пить. Начальство, на его беду, перевело его в Киев. Жена не спешила переезжать и он опять запил по-черному. Коллеги сторонились его, лишь Чалый относился к нему по-человечески и даже приходил в госте с гостинцами. Вот как он описывает свой визит к Алексееву на Пасху, когда он принес освященный кулич:
              «Вхожу в первую комнату
- за столом, ничем не прикрытым, сидит седой кавалер, протянув вперед свою деревяшку, а против него пьянчужка-нищая. На столе шкалик, стакан и полба, сильно засохшая. Я в другую комнату - мне представилась такая картина: на обшарпанном диване возлежит сам хозяин в засаленном халате, надетом на голое тело. По столу и по полу насыпана мука, над диваном висит «китара», а по комнате бегает, хрюкая и повизгивая, поросенок...»
              Как только на место Рагелмана назначили исполняющим обязанности директора жесткого инспектора Гринкова, он захотел немедленно освободить Алексеева. Чалый едва уговорил его подождать, пока он спишется с известным художником Сошенко, который из-за конфликта с Зимовским сейчас сидит без работы. Самого Зимовского принудили в 1852 году, после того, как его отколотил доведенный до безумия ученик Вольский, подать в отставку. Но та вакансия учителя каллиграфии и рисования с 1850 года была занята молодым выпускником Академии Искусств. Перспектив у Ивана Максимовича найти место учителя на Винничине не было.
              Ясно, что Сошенко с радостью согласился на перевод в престижную Киевскую гимназию. Марселина, как когда-то в Тульчин, не захотела ехать и Киев. Считала, что там она не найдет места гувернантки. Сошенко более года жил у Чалого на всем готовом, а зарплату пересылал ей в Немиров. Наконец, ему и Чалому удалось убедить ее переехать в Киев. Правда, она согласилась на переезд только при условии, что заберет с собой и племянниц, которым в Киеве легче найти женихов. Продав дом, подаренный игуменьей, загрузив добром две подводы, она с племянницами поехала в Киев. Сошенко снял для семьи уютную квартиру в церковном доме, неподалеку от дома Краснокутского, в сад которого наведывался по груши. К сожалению, Марселина действительно не смогла найти в Киеве места гувернантки. Господа предпочитали коренных киевлянок. Из-за отсутствия, чем заняться, погрузилась в свои болезни.
              Огромным семейным праздником стал визит к ним Шевченко во время Успенского поста в августе 1859. Марселина ожила, не зная, как и принимать дорогого гостя, знаменитого друга молодости ее мужа. Племянницы, особенно чернявая Ганнуся, не могли насмотреться на знаменитого поэта, который болтал по-польски с их мамочкой и ее подругой Леонтинкой. Услышав, что у лучшего приятеля гостит сам Шевченко, стихами которого он бредил с 1840 года, прибежал Чалый. Иван Максимович познакомил их, и они долго втроем блуждали живописным Киевом.
             Но вот Шевченко навсегда покинул Украину. Вновь потекли серые будни. Племянницы выросли, вышли замуж. Вместо них Марселину обсели болезни. После того, как в 1861 году они с Чалыми ездили в Канев хоронить Шевченко, здоровье ее совсем сдало. Все деньги, накопленные и заработанные Сошенко, тратились на знаменитых врачей, отфутболивавших ее один к другого. В конце концов ее порекомендовали поехать в Ракитное к экстрасенсу. Экстрасенс деньги взял, а помочь ничем не смог. Марселина решила вернутся умирать домой в Немиров, где еще доживал век знаменитый Якимович. Из Немирова за нею приехала сестра Емилия и в мае 1863 она навсегда распрощалась с Иваном Максимовичем ( Он не мог в разгар учебы поехать с ней). Это было как раз в разгар польского восстания. Все постоялые дворы были забиты военными. Тяжелобольная женщина вынуждена была ночевать на дворе. Эта поездка окончательно подорвала ее здоровье. 1 июля она пишет Сошенко:
              «Ванечка, мой голубчик! Получила я твое письмо и 10 рублей серебром, за что тебе премного благодарна. Не оставляй меня, несчастную, в настоящем моем положении, и Бог тебя во сто крат вознаградит за это! Зинович, приняв меня в лечение, столько сделал чуда, что с того времени, как я писала тебе до настоящего числа, у меня опухоль совсем сошла, и ноги так исхудали, что совершенный скелет; но зато открылась течь возле косточек, а вокруг - раны ужасные... Сколько страданий приходится вытерпеть, того и высказать я не в состоянии! Бывало, по двое и по трое суток не могла глаз сомкнуть и ничего взять в рот. И только стону и плачу... Теперь, слава Богу, все то ужасное прошло. Зинович надеется вылечить меня, говорит, что это у меня вследствие простуды. Скажу тебе, что Зиновича ставлю выше всех профессоров Киевских: те только брать умеют, а этого не знаю, как и отблагодарить. То еще счастье мое, что есть кому ухаживать: раны постоянно нужно обмывать и потом тертою морковью обвязывать... Что-то и ты, голубчик мой, не хвалишься добрым здоровьем, и к тебе беда чепляется! Больше не могу писать
- во-первых нельзя долго сидеть, а во-вторых глаза у меня болят: это новая напасть, еще не испытанная. Не забывай меня, крепись!»
              Этот горькое письмо было последним. 7 июля Эмилия написала, что Марселина умерла. Выдав замуж племянниц, похоронив жену, Иван Максимович остался один как перст. Чалого, за участие в похоронах Шевченко, отправили директорствовать в Белоцерковскую гимназию. Новых друзей Сошенко не завел...
              И тогда, как в насмешку, Ивану Максимовичу стали поступать дорогие заказы на портреты Александра II для разных присутственных мест и учебных заведений. Когда нужны были деньги для больной Марселины, не было ни одного заказа. Теперь же заказчики выстраивались очередью
- искусней и точней, чем Сошенко, портреты царя на Украине не писал никто. Одиночество свое Иван Максимович стал делить с животными, превратив свою квартиру в пристанище для бездомных собак. Стал активистом общества защиты животных.
              На Украине, как и в Петербурге, появились художники-передвижники, выставки которых стали проводить и в Киеве. Иван Максимович был в восторге от их произведений и водил своих учеников по нескольку раз на каждую из этих выставок.
               На склоне жизни, оставшись один, Иван Максимович стал прилично зарабатывать. Но вот пенсия ему полагалась только после 35 лет труда, при этом годы работы в Нежине в стаж не засчитывались. То есть ранее 1881 года ему пенсия не светила. Иван Максимович стал откладывать на похороны и за 10 лет собрал почти 1000 рублей серебром. О таких огромных деньгах когда-то они с Марселиной и мечтать не могли...
               И вот Ивану Максимовичу подошел 70-й год. Возраст и здоровье заставляли думать о смерти. Перед смертью решил навестить родной Богуслав, поклониться могилам предков. В июле он выехал пароходом с двумя внучками в Черкассы, где сдал их отцу, а сам нанял бричку и поехал один в Богуслав. Это молодому ехать в бричке интересно и приятно. По пути застал дождь. Иван Максимович промок. Легенький ветерок вызывал воспаление легких. Извозчик сдал его на постоялый двор в Корсуне. Слава богу, у Ивана Максимовича были деньги, чтобы заплатить за постой и за то, чтобы хозяин известил о его состоянии Варфоломея Шевченко и попросил у того помощи.
               Варфоломей примчал сразу к другу молодости своего Тараса. Он не мог остаться при больном, поэтому приставил к нему свою младшую дочь в роли сиделки-медсестры. Услышав, что на постоялом дворе лежит больной друг самого Шевченко, два местных врача взялись его лечить бесплатно. Возле его постели круглосуточно дежурили гимназисты и студенты, его прежние ученики. Но в таком возрасте от пневмонии умирали даже члены Кремлевского Политбюро, окруженные лучшими в мире врачами. Что могли сделать обычные провинциальные врачи... Из Киева, получив письмо о болезни Сошенко, примчал исполняющий обязанности директора гимназии Анисим Иванович Пасецкий с деньгами на лечение и переезд в Киев. Увы, почта шла так же долго, как и в настоящее время. Письмо о болезни Сошенко пришло в Киев тогда, когда Сошенко уже умер. Провожал его почти весь город. Похоронили над Росью. Спустя некоторое время над могилой поставили прекрасный памятник, о котором в наше время написала прекрасный стих королева Украинской поэзии Лина Костенко...
              Так жил и умер друг юности Тараса Шевченко. Не Герой. Не Борец. Не Гений. Просто хороший человек. Типичный украинец...

                                                                                                                     © В.Сиротенко

              НАЧАЛО                                                                                                                                                                                                                          ВОЗВРАТ  
                                                            Предыдущая публикация и об авторе в разделе "Биографические очерки"