ВОЗВРАТ                                       

   
  
Декабрь 2013, №12   
   

      Документальное исследование____                              Яков Верховский, Валентина Тырмос    

  

        «ГОРОД  АНТОНЕСКУ»                                 

Предыдущая публикация - №11 2013г.       
 

 


                                                            Действие восьмое:

                                           Е в р е и  ш л и…

 
                                                                  У них нет шансов…


             Одной из тех, кто в тот вечер, 10 января 1941 года, случайно оказался вблизи афишной тумбы, что на углу Мясоедовской и Прохоровской, была Фаничка - мама Янкале.
            Заметив толпу у тумбы, она подошла поближе и очень внимательно прочла приклеенный к ней приказ. Прочла и поняла, и поспешила домой, чтобы рассказать матери и сестре о новой подлости оккупантов.
               Нет, она не плакала в этот вечер.
               Не прощалась с родными стенами, с книгами, с фотографиями.
              Она знала, знала с первой минуты, еще там, у афишной тумбы, когда читала приказ, что не пойдет в гетто.
               Не пойдет, невзирая ни на какие угрозы.
               Не пойдет и не поведет туда сына и мать. И не потянет туда парализованную сестру.
             Однажды она уже совершила ошибку - вышла на «регистрацию паспортов» на Дальник. Там погиб ее муж, Гриша, отец Янкале. Да и они с Янкале чуть не погибли. Больше обманывать себя этим бандитам она не позволит!
              Фаня, конечно, понимала, что, если они не пойдут добровольно, их выгонят силой. Жандармы просто взломают дверь их квартиры: «Гай! Гай! Репеде!» - и все! Их местопребывание известно. Ведь не случайно же дворник Прокоша недавно привел к ним двух представителей Еврейского комитета, и те всю семью вписали в какие-то «списки».
               Нужно бежать отсюда. И как можно скорее.
               До того, как приказ №7 войдет в силу.
               До того, как вломятся жандармы.
            
 Они уйдут втроем. Цилю придется оставить здесь, в квартире. На несколько дней, пока они не найдут пристанище. Ее, калеку, не смогут угнать в гетто: она ведь не сможет добраться до Слободки.
             И Фаничка начала собирать небольшую сумку, а матери и Янкале приказала одеваться. Вещей никаких пока с собою не брать…
               Не прошло и часа, как они вышли из дома.
               Не имея никакого конкретного плана.
               В никуда…
               С этой минуты и начался их безумный бег.
               От одной опасности к другой, еще большей.
               У них, фактически, не было никаких шансов.
              Ни места, где можно укрыться, ни друзей, которых можно просить о помощи, ни даже денег.
               Только воля. Железная воля одной слабой женщины, спасающей свою семью.
             
 И не следует забывать, что в этом немыслимом беге на руках этой слабой женщины была старуха-мать и сын - одиннадцатилетний мальчишка,
черноволосый, голубоглазый, не по летам высокий и, извините за подробности, обрезанный.
             
Они умудрялись несколько раз уезжать из Одессы в Транснистрию и возвращаться обратно, несмотря на то, что еще в ноябре вышел специальный приказ №5, в котором «въезд частных лиц в Транснистрию, а также выезд из нее» был воспрещен.

 

                                                                        Приказ №5
                                           «Одесская газета» №26 от 14 января 1942 года.
                                                               Личный архив авторов

           Прежде всего, они отправились (страшно даже подумать!) в немецкое поселение Кляйн-Либенталь!?
             Не зная, конечно, что еще в сентябре 1941-го в этот район прибыла Зондеркоммандо «Rusland» во главе с пресловутым штандартенфюрером Хоффмайером. Не зная, что один из важнейших центров «империи Хоффмайера» - Гросс-Либенталь находится в нескольких километрах от Кляйн.
            Не зная, что с помощью команды «Rusland» весь этот район давно уже полностью «очищен» от евреев. Не зная о Богдановской Яме, где только на прошлой неделе завершилось убийство 50-ти тысяч человек - тех самых, с которыми в октябре 1941-го, после бойни на Дальнике, они шли в колонне и, к счастью, сумели из этой колонны выбраться.
             Укрыться в Кляйн-Либенталь?!
             Как «такое» могло прийти им в голову?
             Кто «такое» мог им подсказать?
             Едва избежав смертельной опасности в Кляйн-Либенталь, они вернулись в Одессу, где все евреи уже были заперты в гетто, и появляться на улицах города стало тоже смертельно опасно.
             Правда, в те дни у Фани был уже «русский» паспорт.
            
Как и каким образом достался ей этот паспорт, Фаня так до конца своей жизни не рассказала. Честно держала слово, данное человеку, «соорудившему» подделку.
             Но кто был этим человеком?
             Создается впечатление, что с паспортом помогла ей некая Ольга Гааз.
             Ольга принадлежала к известному и уважаемому в Одессе клану немцев-фольксдойче, прибывшему в Россию в начале 19-го века. Это были по тем временам весьма образованные люди: врачи, фармацевты, музыканты. Они поселились в Москве и в Причерноморье - в Одессе и в новых, возникших вблизи нее, немецких колониях – Гросс и Кляйн Либенталь.
            
Ольга жила одна. Муж ее, как многие немцы в то время, был арестован, и она зарабатывала себе на хлеб, занимаясь машинописью. Печатала журналистам статьи, писателям - книги, снимала копии с документов, давала уроки машинописи и неплохо зарабатывала.
             
Во время румынской оккупации она, получив, как фольксдойче, охранную грамоту - «аусвайс», продолжала свою деятельность и даже расширила ее, выполняя необходимые населению переводы с русского на немецкий и с немецкого на русский. В «Одесской газете» регулярно публиковалась реклама бюро машинописи Ольги Гааз.

 

                                       

                                                                  Объявление Ольги
                                                «Одесская газета», №5 от 20 ноября 1941
                                                              
Личный архив авторов

             Интересно, что после освобождения Одессы в 1944-м, большинство остававшихся в оккупации фольксдойче были арестованы и, в лучшем случае, сосланы в Сибирь. А вот Ольга, которая по роду своей деятельности наверняка была связана с румынскими властями, никаким преследованиям не подвергалась!?
             Это невольно наводит на мысль, что она, как и другая, известная нам немка, Эмма Дуккарт - «квартирная хозяйка» и «теща» резидента НКВД в Николаеве Виктора Лягина, была для какой-то цели специально оставлена в Одессе.
             Тут явно просматривается «Судоплатовский почерк».
             Так это было, или иначе, теперь уже не узнать.
             Во всяком случае, Фаничка не случайно всю жизнь молчала об участии Ольги в истории с подделкой паспорта. Подделка - это всегда уголовное преступление, даже в том случае, если она спасает кому-то жизнь.
              А паспорт, действительно, спас им жизнь, хотя подделка была выполнена впопыхах и могла быть достаточно легко обнаружена.
             Особую проблему представляла печать. По словам Фанички, она сама, своими руками, отодрала от паспорта чужую фотографию, на которой стояла печать, и перевела эту печать на свою фотографию.
            Работая над книгой и вновь вспоминая все подробности этой неправдоподобной истории, мы вдруг засомневались: разве возможно вот так просто подделать печать на паспорте?
              Может быть, Янкале что-нибудь перепутал в рассказе матери или забыл?
              Ведь столько лет прошло…
              Для выяснения истины мы решили провести эксперимент.
             Отодрав старую фотографию Валентины от какого-то потерявшего силу документа, мы смочили ее водой и приложили лицевой стороной к такой же фотографии, не имеющей печати.
               И … у нас получилось! Вы можете убедиться в этом сами.

                                           
                                              Результаты эксперимента по подделке печати

               На первой фотографии - печать настоящая.
               На второй - две поддельные.
              Так что наши сомнения были напрасны, такая, в общем-то, примитивная подделка была возможна.
             Но вряд ли Фаничка с ее характером могла самостоятельно ее выполнить. Скорее всего, ей все-таки помогла Ольга, и она же, из самых лучших побуждений, не зная ситуации, подсказала укрыться в немецком селе Кляйн-Либенталь, где у нее были родственники, которым Фаничка сможет передать «живой привет» и которые, как она думала, сделают все возможное, чтобы помочь.
             И все же им пришлось бежать из Кляйн-Либенталь и вернуться в Одессу, и снова бежать, и снова, пока, наконец, однажды, ранним утром, в канун Великого праздника Крещения они не оказались где-то под Тирасполем, в забытом Б-гом селе Колкотовая балка, у дверей дома незнакомых им местных жителей по фамилии Шесточенко.
               Дверь им открыла хозяйка дома Нина Шесточенко.
               Янкале помнит, что Нина встретила их, незнакомых людей, как дорогих гостей.
               Пусть так…
               Но Нина Шесточенко была неглупым человеком и, наверняка, увидев ранним утром у своих дверей эту необычную троицу - женщину, мальчика и старуху - и выслушав их абсурдную историю, сразу поняла, кто они и откуда.
              Ей было достаточно только взглянуть на них.
              Прошло почти десять дней, с тех пор как они покинули свой дом, и все это время, как загнанные звери, метались по засыпанным снегом дорогам, зарываясь в солому на крестьянских телегах, укрываясь грязным брезентом в кузове румынского военного грузовика. Им негде и не во что было переодеться, негде умыться. Они не спали и не ели, как следует. И все это вместе, естественно, отразилось, на их внешнем виде.
              Кроме того, Колкотовая балка находилась всего в пяти километрах от Тирасполя и была прочно связана с ним родственными и торговыми связями.
             
 А там уже около трех месяцев, с 10 сентября 1941-го, шла кровавая бойня евреев: более двух тысяч были расстреляны во дворе табачной фабрики, четыре тысячи на Слободке и еще полторы за городом у Днестра. Этих, последних, и закапывать не пришлось - трупы просто сбросили в реку.
               Все, что происходило в Тирасполе, было известно на Колкотовой.
              Жители Колкотовой часто ездили в Тирасполь. Выточив несколько деревянных ложек, заколов борова или собрав урожай яблок, они отправлялись с этим добром в Тирасполь, на базар. И возвращались оттуда, накупив, на вырученные от продажи деньги обновки для детей, соль, сахар, нитки для шитья или камешки для зажигалки. А еще они привозили оттуда свежие «новости». И эти жуткие новости слишком часто касались евреев.
               Нина Шесточенко тоже ездила в город на базар и не раз была там свидетельницей облав на евреев. Она хорошо знала, как они выглядят.
                И те, кто стоял у ее дверей сегодня, безусловно, были евреи.
           
 Хоть и говорили на «щирой украиньськой мове», пытаясь объяснить свое неожиданное здесь появление.
                Ошибки быть не могло.
                Это были евреи.
                Их выдавал ужас, застывший в глазах.
                И если она не впустит сейчас их в свой дом, они уйдут на смерть.
                А если впустит??
                Что будет с ней и с ее семьей?
                И Нина вдруг неожиданно для себя самой, приняла решение: впустить!
              
 Почему она это сделала? Чем приглянулись ей эти трое - молодая высокая женщина, голубоглазый мальчишка и красивая, совсем седая старуха?
                Вряд ли она сама могла ответить на этот вопрос.
                Но она распахнула дверь и пригласила их войти в дом.
                Обогрела, накормила, дала возможность помыться, сменить одежду, и … оставила у себя на все зимние месяцы, до самой весны, делясь с чужими людьми последним куском мамалыги и подвергая опасности своих детей.
                 Земной поклон Вам, Нина Шесточенко…


                                                                    
      В никуда…
                                                                 
       Рассказ Янкале

 
Одесса. Молдаванка
10 января 1942 года, суббота
88 дней под страхом смерти

                Сегодня румыны вывесили новый приказ: всем евреям явиться на Слободку, в гетто. И опять: кто не явится - расстрел. Мама решила, что мы не пойдем - она все еще помнила Дальник.
                  Правда, дома нам тоже нельзя было оставаться.
                  Нужно было уходить.
                  Но куда? И как мы возьмем с собой тетю Цилю?
                  Она ведь не может ходить.
                  «Бросьте меня, - говорит Циля. - Посадите на подводу и отправьте на Слободку».
                 Мама не может отправить Цилю в гетто одну. Циля должна остаться здесь - дома. Ее не тронут. Не смогут тронуть.
                  А нам нужно торопиться.
                 «Уходите, - говорит Циля. - Идите. Спасайте ребенка. Лучше мне погибнуть, чем знать, что из-за меня...»
                  По щекам ее текут слезы. Мы уходим. Мама, бабушка и я.
                  Спускаемся с лестницы. Я впереди, бабушка за мной. Сзади мама несет сумку.
                  Циля стоит в дверях, опираясь на палку. Смотрит нам вслед.
                  Я оборачиваюсь и машу ей рукой.
                  А мама вдруг возвращается, бежит вверх по ступенькам и обнимает ее:
                  «Смотри за собой, - говорит она Циле. - Я приду к тебе завтра. Или послезавтра».
                  Мы ушли. Просто ушли из дому.
                  Не зная, куда…
                Вечереет... Холодно… Мы идем по пустынным заснеженным улицам. Колючий ветер бьет по лицу. Нам негде укрыться, негде переночевать.
                  Уже совсем стемнело, когда мы добрались до Привоза.
                  Несмотря на позднее время, здесь еще полно людей.
                  Мы идем по рядам, где продают горячую еду.
                  Пахнет борщом, котлетами.
                 Толстая торговка в белом халате поверх кожуха, громко выкрикивает: «Варэ-ныч-ки! Кому гаря-чи варэ-ныч-ки!»
                  Мама подходит к торговке, о чем-то с ней говорит.
                  Подошли и мы с бабушкой.
                  «Спробуйтэ варэнычкив!», - предлагает торговка бабушке.
                «Дякуэмо, мы вжэ поилы, нэ голодни» - отвечает бабушка. Я проглатываю слюну. Зачем бабушка отказалась?
                 «Гаразд, - говорит торговка. - Я вжэ збыраюся до дому, там и повэчэряемо».
               Все вместе мы идем домой к торговке варениками. Она живет недалеко, на Преображенской, в старом доме, на первом этаже.
           
 Маленькая комнатка, куда она нас завела, вся заставлена мебелью. Еле протискиваемся между диваном и большим столом, над которым, совсем низко, висит оранжевый абажур. В углу под иконой горит лампадка. Душно, но тепло и, кажется, безопасно.
                 Ну, вот, все хорошо. Можно отогреться и отдохнуть.
               
 Но тут торговка начинает спрашивать маму, откуда мы приехали в такой мороз. Мама пытается улыбаться и рассказывает ей, что мы со станции Затишье, приехали в глазную клинику доктора Филатова, лечить бабушкины глаза.
                 «А докумэнт в вас упорядку?», - подозрительно спрашивает торговка.
                 «Та шо вы, риднэнька, нэвжэ ж я вас пидвэду?», - отвечает ей мама. «Мий пачпорт узялы до полиции выправыты рээстрацию. Як повэрнуть, я вам и покажу».
                 «Добрэ. Залышайтэся покы...»
                 Мы остались. Пока…

                                                                    Страшная смерть
              
                                    
          моей сестры Цили              

                                                          Рассказ Фанички - мамы Янкале

Одесса, Молдаванка
11 января 1941 года, воскресенье
89 дней под страхом смерти

             Утром торговка варениками убежала на Привоз, а я выбралась из нашего временного убежища и пошла на Молдаванку, чтобы узнать, что с Цилей.
             Это был жуткий день - день выхода евреев в гетто. Десятки тысяч со всех концов города шли на Слободку.
             Стоял небывалый мороз. Город был весь занесен снегом, и на этом белом снегу чернели тела упавших евреев.
             С трудом добралась я до Молдаванки и, подходя к нашему дому, еще издали увидела сестру.
            Циля была почему-то на улице. Сидела на скамейке у ворот нашего дома в своем новом зимнем пальто и была вся засыпана снегом.
              Меня охватил ужас…
             Я остановилась напротив нашего дома, на другой стороне улицы и, чтобы не упасть, ухватилась руками за дерево. Моя сестра совсем не была похожа на себя. Лицо ее было опухшим и каким-то багровым…
             Циля … замерзала.
             Замерзала медленно и, замерзая, она … выла.
             А я стояла на другой стороне улицы и смотрела на нее.
             Смотрела на свою замерзающую сестру и ничем не могла ей помочь.
             Страшно об этом говорить, но я … ушла.
             Ушла, не попрощавшись с сестрой.
             Меня ждала моя старенькая мама и маленький сын.
            И я не знала, удастся ли мне добраться до дома торговки варениками, найду ли я их живыми. Ведь им, как и мне, каждую минуту грозила смерть.
             А Циля? По рассказам соседей, это наш дворник Прокоша Юрченко выбросил ее из квартиры на мороз. И она еще целые сутки замерзала на скамейке у ворот.
          
 А потом Прокоша вместе с румынским жандармом потащили ее, еще живую, в соседнюю развалку и пристрелили.
              Просто пристрелили…
           
 Трагедию Цили я долго хранила в душе и так и не рассказала маме, до самой ее смерти.
            
 А сыну рассказала. Но только после войны, когда он стал мужчиной и мог, я надеюсь, понять меня и … простить.

                                                            «Воны жыды хрэщени!..»

             Тогда, в декабре 1941-го, составляя списки «оставшихся», представители Еврейского комитета прошли по Софиевской улице до дома №17 и не решились лезть в его развалины, а просто, как видим мы на фрагменте списка, записали: «Евреев нет».
           
 Так, что Ролли и ее родители, к счастью, в этот список не попали, и прямой опасности отправки в гетто для них, вроде, не было. И все же, зная, что происходит в городе, они каждую минуту ждали прихода жандармов.
             Все новости им приносила Эмилька, торчавшая весь этот день на улице и вместе с соседками глазевшая на леденящее душу зрелище: исход евреев Одессы в гетто.
         
 Час шел за часом. День стал клониться к вечеру, когда вдруг заскрежетала покореженная бомбежкой входная дверь и в кухню, где сидела в одиночестве Тася, ворвалась закутанная до глаз Эмилька.
             «Изя! Изя!», - закричала она с порога, - «Да слезайте же вы уже со своих антресолей! Беда! Вашу Нору угнали в гетто! Угнали вместе с ребенком…»
              Изя спрыгнул с антресолей, и они вместе с Тасей, стоя, выслушали сбивчивый рассказ Эмильки.
               Она, как просила Тася, сбегала в конец Софиевской, в дом, где жила Нора с Эриком и бабушкой Идой, узнать, как они там...
               Их она уже не застала.
            
 Но вот, что рассказали ей толпящиеся во дворе соседки, которые, по их словам, видели все сво-и-ми глазами.
              Утром явились в их дом жандармы и вместе с дворничихой Павловой стали по списку обходить еврейские квартиры и выгонять из них евреев.
               Нору с Эриком тоже выгнали.
               Эрик плакал.
               Нора прижимала его к себе и кричала: «Мы русские! Мы русски-е-е!».
              Жандарм стал ей что-то говорить по-румынски, но она не слушала, а совала ему в лицо свой паспорт.
               «Воны не руськи, - сказала дворничиха Павлова. - Воны жыды хрэщени…»
             
 Жандарм, наверное, понял слово «жиды» и отреагировал соответственно: он взял, из рук Норы паспорт и, не заглядывая в него, разорвал.
              Нора пыталась собрать разлетевшиеся по снегу клочки, опустилась на колени, но жандармы прикладами вытолкнули ее вместе с ребенком за ворота.
               Эмилька спросила соседок про Иду.
             «Нет, нет, - сказала одна. - Старуху мы не приметили. Может, ее еще раньше прибили. А может она и сама со страху окочурилась…»
               «Заткни свою пасть, дура»,- оборвала ее другая.
              И прибавила: «Мы, правда, старуху не видели. А вот Нору угнали. Она хорошая, Нора. Ласковая. Никогда не пройдет мимо. Всегда ребятенку нашему конфетку какую подарит. Вот и кота дворового, подлюку Мурзика, кормила…»
              Эмилька замолчала. Ей, видимо нечего было больше сказать, и она, вытирая слезы, ушла в свою комнату, спать.
               В кухне воцарилась тишина.
               Ролли заснула на антресолях.
              Изя и Тася остались вдвоем. Они не плакали, как Эмилька. Просто сидели всю ночь, не зажигая коптилки, на кухонных табуретках.
           
 А когда наступил рассвет, Изя взял руку Таси в свои и сказал: «Дальше так продолжаться не может. Ты должна попытаться уехать из города. Нужно спасать ребенка…»
            
 Он говорил это не впервые. Но Тася ничего не желала слушать. Вот и сейчас, несмотря на то, что случилось с Норой, она категорически отказывалась уезжать и оставлять его одного.
              В отчаянии Изя повысил голос. Тася ответила ему в том же тоне. И через несколько минут они оба, как видно, забыв, где находятся, уже кричали друг на друга так, что разбудили Эмильку.
              Заспанная Эмилька, в длинной теплой ночной рубашке, ввалилась в кухню и вернула их к страшной действительности: они не имеют права ссориться здесь и кричать друг не друга - голоса, доносящиеся из развалки, могут привлечь внимание румынского патруля, и их разногласия разрешатся сами собой…
              Тася, в конце концов, примирилась с необходимостью «спасать ребенка» и, проплакав весь следующий день, 13 января 1942 года, с утра пораньше, потащилась вместе с дочерью на Привоз, надеясь уехать из Одессы на одной из крестьянских подвод, доставивших в город овощи на продажу.
             И здесь, в сутолоке Привоза, наполненной ржанием и площадной бранью, среди нагромождения людей и лошадей, на краткий миг пересеклись пути двух авторов и героев этой книги - двух еврейских детей - Янкале и Ролли.
               Отсюда каждый из них пошел своим, совсем не детским, путем.
              Рассказ этот давно уже был написан, когда как-то, в конце 90-х, мы, зачастив в архив института Яд-Ва-Шем, просматривали копии «актов на уничтоженных», составленные в 1944-м созданной Сталиным Чрезвычайной Государственной комиссией по установлению злодеяний.
               Шли часы…
              Работники архива, как видно, сочувствую нам, предлагали свою помощь: «Мы хотим вам помочь, - говорили. - Скажите нам, что вы ищите?»
               «Ничего, - отвечали мы. - Мы ничего не ищем».
               И это была правда. А, может быть, и неправда.
               Возможно, что в этих актах мы искали … себя.
              Хотя нас в них никак не могло быть: ведь наши родители сумели избегнуть отправки в гетто и не повели туда нас. Иначе мы не могли бы теперь жить в своей стране и писать книги.
              Шли часы…
             Болели глаза. Мы с трудом уже разбирали каракули рукописных актов и никак не могли расстаться с этими живыми листками, трепетавшими в наших руках.
              Перелистывали их, перекладывали, узнавали милые сердцу улицы.
              Узнавали фамилии, имена.
              Вот эта, угнанная в гетто старушка, была давней подругой бабушки Слувы.
            
 А эта молодая пара часто бывала в гостях у Таси. Я помню: у них была еще девочка моих лет по имени Фиала. Уходя в гетто, они оставили ее у чужих людей. Тася еще тогда возмущалась по этому поводу, говорила: «Нельзя, нельзя расставаться…»
              Шли часы…
              И вдруг…
              Вспышка молнии. Звон в ушах. Сердце выскакивает из груди…
              Софиевская, да, Софиевская …дом №21…
              Шер Нора Иосифовна, 40 лет…
             Яков потом рассказывал, что я побледнела, и ему пришлось принести мне стакан воды.
               Мы нашли то, что НЕ искали, НЕ смели искать.
              Акт об изгнании в гетто жильцов дома №21 по улице Короленко, и среди них Нора и Эрик. Только кому-то стыдно, наверное, стало, что 3-летнего ребенка угнали в гетто, и этот кто-то исправил возраст Эрика на 18 лет.
            
 Рядом с именами наших близких в акте были указаны имена еще троих жильцов этого дома: Вайншток Наум и Фаня, и Рабинович Мария.
             А вот имени бабушки Иды в акте не было. Видимо Ида, не желая подвергать опасности Нору, у которой был, как сказано, «русский» паспорт, решила еще утром, еще до прихода жандармов, добровольно уйти в гетто. Но до гетто, видимо, также как дедушка Шломо Рубин, не дошла…

              

                                                                        Акт - Заявление
                                                                          Одесса, 1944
                                                            
Иерусалим, архив Яд-ВаШем

              Этот акт был составлен на основании свидетельских показаний дворничихи Павловой. Вот и подпись ее внизу листа.
           
 Той самой Павловой, что посодействовала внесению Норы и Эрика в списки «оставшихся», составленные Еврейским комитетом.
               Той самой Павловой, которая кричала во дворе: «Воны жыды хрэщени!»
               Мы думали, что этот акт последнее, что мы можем узнать о судьбе Норы.
               Но, оказалось, это не так...


                                                                   Шанс на спасение
                                                                         Рассказ Янкале 

 
Одесса, квартира торговки варениками
12 января 1942 года, понедельник
90 дней под страхом смерти

              В тот вечер мама так ничего и не рассказала нам о Циле.
              Как видно, они не встретились. Мама пришла домой совершенно измученная и легла отдохнуть на диван лицом к его спинке.
              А вечером у нас начались неприятности с торговкой варениками.
              Вернувшись с Привоза, она сразу же налетела на маму: «Ну, и де же ваш пачпорт, а?»
             
Мама пыталась ее успокоить и обещала, что завтра обязательно заберет паспорт из полиции.
              
Но торговка уже не верит. Подозревает, наверное, что мы евреи.
             
 Нужно убираться отсюда поскорее, пока она не заявила на нас в полицию.
             
Но идти нам некуда. На улице вьюга. У нас нет документов, нет денег, нет родных и друзей, у которых можно было бы спрятаться.
             
В отчаянии мама решила обратиться за помощью к своей старой знакомой Ольге Гааз. Когда-то Ольга учила маму печатать на машинке «по слепому методу», не глядя на клавиатуру. Заработки были небольшие, и ей приходилось подрабатывать вечерами дома на стареньком «Ундервуде». Дружба с Ольгой позволяла ей получать заказы на работу.
             Ольга любила маму. Когда мы иногда приходил к ней вместе, старая фрау всегда встречала нас очень приветливо, целовала маму и звала ее Фаничкой.
              Сегодня мама вышла из нашего убежища и, смешавшисьдля безопасности с толпой все еще идущих в гетто евреев, направилась к Ольге.
               В старом двухэтажном доме на Греческой, рядом с воротами - вывеска:

                                                              «Переписка и Обучение
                                                                 на пишущей машинке
                                                                         Ольга Гааз»

             Добравшись до Греческой, мама вошла во двор, поднялась на второй этаж по чугунной дворовой лестнице и постучала в знакомую дверь.
            
 Дверь отворила ей взрослая дочь хозяйки и с явной неохотой впустила в квартиру. Пройдя через переднюю и небольшую гостиную, где обычно заказчики ждали выполнения работ, мама вошла в рабочую комнату Ольги.
              Ольга Гааз, уже немолодая, грузная женщина, с крупными чертами лица и седеющими волосами, собранными в кублик на большой голове, увидев маму, изменилась в лице и встала, но не бросилась, как обычно, навстречу с объятиями и поцелуями.
              О подробностях разговора с Ольгой, мама никогда не рассказывала. Но после войны она как-то упомянула, что выходя из рабочей комнаты Ольги, якобы, увидела на диване приоткрытую женскую сумочку, из которой виднелся уголок паспорта. Почти бессознательно она схватила этот паспорт и, зажав в руке, кинулась к выходу.
             
Паспорт она рассмотрела уже в доме торговки варениками. Он был на имя некой гражданки Луковой Елизаветы Федосеевны, по национальности русской, прописанной в Кишиневе по улице Красноказарменной, дом 27.
              
Лукова, к счастью, оказалась, примерно, того же возраста, что и мама.
Боясь, что женщина может заявить в полицию о пропаже паспорта, мама решила изменить фамилию, приписав в конце ее букву «н».
               Теперь фамилия стала Лукован.
               А мама стала Елизавета Федосеевна Лукован
              Но у меня и у бабушки никаких  документов не было, и мама вписала нас в «свой» паспорт, как иждивенцев          
  Сложнее было с фотографией. В паспорте была фотография Луковой с красной печатью на уголке. Смочив лицевую сторону этой фотографии, мама приложила ее к своей и прижала ее. В результате чего красная краска с чужой фотографии перешла на мамину.
            
 Правда, при внимательном рассмотрении можно было догадаться, что паспорт подделан, поскольку на маминой фотографии оказалась не сама печать, а только ее зеркальное отображение.
              
С этим поддельным паспортом мы будем скрываться до самого конца оккупации, более двух лет.
              
 Каждый раз, предъявляя его, мама будет рисковать своей и нашей жизнью.
               И с каждым разом в каштановых волосах моей мамы будет появляться еще одна седая прядь.

                                                                                                            © Я.Верховский, В.Тырмос

                                                               Продолжение следует

НАЧАЛО                                                                                                                                                                   ВОЗВРАТ

                                        Об авторах и их предыдущих публикациях  в Тематическом указателе в рубрике "История"