|
|
Комедия, угу
На “Чайке” стоит авторское клеймо - “комедия”. Это важно. Мастер далеко
не всегда клеймит изделие. Иногда - аноним, иногда - псевдоним
(Чехонте), иногда “святочный рассказ”, “поэма”...
Тут - комедия. И - ничего смешного. Нет даже Епиходова со сломанным кием
и ловлей паука. Нет Шарлотты с глупой собачкой...
Актеры, конечно, могут постараться: говорить дурацким голосом, строить
рожи... Но в тексте - ничего смешного, ни одной шутки, ни одной
комической ситуации. Все серьезны, обижены, замучены. Тяжелые отношения,
оскорбления, семейные скандалы, разбитая любовь, смерть ребенка
Заречной, смерть ребенка Аркадиной, полное разрушение семейных
ценностей: у Шамраевых, у Аркадиной; у несчастной Маши с ее несчастным
мужем-учителем где-то плачет грудной ребеночек; несостоявшаяся жизнь
Сорина, Маши, Нины, Треплева... Ни одного счастливого человека. Ни одной
комической сцены.
...Аркадина любит свою славу, успех (любовник-беллетрист Тригорин -
часть этого успеха).
АРКАДИНА. Хорошо с вами, друзья
(говорит она домашним), приятно вас
слушать, но сидеть у себя в номере и учить роль - куда лучше!
Учат роли вслух. Мальчик выучил. В этой школе он, конечно, слышал не
только Шекспира. Мать-актриса таскает с собой малыша. Мы это видели в
“Цирке”. Аппетитная белая крошка Мэри (ярчайшая кинозвезда СССР Любовь
Орлова) заламывает руки, в колыбельке рыдает негритеночек (прижитый ею в
процессе расового пbизвестно от кого, но точно - не от
китайца), а любовник - жестокий красавец-брюнет орет: “Фор ю, Мэри! Фор
ю!”, и швыряет ей в лицо креп-жоржет, плиссе-гофре - тряпки-подарки.
...Да, Костя Треплев в детстве нагляделся и наслушался всякого. Взрослые
грубые скоты не стесняются присутствием ребенка; думают, будто он не
понимает (или вообще о нем не думают), а он всё понимает и всё помнит.
Этот Костя прижит дворянкой от киевского мещанина. Мама - дворянка, а
сын - вечное унижение - мещанин. И она не находит ничего умнее, чем
тыкать ему в глаза его позор (свой грех).
АРКАДИНА
(читает из “Гамлета”). “Мой сын! Ты очи обратил мне внутрь
души...”
ТРЕПЛЕВ (из “Гамлета”). “И для чего ж ты поддалась пороку, любви искала
в бездне преступленья?”
Треплев, услышав маму-Гертруду, не полез за словом в карман. Реплика
вырвалась сразу, как только он рот раскрыл, ибо давно готова. Он, может,
и сам не знал, что скажет ей такое публично. (И оба знают, что дальше -
про сало продавленной кровати.)
Вспышки никто не ждал, все смутились, оторопели, опустили глаза, сделали
(привычно) вид, будто ничего не произошло. Но погодите, Гертруда
отыграется. Уж она-то знает, как задеть драматурга...
...Сало продавленной кровати - так перевел интеллигентный, тонко
чувствующий Пастернак.
ГАМЛЕТ
(матери).
Валяться в сале
Продавленной кровати, утопать
&nbsbrnbsp;
В испарине порока, любоваться
Своим паденьем...
А вот тонко чувствующий Лозинский:
ГАМЛЕТ
(матери).
В гнилом поту засаленной постели,
Варясь в разврате, нежась и любясь
На куче грязи...
Ужас, как эти принцы разговаривают с мамой. “Любясь на куче грязи”... И
вы верите, что принц в ярости употребил глагол “любясь”, а не какой-то
более подходящий, более ходовой?
Так убивают; и это надо сыграть. А театр пробалтывает шекспировский мат
влегкую и скользит дальше. Но лед тонкий, и было бы правильно
провалиться в прорубь.
Играют, как написано... Как написано? Или - как поняли? Ведь так легко
понять поверхностно, а то и превратно.
Вот хрестоматийное место. Болван-управляющий ни с того ни с сего
пристает с разговорами, хочет показать, что не чужд культуре.
ШАМРАЕВ. Помню, в Москве в оперном театре однажды знаменитый Сильва взял
нижнее до. А в это время, как нарочно, сидел на галерее бас из наших
синодальных певчих, и вдруг, можете себе представить наше крайнее
изумление, мы слышим с галереи: “Браво, Сильва!” - целою октавой ниже...
Вот этак (низким баском): браво, Сильва... Театр так и замер.
Сколько “Чаек” перевидел, всюду Шамраевы, дорвавшись наконец до того
места, где можно не стоять как мебель, а играть (со словами!), рычат
инфразвуком, даже не диафрагмой,
а, что называется, утробой: “Брэ-эво,
Сы-ы-лва-а-а!” - чтоб люстра задребезжала.
А Сильва-то (о котором идет речь) - первый тенор тогдашней итальянской
оперы. Тенор. Недаром у Чехова написано “баском”. И русскому певчему,
пьянице, взять октавой ниже - тьфу. Театр замер от хулиганства, а вовсе
не от небывало низкой ноты.
Чужие слова
АРКАДИНА. “Мой сын! Ты очи обратил мне внутрь души, и я увидела ее в
таких кровавых пятнах...”
В “Чайке” это не шекспировская Гертруда говорит, это Аркадина “читает
из”. Тут важная, принципиальная разница.
Гертруда - персонаж трагедии. Гертруда свои слова говорит в отчаянии. В
ужасе от самой себя.
И - не забудем - погибнет от яда (как ее первый муж), от рук того же
убийцы.
Аркадина восхищается собой, любит себя бесконечно. Даже юбку поднимает,
чтобы ножки показать.
АРКАДИНА
(прохаживается подбоченясь). Вот вам - как цыпочка. Хоть
пятнадцатилетнюю девочку играть.
Она кокетничает, цитирует чужие фразы, ей не больно, а забавно; словечка
в простоте не скажет, все с ужимкой. Ее слова про “внутрь души” -
пародия, издевка, провокация. Чиркает спичками возле пороховой бочки.
Провоцируешь? Ну, получи.
Ремарки Чехова: Аркадина “читает из “Гамлета”, Треплев - “из “Гамлета”.
Это неприметная, но огромная разница. Она “читает” - произносит
по-театральному, как бы шутя, показывая голосом, что это из роли -
бутафория, картонная дрянь. А Треплев “из “Гамлета”, Треплев не
“читает”, он произносит эти слова как свои, своим голосом, это не
бутафория, это сталь.
ГАМЛЕТ. Не кажется, сударыня, а есть.
Не надейся, что всё в шутку.
...На авансцене, значит, “Гамлет” - трагедия. Да еще какая! величайшая
(хотя, скажем в скобках, не высочайшая. Высочайшие - Эдип, Электра,
Эсхил, Софокл - там герой борется не с мамой, не с дядей, не с братом
невесты; и даже не с собою и не с королем, а с Роком, с Судьбою, и,
значит, никаких шансов, значит, с гарантией обречен).
А у нас на авансцене великая (в смысле самая знаменитая) трагедия; и
потому зрители должны бы (по мысли автора) знать сюжет, понять
перекличку, услышать мотивы.
Это возможно, когда тебя носом ткнули в ремарку “читает из “Гамлета”, но
из партера ремарки не видны. Аркадина же не предупреждает: “Уважаемые
зрители, сейчас я процитирую Шекспира”. Публика, возможно, замечает
некоторую неестественность реплик и не более того.
А персонажи? Они-то поняли, что это “Гамлет”? Что в воздухе запахло
серой? Что тут не шутка, а кровавая трагедия.
Персонажи разные. Персонажи интеллигентного Чехова отнюдь не все
интеллигенты. Может, и Евангелие не все читали, хоть и православные.
Тригорин, модный беллетрист, понимает, что это цитата. Хотя ему от этого
не легче, ибо он знает, какую ситуацию воспроизвели любовница и ее сын
(“провалиться бы им обоим! зачем я приехал!”). Опознала ли Маша? Дорн -
доктор, образованный; но мало ли образованцев, образованных невежд?
Доктор Чебутыкин (в “Трех сестрах”) спьяну признается: “Третьего дня
разговор в клубе; говорят, Шекспир, Вольтер... Я не читал, совсем не
читал, а на лице своем показал, будто читал. И другие тоже, как я.
Пошлость! Низость!”
Опознал ли “Гамлета” сельский учитель Медведенко? А Яков? (мужик,
который “подает занавес”) - вот уж кто в людской расскажет тараща глаза:
- А он ей: ты, говорит, преступная пездна, отдалась Пороку!
- Кому-кому?!
- А этому, в шляпе!
* * *
- Люди, люди! Порождение крокодилов!
- За эти слова можно вас и к ответу!
- Да просто в полицию! Мы все свидетели!
- Меня? Ошибаешься! (Вынимает пьесу Шиллера “Разбойники”.)
Смотри!
“Одобряется к представлению”.* Ах, ты, злокачественный мужчина! Я
чувствую и говорю, как Шиллер, а ты - как подьячий.
* Штамп Цензурного комитета.
Это “Лес” Островского. Притянуть к ответу за крокодилов грозит не
какой-нибудь невежественный Дикой. Гневается Евгений Аполлоныч Милонов -
Островский указывает: “богатый помещик, 45 лет, одет изысканно”.
Вдобавок такая комбинация Ф.И.О. говорит о том, что и родители
Аполлоныча, и прародители были всецело погружены в прекрасное и высокое.
А вот не опознал Шиллера.
...Оскорбление становится ли простительным, если оно - цитата?
Несчастливцев (и быть может, Островский) ошибается. Способ обругать,
конечно, остроумный, но действительно ли спасает ссылка на
“Разбойников”? И демонстрация штемпеля цензуры “одобряется к
представлению” спасает ли? “К представлению” не означает “к
употреблению”; жизнь - не сцена. Если муж скажет жене: “Шлюха!” -
удастся ли ему оправдаться тем, что он цитировал “Отелло” Шекспира? И
вряд ли жена обрадуется начитанности мужа. Оскорбление может стать еще
оскорбительнее, ибо: а) изощренное, б) содержит дополнительные образы.
“Я говорю и чувствую, как Шиллер!” Актер проникается чужими чувствами, а
не только заучивает чужие слова. Слова имеют силу. Чужие? Но человек
молится чужими словами, объясняется в любви, прощается с жизнью
(повторяя неизвестно чье “прошу никого не винить”). Важно, чтобы чужие
слова шли из собственного сердца, тогда они летят вверх и, может быть,
долетят. А иначе... Вот король-убийца пытается молиться:
КЛАВДИЙ. Слова парят,
а чувства книзу гнут.
А слов без чувств
вверху не признают.
...“Олени, жуки, все жизни, все жизни, пусто, пусто, страшно, страшно” -
если бы так заговорила какая-то девушка, вы бы решили, что она либо
сроду идиотка, либо сию секунду сошла с ума.
Почему про Нину мы так не думаем? Потому что знаем: она произносит чужие
слова, она играет роль.
В пьесе Чехова “Три сестры” вдруг:
ЧЕБУТЫКИН. Бальзак венчался в Бердичеве!
Он говорит это ни с того ни с сего. Его фраза не имеет ни малейшей связи
с происходящим в доме трех сестер. Это какие-то странные, чужие слова.
Русская провинция, старый военврач - и вдруг “Бальзак венчался в
Бердичеве”. Сумасшедший? Нет. Всё просто - у доктора постоянно газета в
руках или в кармане. Он - как многие - вычитывает оттуда всякую чепуху,
всякую дрянь, и вслух произносит поразившую его “информацию”, вот именно
не имеющую никакого отношения к его жизни, к жизни трех сестер, к жизни
всего их города.
Чехов - реалист, он описывает людей такими, какие они есть; это занятие
жуткое. Он их даже не голыми укладывает на страницы своих пьес
(некоторые в голом виде очень привлекательны). Он, можно сказать,
вскрывает (как прозектор, как медэксперт).
ЧЕХОВ - ЛЕЙКИНУ
27 июня 1884.
Воскресенск
Вскрывал я вместе с
уездным врачом на поле, на проселочной дороге. Покойник “не тутошний”, и
мужики, на земле которых было найдено тело, Христом Богом, со слезами
молили нас, чтоб мы не вскрывали в их деревне... Убитый - фабричный. Шел
он из тухловского трактира с бочонком водки. Тухловский трактирщик, не
имеющий права продажи на вынос, дабы стушевать улики, украл у мертвеца
бочонок...
Но вскрывают все же трупы, а в пьесе - живые люди, и надо, конечно,
иметь характер и отчетливую беспощадность, чтобы всаживать в души перо
(пусть писательское, а не бандитское). Проникающее ранение. Персонажи
кричат, выдают себя с потрохами.
В “Дяде Ване”, в русской глуши, осенью (дождь), уездный врач вдруг
произносит безумную фразу о погоде в Африке. Но абсурд кажущийся,
объяснение есть:
АСТРОВ
(подходит к карте Африки и смотрит на нее).
А должно быть, в этой
самой Африке теперь жарища - страшное дело!
У Чебутыкина - газета, у Астрова - карта.
ТРЕПЛЕВ. Современный театр - это рутина, предрассудок... всё одно и то
же, одно и то же, одно и то же... я бегу и бегу, как Мопассан бежал от
Эйфелевой башни...
Когда Треплев говорит: “Бегу как Мопассан” - он, возможно, тычет дяде в
лицо доказательство: раскрытую книгу Мопассана. Мол, смотри: он
действительно бежал от Эйфелевой башни, действительно так чувствовал.
Треплев хочет доказать, что не сумасшедший, что у его мыслей и
переживаний есть высокий образец. А кто знает, что Мопассан бегал от
Эйфелевой башни? Чтобы понять сравнение, надо хоть понаслышке знать
образец. Сказал бы “как Лир от лицемерных подлых дочерей”. Нет? Ну, как
Пушкин - в Болдино от светского свинского Петербурга (письма Пушкина
были уже опубликованы и с жадностью прочтены).
Сочинял бы Чехов “Чайку” сегодня, Треплев мог бы сказать “бегу, как
ленинградская интеллигенция от газпромовского небоскреба” - мы бы
поняли, потому что эта история сейчас у всех на слуху. Дядя, видимо,
понял Треплева, потому что Мопассан у них на слуху.
Почему Треплеву подвернулось это имя, не самое вроде бы значимое в
мировых координатах? Потому что книжки Мопассана валяются здесь повсюду
(мы скоро это увидим). Какие? На этот вопрос в пьесе есть ответ.
©А.Минкин
Продолжение следует
НАЧАЛО
НАЗАД
ВОЗВРАТ
|
|
|
