Sitnik

Поэзия_______________________________________
Леонид Ситник

Молчание и слово

Тишина. А потом скрипнул стул.
Будто кто-то долго писал,
потянулся, вздохнул
и встал.

И в доме пустом
прозвучало
то, что потом
он назвал начало.

Без привычки
речь рвалась обрывками фраз,
и рифмы для глаз
ломались, как спички,

слетая с его онемевших губ.
Его голос был глух
и груб,
но не слух.

И чем ближе финальные строфы,
тем сильнее он ощущал
приближение катастрофы.
И он замолчал,

не дойдя до конца,
снова
отказавшись от прав творца
на последнее слово.

Он всего лишь искал слова
и, не презирая звучанья,
помнил: сперва
было молчанье.

Холод

Мой карий глаз, проколотый иглой
мороза, наливался мглой,
проколотый шипами белой розы,
расцветшей на поверхности стекла.
Спасибо ей, возникшей из тепла -
за слезы!

Ударил мерзлый колокол, и скол
его удара впился в пол,
прошелестел поземкою по крышам
и замер в тишине, что дышит
холодом.

Но слышите! Минута истекла -
и в воздухе, что тяжелей стекла
все ближе... ближе... раздаются
колокола... колокола...
И бьются зеркала,
как блюдца,

и с неба сыпятся осколки,
и глаз царапают иголки
колючих неподвижных звезд,
и каждый в сотню верст
их лучик.

Колокола в иных мирах
все бьют и бьют без передышки,
так отгони нелепый страх,
и в сердце чувствуя ледышку,
не медли, отвори скорей
дыханью Снежной Королевы.
Она томится у дверей
и отвечает взглядом девы.

Коктебель

1

Луна едва колышет воду,
на горизонте непогоду
пророчит дальняя гроза,
давно остыла бирюза
закатного архипелага,
и дремлет, словно в колыбели
качаясь, бухта Коктебеля,
в чьи сны кошмары Кара-Дага
под полог тьмы вплывают краем,
и восхитительные всхлипы
бросают волны, умирая.

2

Я хочу прожить в этом городе осень,
пуская люди здесь ее не выносят,
со штормами ее и ненастьем,
только это я назову счастьем -

выходить по утрам на пустой берег
и смотреть вдаль, как смотрят звери,

а потом пройти насквозь город
и подняться по узкой тропке в гору,
где стенает ветер, тоскливо воя
на два голоса, эти двое,
раскрывая друг другу тугие объятья,
наверху вздыхают, как будто братья
пионера тридцатых годов, который
похоронен над городом, у опоры
ретранслятора, чье распятье
осеняет эфирной своей молитвой
окружающие просторы,
горизонтом срезанные, как бритвой.

Неумеренное подражание Эмили Дикинсон

Кровь, хлынув из носу,
говорит о теле, износу
которому, мне казалось,
не будет. Это сказалось
время, усталость, немощи слабой плоти.
Пора подумать о Другой Работе.

Должно быть, я рано
умру. Рана
не заживает.
Голос с телеэкрана
говорит, что это бывает -
что-то кольнет в левый бок
да что-то пальнет от макушки до ног.
И вот ты уже где-то около Альдебарана.

И Старый Привратник, сквозь лупу
сверив в Списке фамилию, имя и отчество,
скрипнет дверью в Последнее Одиночество
и вернется к остывшему супу.
Писать о смерти все-таки глупо -
вдруг выйдет пророчество.

Нет. Скорей всего, я - долгожитель.
Скончаюсь в своей постели.
И будет скорбеть о душе - служитель,
а доктор - о теле.

Умирать буду долго.
И врач-практикант, обнажив
руку, исколотую иголкой,
будет дивиться: "Скажите
пожалуйста! Все еще жив!
Случай, однако, редкий..."
Так умирали все мои предки.

Господи! Вот бы мне жить вечно!
Смешно, конечно...

©Л.Ситник

НАЧАЛО                                                                                                 ВОЗВРАТ