ВОЗВРАТ                                             

 
      
Ноябрь 2010, №11       
     
Биографический очерк_____________                                               Борис Клейн         
                               
                  

              Иногда над нами приобретают странную власть фамилии. Мы слышим чужое имя один раз, другой. Потом оказывается, оно стало частью нашей жизни.
              Таковы для меня Слонимские.
   Недавно по телеканалу «Культура» передавали беседу со всемирно известным композитором Сергеем Слонимским, автором многих симфоний и оперы «Мастер и Маргарита», которую на его родине запрещали ставить около 20 лет (впервые поставили ее в Германии). Приближаясь к 80-ти, маэстро доживает век в старой ленинградской квартире на Екатерининском канале.
     На экране то самое кресло, в котором сиживал писатель Михаил Зощенко, с молодых лет друживший с отцом Сергея. Обоих, некогда членов «антинародной» литературной группы «Серапионовы братья», сурово осудило идеологическое Постановление ЦК 1946 года, которое заклеймило и Анну Ахматову.
           Помню, как нас, студентов Ленинградского университета, учили их ненавидеть. Ахматовских стихов я тогда еще не читал, зато стихотворение «Капитаны» ее расстрелянного мужа, Николая Гумилева, знал наизусть. А однажды на Литейном купил за копейки у букиниста тощенький сборник 1922 года - первое издание рассказов пресловутых Серапионовых братьев». Но дальше речь пойдет не о них.
            В одном из своих интервью Сергей Михайлович вспомнил, как в 60-е годы ездил из СССР на «одиозный» музыкальный фестиваль в Варшаву, где виделся со своим дядей, польским поэтом Антонием Слонимским. И попутно заметил:
           - Я не боялся с ним общаться, писать музыку на его стихи, хотя он был большой противник тогдашнего польского режима.
            Тут возникает отдельная тема для статьи, которую можно назвать

                             ФАМИЛЬНЫЕ ЦЕННОСТИ

            Антони Слонимски - не только поэт, драматург, он и сатирик, признанный классик польского фельетона.
            Первую его книгу я прочитал в начале 1960-х, живя в Гродно. Это были фрагменты изданных в Польше воспоминаний, которые поразили меня изысканным стилем, тонкой иронией, а больше всего - вкраплениями еврейских сюжетов. С такой смелостью у нас об этом не писал никто.
           Когда Антони учился в варшавской гимназии (а было это еще в царское время), учитель посетовал на его слабые успехи в области математики: как, мол, ему не совестно отставать в алгебре, имея родного деда - изобретателя счетной машины!
     Гимназист парировал:
     - Для того мой дед и изобрел счетную машину, чтобы я не забивал себе голову этими глупостями…
   Его дед Хаим Зелиг Слонимский, родившийся в 1810 году в местечке Заблудове под Белостоком, получил традиционное религиозное воспитание. С юности увлекшись математикой, он стал публиковать собственные труды, переведенные на ряд иностранных языков. Основываясь на теореме из теории чисел, открытой им, Слонимский создал счетную машину, в 1843 году высоко оцененную Берлинской Академией наук, а в следующем году он был удостоен за это изобретение Демидовской премии.
          Затем он усовершенствовал устройство паровой машины, а в 1849 году издал брошюру об изобретенном им способе одновременной передачи по телеграфу четырех депеш. Однако новшество, означавшее революцию в электротелеграфе, не было внедрено в практику (Т.Эдисон реализовал аналогичную идею в 1874 году - «Электронная еврейская энциклопедия“).
            Кроме того, заблудовский самородок считается одним из зачинателей новой прессы на иврите.
          Его сын, Людвиг (Леонид) Зиновьевич получил университетское образование, поселился в Петербурге и принял христианство. Он стал русским публицистом, экономистом и политологом, входя в редколлегию главного либерального журнала «Вестник Европы». Так была основана «петербургская ветвь», к которой принадлежали и советский прозаик Михаил Слонимский, и участник упомянутой телепередачи (правнук Хаима-Зелига), композитор Сергей Михайлович Слонимский.
       Другой потомок местечкового гениального математика, Николас (Николай Александрович) Слонимский оказал серьезное влияние на музыкальную жизнь в США. Ученик композитора А.Глазунова, он эмигрировал из послереволюционной России во Францию, затем, спасаясь от фашизма, перебрался в Америку. Там он сам сочинял музыку, дирижировал, выступал как пианист, редактировал энциклопедии. Друг крупнейших музыкантов мира, он поддержал и творчество своего одаренного племянника, Сергея, не вполне адекватное официальным вкусам в СССР.
     Что до «польской ветви» этого рода, то ее продолжил еще один сын Хаима-Зелига, Станислав - варшавский врач и знаменитый филантроп.
   По воспоминаниям поэта Антони Слонимского, его отец был популярным целителем и человеком не робкого десятка. До революции прятал у себя революционеров, в их числе скрывавшегося от царских ищеек Юзефа Пилсудского, будущего главу государства. Однажды в межвоенное время, при личной встрече с маршалом, Антони убедился, что тот помнит адрес отцовской квартиры, где некогда укрывался от ареста.
    Доктор Слонимский перешел в другую веру в конце ХIХ века, но живя в Варшаве, в отличие от своего петербургского брата, принял католичество. Это облегчало ему сближение с местной средой. Впрочем, религиозные предрассудки вряд ли завладели сознанием Станислава. Вообще он придерживался социалистических взглядов, воспитывал сына в атмосфере свободомыслия и обладал высокоразвитым чувством юмора, о чем свидетельствовали популярные тогда анекдоты.
             Об одном новообращенном из евреев он выразился так:
             «Ему пришлось креститься дважды, так как первое крещение к нему не принялось».
            Однажды знакомая семья вызвала его, чтобы он обследовал заболевшую молодую гувернантку. Когда начался осмотр, пациентка призналась:
            - Доктор, сказать по правде, у меня ничего не болит. Но они мне задерживают жалованье, поэтому я в знак протеста легла в кровать.
             - Знаете что, пани, - заметил врач,- подвиньтесь, я улягусь рядом с вами, потому что они мне тоже ничего не платят.
             Литературная слава пришла к его сыну Антонию в 1920-х. Дружившая с поэтом польская мемуаристка вспоминала, что у него был опасным не только язык, но и рука. Он даже стрелялся на дуэли. Мог избить агрессивного хулигана, а таких, с нарастанием фашизации страны, появлялось в Варшаве немало. “Хотя и очень некрасивый, - писала она, - но высокий и мускулистый (был отличным теннисистом), Слонимский имел неслыханный успех у женщин… Знаю точно, что много варшавских красоток, начиная с актрис, и кончая аристократками, оказались в его объятиях. Когда я однажды по-дружески выразила удивление, что все так ему поддаются, он ответил: «Но мне удается так их рассмешить, что у них потом не хватит сил сопротивляться». (Irena Krzywicka. Wyznania gorzycielki, s. 204-205)
            По его собственным словам, во времена межвоенной Польши он дружил с Юлианом Тувимом (крупнейшим польским поэтом, тоже крещеным евреем), но с пишущими «на жаргоне» и еврейскими деятелями встречался редко. Не раз вел полемику с ними, в пылу борьбы с «темнотой и отсталостью нравов». Однако все резче выступал против политики правительства, которое, вместо поощрения ассимиляции и использования огромного интеллектуального потенциала польских евреев, раздувало к ним вражду.
             В обществе циркулировали не только грубые, но и «утонченные» мотивировки антисемитизма. Для известного публициста Цат-Мацкевича массы евреев были как пробка в огромной бутылке: они якобы не давали пробиться наверх сгустившемуся внутри этой «емкости» польскому среднему классу. Министр иностранных дел Бек в 1937 году, по сговору с французами, инициировал депортацию «излишка» евреев из Польши на Мадаскар. Для таких случаев Антони имел присказку:
              - Не говори «хайль», пока не перескочишь.
              Чем все это кончилось, известно.
              Сразу же после захвата гитлеровскими войсками Варшавы, немецкая жандармерия ворвалась в дом Слонимских на улице Флоры. Они успели вовремя покинуть столицу, чтобы оказаться во Франции. Подчиняясь внутреннему голосу, в конце сентября 1939 года поэт сочинил в парижском кафе стихотворение “Alarm” (“Тревога”), ставшее символом Сопротивления: «Объявляю тревогу в городе Варшава…» Его транслировало французское радио, оно звучало в польских передачах из Лондона.
            Вернувшись в Польшу после смерти Сталина, Антони Слонимски был избран в руководство Союза польских писателей, и вскоре сделался центром притяжения оппозиции режиму.
          
 Мне вспоминается середина 1960-х, когда в Гродно возник своеобразный клуб инакомыслящих, ядром которого были писатели Василь Быков, Алексей Карпюк и я, в то время доцент-историк. Откуда поступали к нам, в провинциальный пограничный город, импульсы для этой небезопасной затеи?
           В первую очередь, из Москвы, ибо в журнале «Новый мир», руководимом А.Твардовским, печатались произведения Быкова. Принципиальное значение имела его повесть «Мертвым не больно», опубликованная в январе 1966 года: в ней, впервые в СССР, основными отрицательными персонажами стали сотрудники органов безопасности. Эта талантливая повесть получила европейскую известность, она сразу вышла в переводе на немецкий (а недавно ее на английском издали в США).
            Но с течением времени московские влияния уменьшались, потому что там, по впечатлениям Быкова, предпочитали больше разговоры под водку, в собственном узком кругу. О каких-то реальных общественных переменах и не мечтали. Нечего говорить о Минске, где все подавляла номенклатура.
             Не то в Польше, до границы с которой от нас было километров 30; как-то незаметно зашевелилась и соседняя Чехословакия (тоже втянутая после войны в “соцлагерь”).
             Историки периода «Пражской весны» порою пишут о ней с негодованием: какой там социализм, да еще с “человеческим лицом”?! Сплошная утопия.
              Но надо видеть логику нараставших событий, в ней главное.
             Восстановить хронологию помог мне уцелевший номер польского эмигрантского журнала (“Kultura”, Paryz, 1968. №4).
            В Праге подают в отставку прежние руководители партии, ключевые места постепенно занимают сторонники нового Генсека - реформатора Дубчека. Газета «Культурни Новины» выступает в защиту создания в стране независимых политических партий, как единственной гарантии демократии. Совершает побег за границу чехословацкий генерал Шейна, пытавшийся организовать вооруженную интервенцию против нового руководства партии.
              Первая уличная студенческая демонстрация в Варшаве происходит 31 января 1968 года. Молодежь требует снять запрет на инсценизацию в театре поэмы Адама Мицкевича «Дзяды». Задержано около 50 человек, в том числе Петрусевич (я был знаком с его отцом), Михник. В ряды студентов проникают провокаторы, арестованным задают антисемитский вопрос: «Зачем вы идете на поводу у «Мошек»?
              Волнения продолжаются под лозунгами: “Нет науки без свободы!”, “Да здравствует Чехословакия!” Власти развертывают кампанию травли студентов и «сионистов», как подстрекателей беспорядков.
             
Более 3 тысяч студентов подписывают обращение к Союзу писателей с просьбой занять позицию перед лицом происходящего. Чрезвычайное заседание Союза собирается 29 февраля.
              Из журналистского отчета:
              “Антони Слонимски выступил с очень смелой и бескомпромиссной речью. Между прочим, заявил, что если перед войной орудовали аргументом «жидо-коммуны», то теперь введен лозунг “жидо-антикоммуна” …Слонимски атаковал цензуру - не Цензурное управление, а сам институт; подчеркивал, что невозможно публиковать поправки в прессе. В заключение говорил о радостных вестях из Чехословакии. Выразил надежду, что чешские события не постигнет со временем дегенерация, как это случилось с «Октябрем» (1956г.) в Польше».
               В ряде польских городов начинаются столкновения студентов с полицией.
              Официоз “Kurjer Polski” в начале марта обвиняет семь писателей, в их числе Антония Слонимского в призыве студентов к антиправительственным демонстрациям. 15 марта чешский Союз писателей направляет открытое письмо коллегам в Варшаву с выражением глубокого беспокойства по поводу создания в Польше антисемитской атмосферы и методов, применяемых для подавления выступлений молодежи.
              Из Праги сообщают о выходе нового еженедельника «Литерарни Листы», органа Союза чешских писателей. За один день распродан весь тираж: 120 тысяч экземпляров.
             Узнав об этом, я пошел в отделение связи на улице Ожешко, чтобы спросить, можно ли в Гродно подписаться на этот журнал. Наведя справки, служащие дали положительный ответ. Представьте, в течение несколько месяцев 1968 года в мой почтовый ящик вкладывали это крамольное издание. Как мог, я переводил главные статьи для друзей, Василя Быкова и Алексея Карпюка. В курсе чешских новостей был и ряд других, с которыми мы общались (после августа, в опасении обыска, все экземпляры пришлось уничтожить).
             Что могло от нас зависеть? До ничтожества мало, конечно. Тем не менее, как говорил герой Анатоля Франса, в тяжелое время и мы подвергли себя риску. Была попытка соединиться с лучшими людьми нашего времени. Это где-то числится.
              А что осталось от тех, кто проворонили «Пражскую весну»? Судя по некоторым московским мемуарам, пустота.
           
 …Передо мною последняя книга А.Слонимского “Любопытство” (“Ciekawosc”), почти подготовленная им к печати в 1976 году, но выпущенная через несколько лет после его смерти. Тут не столько отклики на злобу дня, сколько итог минувшей жизни. Но именно это волнует.
            «Моей болезнью - пишет он - не является старость. Я хвораю молодостью. Фальшивой, мнимой, наигранной. Обязательная скорость рефлекса, быстрый шаг, постоянное опасение, что чего-то не услышу, отстану …Чего стоят занятия, экзамены, атласы и карты нашей молодости? Их перечеркнули войны и перевороты, перекрасила история».
            Однако сохранилось непреодолимое чувство юмора, которое черпает силу в перекличке с другими, умевшими посмеяться и над собой. Пусть с оттенком горечи.
             Давний знакомец, британский классик Герберт Уэллс за две недели до своей кончины с волнением говорит о своей любознательности: он воображает себя мальчиком под елкой, или скорее под большим «Древом Познания», где сложена целая гора коробок, пакетов разного вида, но, увы - он знает, что никогда их не откроет. Кроме той маленькой коробочки, которая является его жизнью, и где он уже добрался до самого дна.
               Также и сам он в раздумьях о тяготах и привилегиях своих лет:
              «Разве мы не вынуждены учиться? Разве уже сданы все экзамены? К сожалению, даже наш преклонный возраст не избавляет от принятия решений… За современностью можно угнаться лишь ценой неустанных усилий. Быть может, настоящая, физиологическая старость приносит расслабленность и передышку. Но она предназначена не нам, зараженным игрой и амбицией».
              И снова веселится, вспоминая старую английскую шутку о королеве Елизавете и ее докторе.
              Получилось так, что королеве приглянулась собака, принадлежавшая доктору. И она попросила, чтобы он подарил ей ту собаку, а взамен смог бы попросить, чего только пожелает.
               - Пес уже принадлежит Вашему Величеству - объявил доктор.
               - Теперь скажите, что хотите получить от меня? - спросила Елизавета.
               - Свою собаку, обратно - ответил тот.
               С чего тут смеяться - спрашивает себя Слонимский.
               Он пишет предпоследний этюд, “Единство
:
              «Неспокойные мысли приходят в весенние ночи, но их смягчает погожее утро… На клумбах и в парках нас трогает свежая зелень деревьев, застигнутая в ту неповторимую первую минуту, когда она еще не тронута пылью с земли и жаром солнца. Мы вновь благодарим прекрасные цветы, пахнущие независимо от того, кто их нюхает… Как некогда в молодости…»
               Поэт приближается к своему концу, не догадываясь об этом; он выводит название очередного эссе, “Очарования”: «Я вышел из кино до окончания сеанса… И оказался на улице, которую не смог узнать».
                Еще немного, и фраза обрывается на полуслове.

                                                                                                         ©Б.Клейн

               Предыдущие публикации и об авторе - в Тематическом Указателе в разделах "История",                                                               "Литературоведение", "Биографические очерки"

                        НАЧАЛО                                                                              
             ВОЗВРАТ